Прощание старушки

Они исчезают. Деревянные дома, которым больше ста лет. Они врастали в землю, косили крышами. Их окна, украшенные по старинному обычаю резными наличниками, подслеповато глядели последние пятьдесят лет, удивляясь происходящему. Сейчас они даже не щурятся. Стоят вдоль шумных трасс, перерезавших когда-то села, не ропща, принимая свою судьбу как должное. Они не сопротивляются. Их век закончился. Еще чуть-чуть и о них не останется и следа, вот уже выросли рядом на участках полнокровные и самодовольные кирпичные молодцы. Им и наличников не надо, пластиковые стеклопакеты смотрят на улицу уверенно, как сытые молодые мужики в майках с иностранной надписью и темных очках.  Старые дома приникают к земле, они ищут у нее то ли защиты, то ли утешения. Они растворяются в ней.  О чем ты, моя печаль? Что хочешь передать?
      Я вглядываюсь в окна старых покосившихся деревенских домов. Они так доброжелательно смотрят на меня. У них есть лица, а не фасады. Они не  пытаются произвести впечатление, а приглашают зайти. Они не похожи друг на друга – наличники разные, покрашены по-разному. Они так похожи! Одноэтажные с чердачным окном, так же красиво обрамленным резным наличником. Крыльцо, терраска, две-три комнаты. И общий приговор – деревянные дома в нашем климате выдерживают не более ста лет. 
      Знаете, о чем моя печаль? О том, что три поколения  - максимальная связь для нас. Дома нет. Свидетельства жизни утрачены. Семьи разбросаны. Мы прощаемся с бабушками, которым девяносто.  Ровесницы прошлого века, родившиеся до советской власти – они были символом связи с той, другой Россией. Они несли дух, память своего детства. Что-то изначальное, что им успели передать их собственные бабушки. Старушки в платочках, скромных платьицах или сарафанах. Старушки, умевшие молиться, потому что принесли молитвы из детства. Старушки, по зрелой красоте которых полоснула война. У моей любви к ним нет меры. У меня ощущение, что они знали какую-то тайну. Тайну  женщины, тайну жизни. Они угасают, оставляя нас в перекормленном состоянии, они никогда не видели такого обилия вещей, продуктов, упаковок. От навязчивой телерекламы их избавил возрастной склероз. Они уходят, оставляя щемящее чувство потери.
      И я признаюсь себе: когда я взвою от невыносимого темпа, от мельтешения передо мной соблазнов, от невозможности угнаться за всем сразу, я вспомню бабушку. И чувство собственного достоинства, которое было для нее так естественно, что  я обнаружила его только сейчас. Никакие революции и войны, никакие потери, бедность и голод не смогли оторвать ее от корня питающего. Она была земная, настоящая.  Я теряю себя, часто. Я плаваю в собственных представлениях о себе, в кошмарном липком компоте иллюзий. И только растянутое на три поколения мое я способно быть живым. Подержи меня за руку, бабушка.
     Старушки уходят. Не надо ставить им памятника. Хотя только им и нужно его ставить. В азартной замене деревянных домов на кирпичные, в приступах потребительского бешенства, в погоне за блеском будущих достижений – не перерубить бы корень питающий. Они так незаметно уходят…