Песнь о Вещем Олеге

На картине: Вещий Олег прощается со своим
боевым любимым конем Сизифом



АЛХИМИЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ ОЛЕГА ЯХНИНА


Исповедь Л. Барского и Кваррпа три романа
о мафии – вот сага наших дней
Олега Яхнина, который без обмана
 в искусстве иллюстрации делает видней
всё то, что в книгах пребывает между строк
как отголоски нам неведомого мира.
Минует время и наступит срок,
и откровеньем зазвучит поэта лира.

Мать-тьма! К тебе Курт Воннегут
взывал как семинолов вождь – сам Оцеола!
Когда на площадях костры зажгут,
Майн Рид поймёт, что это будет школа
слепящей тьмы А. Кестлера, – ведь он,
М. Зощенко рассказов не читая,
воображением туда был вознесён,
где непреложна истина простая!

С. Островой, с цыганами в шатрах
играя в карты, избранное чтил
Д. Гранина и Чехова. Не страх,
но сон сковал его почти,
едва, с цыганкою простившись, он прилёг.
Тимпаны бряцали, гитары шелестели.
Мио мой Мио! Как же путь далёк, –
на юг уже и птицы улетели!

О, Сердце Львиное бродяги короля!
Если б не Ричарда отвага и труды,
осиротела бы английская земля
и над полями бы витал пожарищ дым!
И дева Хонкинур – невеста всех ветров –
над пропастью кричала б о спасенье!
Души мотиву сколько нужно строф,
чтоб отдохнуть под благодати сенью?

Пусть веер Салмона и человек, который
И. Миксона – не лучший способ жить, –
путь в Колу П. Губанова нескоро
ноктюрна Воробьёва миражи
и Н. Шатурина все тайны декабриста,
остросюжетный детектив американский,
по мановению руки эквилибриста,
разгонит как дубиной африканской!

На фронте западном без перемен Ремарка,
Р. Солнцева твои шагов двенадцать
повисли в небе радужною аркой,
как это грезится тебе лет в восемнадцать
 рассказами К. Дойля иль стихами
Дроздова. А. Линдгрен Пеппи Длинному Чулку
 не оживить кузнечными мехами
давно засохший жимолости куст!

Десятсков С. – вот дел персонных мастер,
новелл испанских золотого века
такой же друг, как конь бывает масти,
волнующей любого человека –
Луку Мудищева Е. Булкина, Баркова
с его игрушкою девичьей напоказ,
а также всякого, кто глупостью не скован
и любит изукрасить свой рассказ.

Ни Крошка Цахес по прозванию Циннобер,
что Гофмана прославил за талант,
ни Генкин А. с им собранным, как обер, –
не исчерпали судеб фолиант,
не пролетели над гнездом кукушки,
чем Кена Кизи в удивленье привели.
Опять перо берёт бессмертный Пушкин,
чтоб вязью букв заполнить белый лист!

А. Эксквемелина Америки пираты –
взгляни на дом свой, путник, и поверь! –
так далеки от жизни той Сократа,
открывшего к самопознанью дверь
 для Штемлера, кота, козла, барана,
Б. Заходера азбуки мохнатой,
что даже устрашения тирана
не вдохновят их дерзостью крылатой!

Рассказы Чехова, Д. Кузнецова и Чок-чок
Ф. Горенштейна, Александровского Кошкин
рядовой, поющий как сверчок,
залюбовавшийся на яркий свет в окошке, –
в заснеженной Сибири далеко
читателю известны эти книги.
Осел веселый Нонина легко
может везти познания вериги!

По Кузнецову Д. у всех стучит
одно лишь сердце – слева, не иначе!
Р. Солнцев по ту сторону молчит,
Пелко и волки М. Семёновой не значат
ничего для тараканища Чуковского Корнея
 и с Ганнибалом Тита Ливия войны.
 Когда бы, вдохновенно пламенея,
мы истолковывать умели свои сны!

А лебеди всё улетают, улетают!
Их М. Семёнова не может удержать.
Снежинки на ладони мягко тают,
 не в силах неподвижными лежать.
Так Фауст Гете, очарованный красой
открывшегося ночью небосвода,
выходит в сад с прохладною росой
 и слушает, как мерно льётся ода
 
волшебной тишины, клубящейся впотьмах.
А. Карлин с психологией рекламы,
 усильем мысли делающий взмах
еретику Вале Курбатова, тем самым
 он Жоффруа спасает от беды,
 а Клавдия Р. Грейвза – от расправы.
Немало утечёт еще воды,
но всё равно никто не будет правым!

Лишь смехоэротический фольклор –
он русский, как и правило Етоева
левой ноги. В искусстве будь как лорд,
каких бы жертв тебе это ни стоило!
Яхнин и Салтыков-Щедрин опять
в городе одном скрестили шпаги!
История Пегасом мчится вспять
и мифы возникают на бумаге.