Клетка льва

     Она ходит и ходит из стороны в сторону, как часовой по краю крепостного
вала, где больше ничего нет.  И,  как  в часовом,  в  ней  тоска по дому,  в
осколках памяти гнетущая тоска. Подобно тому как на морском  дне должно быть
зеркало, зеркало из каюты  затонувшего корабля, зеркальные осколки, которые,
конечно, в любом случае ничего не отражают: ни лиц пассажиров, ни их жестов,
ни  манеры  поворачиваться  перед  зеркалом  и как-то неуклюже выглядеть  со
спины; ни  стены, ни угла, где отдыхалось; еще меньше могут отражать то, что
освещено зыбким  светом  снаружи и сверху;  ничего, никого. Но подобно тому,
как в тех осколках,  может быть, появляются двойники водорослей или  осевшей
тинистой жижи, или внезапный двойник рыбьей головы, или двойник самих водных
струй, текучих, мутноватых, вновь скопляющихся  струй,  далекие, искаженные,
неверные и тут  же снова исчезающие двойники  того, что однажды было, -- так
воспоминания, треснувшие осколки воспоминаний  покоятся  на  темном  дне  ее
крови.
     Она ходит  и ходит  из стороны в сторону вокруг него  -- льва,  который
болен. Хворь не раздражает и не унижает его: она только делает его одиноким.
Когда  он так  лежит,  мягко  выпуская когти без всякого  умысла, запрокинув
высокомерную   морду  с   потрепанной   гривой   и  потухшими  глазами,   он
восстанавливает для себя  в  памяти собственную  скорбь о том,  как  однажды
(вечно преодолевая себя) переоценил свои силы.
     И вот теперь дрожь  проходит  по  его  мышцам  то тут, то  там,  и  они
наливаются с тугим  напряжением, то  тут,  то там появляются  вдали  друг от
друга крошечные зародыши злобы; желчная кровь толчками вырывается из сердца,
и ее осторожный испытанный ток по жилам полнится внезапной решимостью, когда
она  поступает в мозг.  Но он смирился  с тем, что происходит, поскольку это
еще  не конец, и он больше ничего не просит  и остается ко всему безучастен.
Только вдали от него -- маленькая кисточка  хвоста,  ее полукруглое движение
выдает  в нем неописуемое презрение. Это движение настолько значительно, что
львица останавливается и наблюдает -- тревожно, взволнованно, выжидающе.
     Но затем она снова принимается ходить  безотрадной  и забавной поступью
часового, вечно возвращающегося  на следы  свои. Она  ходит и ходит  и порой
показывает  рассеянную  маску,  круглую  и  грузную, разлинованную  прутьями
решетки.
     Она ходит, как ходят  часы, и на ее морде,  как на  циферблате, означен
таинственно близкий час: час ужаса, когда кто-то умирает.