Понимание

«А вы знаете, откуда пошел обычай чокаться?» – тамада желал проявить свою эрудицию. Застольная публика покачала головой, пусть тамаде будет приятно. «В средние века чокались так, чтобы вино переливалось из бокала в бокал – нельзя было подлить яду. Представляете, сидят рыцари круглого стола, поднимают тяжелые кубки и чокаются по кругу. Плещет вино. Звенит серебро кубков. Густые голоса поднимаются к высокому потолку. Вздрагивает пламя факелов, закрепленных на стенах. Так выпьем же доверие, идущее из сердца!»

Застольная публика зашумела, встала. За доверие, идущее из сердца, как ни выпить. Хотя прошли времена, когда сердце что-то определяло в отношениях. Территория отношений захвачена умом. Я должна, мне нужно. Мне выгодно, мне полезно. Я хочу. Я хочу от ума – он же знает, что мне надо хотеть, у него есть список правильных желаний. Они разве мои? Ах, бросьте. Кто сейчас будет жить от сердца? Только аномальные типы, блаженные, интеллектуально неразвитые. Ты, – сказал он мне – художественная натура, тебе можно колебаться, переживать, копаться в себе, может, что и накопаешь нового. А мне, пожалуйста, конкретно и четко, чего надо и какой мой в этом интерес. Но только не падай до пошлости. 

Положи руку на сердце – оно бьется?  Значит, живое. Неужели ты настолько самоуверен, вернее уверен в безразмерной мощи своего ума, в его всеведении, в его всемогуществе, что хочешь сказать сердцу – «молчи». Нет, ты делаешь это еще жестче, ты рявкаешь «заткнись». Ты глушишь его как рыбу динамитом. Твои лучшие, твои волшебные чувства всплывают пузом вверх, никому не нужные, погибшие. Твое сердце глохнет. Тогда оно начинает мстить – оно болит. К боли ты вынужден прислушаться. Боль – это правильно, так и должно быть. Все мужчины старше сорока испытывают боли в сердце и склонны к сердечно-сосудистым болезням. Врачи, они знают. И ты отправляешься за лекарствами. И в среде своих, таких же как ты,  делаешь вид, что не пьешь таблетки. Хотя, впрочем, чего скрывать. В бане все равны.

А твоему сердцу больно. Еще бы, ты бы уже и хотел отношений по чувству, а верить в них не веришь. Ты смотришь на меня как средневековый монах на дикобраза. Я в твоем бестиарии самый опасный зверь. «Голосом сирены завлекает она на скалы, острые зубы впиваются в самое сердце, хвостом длинным она заметает следы своего пиршества. Бойтесь, бойтесь ее, мужи венценосные. Ибо яд ее проникает в самое сердце и сердце ваше начинает таять, обретает чувствительность. И нет такого снадобья, которое вновь сделает его твердым. Подальше держитесь от мест, где она обитает. Но она вездесуща. Я слышу шорох за спиной. Спаси меня…»

Так почему же ты бежишь, но не избавляешься. Почему просишь передышки, но не дышишь. Отчего боишься говорить, но хранишь письма. Разве я говорю «дай мне». Я же говорю «дай себе». Разве я говорю, разрушь все, что у тебя есть, отправляйся в изгнание и поживи там с собой. Я же говорю «оглянись». Ты мне рассказываешь, что у тебя было. Я спрашиваю, что у тебя есть. И ты закрываешь глаза и  уходишь от меня – в никуда. Ты мне не веришь. Ты себе не доверяешь. Ты ждешь, что твое свободное сердце сотворит с тобой какую-нибудь пакость.
Поверь, несвободное сердце просто умрет. Свободное даст тебе полет.

Но ты боишься. На этой земле детям уже давно не рассказывают истории про зоркое сердце. Боятся. А что будет, если дети научатся творить отношения и быть счастливыми, смогут отправляться в дальние края на шхуне под парусами счастья. Только так и можно долететь к дальним мирам. Но книжки стоят на полке. А рыцари давно превратились в листки бумаги с темными буквами.

Что тебе остается? Чокнуться с самим собой, глядя в зеркало. Ты уверен, что в бокале нет яда?