***

НЕВЫДУМАННЫЕ ИСТОРИИ
********************************************************

ДВЕ СУДЬБЫ

Они   никогда не встречались и никогда не знали друг друга, но судьба распорядилась так, что их жизненные дороги скрестились...

ИРИНА

Теперь все это осталось в той, далекой-далекой, счастливой и почти нереальной мирной жизни. Ира с Алексеем бегут, взявшись за руки, по полю, она - в белом свадебном платье, он - в строгом темном кос¬тюме и в светлой рубашке, застегнутой на все пугови¬цы. А завтра война перечеркнет их только что заро-дившееся счастье навсегда.
Алексей ушел на фронт не сразу - не отпускал завод. Но он все писал и писал в разные инстанции, все просился на фронт, на передовую, и в конце кон¬цов допросился. Ира не знала, радоваться ей или пла¬кать. Она целиком и полностью поддерживала мужа в его естественном стремлении защищать Родину и семью с оружием в руках, лицом к лицу с врагом, но, с другой стороны, пока он рядом - он жив, и она за ним, как за каменной стеной. Алешка вообще был ос¬новательный, крепкий мужик с несгибаемой волей и  твердым характером. Ирина понимала, что место Алексея там, где "горячо", где гремят взрывы и пла¬вится сталь. Он просто не сможет жить здесь, в тиши¬не мирных городских улочек, оглашаемых гудками.
И вот Алеша уходит на фронт. В душе у Ирины боролись и никак не могли одолеть друг друга два противоречивых чувства. Одно - радость и гордость за любимого, который все-таки добился своего и те¬перь уезжает туда, где он нужнее, другое - боль, страх и растерянность. Она останется одна, совсем одна, без поддержки, без надежного мужнина плеча. Хотя почему одна? И Ира тихонечко провела рукой по животу. Через полгода у нее будет сын, обязательно сын, а значит, она уже не одна! Но Алешка... Але¬шенька, Леша, Лешечка, ее любимый, будет воевать, и все может быть... Нет, нет, с ним ничего не может случиться, не должно, Бог не позволит! С ним все будет хорошо, война быстро закончится, и ее Алеша вернется к ней живой, здоровый, невредимый, весь в орденах. А в том, что он станет героем, Ирина ни капли не сомневалась.
Алешу она провожала без слез. Он был надежным и верным, и показывать свою слабость перед ним ей было неловко. Алексей тоже был строг и сдержан. "Береги себя, Ирина, береги нашего сына", - и береж¬но погладил ее живот. Так и ушел не оглядываясь.
Дальше все произошло как в кошмарном сне. Бом¬бежки слышались все сильнее и сильнее, завод спешно эвакуировали. Назавтра Ирина тоже должна была уехать, а ночью начался ад. Дома разлетались на час¬ти и горели, было светло, как днем, зловещие языки пламени в страшном, неописуемом переплясе мета¬лись с одного строения на другое, оставляя за собой длинные шлейфы черного дыма и обуглившиеся ос¬товы домов. Ирина, полураздетая, с узелком в ру¬ках, выскочила на улицу и не узнала ее. Все было чер¬но-красным от огня, дыма и крови. Она побежала. Куда, зачем - не представляла, просто бежала прочь, подальше от воя, взрывов, огня и трупов...
Очнулась Ирина не скоро. Но когда разлепила ставшие тяжелыми и непослушными веки, то увиде¬ла, что лежит в кровати, под лоскутным одеялом, в чистой белой крестьянской горнице.
- Слава Богу, глаза открыла! Теперь ничего, те¬перь выживет... - Слова слышались где-то рядом, но кто их произнес, Ира не видела. Слегка повернула голову.
- Лежи, лежи, тебе рано еще вставать, не двигай¬ся, - мягко произнес тот же голос.
- Что со мной? Где я? - Ира еле смогла выговорить эти простые слова - так трудно ей было шевелить губами.
- Все расскажу, миленькая, все расскажу, только чуток попозже. На вот, попей, - и в рот молодой женщины потекла приятная пахучая жидкость. Ира опять впала в забытье. Уже потом, когда поднялась на ноги, узнала, что с ней произошло. Бежала Ирина от бомбежки долго, мчалась, не разбирая дороги, бежала до тех пор, пока не упала. Сколько она проле¬жала в холодной, затянутой тонким ледком луже, никто не знает. Но однажды хозяин этого дома, где она оказалась, поехал на лошади в ближний лесок за дровами. Там, на опушке, и нашел ее, опустился на колени, приложил ухо к груди - бьется сердечко-то! Так и привез, горемычную, в свою избу. И пролежала Ирина в горячке два месяца. Теперь вот очнулась, при¬шла в себя, слава те, Господи, не зря выхаживали всей семьей. Бабушка Груня, которая все это и поведала Ирине, печально покачала головой, видимо, вспоми¬ная нелегкое время Ирининого беспамятства и борь¬бы всего семейства за ее жизнь,
- Ведь не за одну жизнь-то боролись, - задумчиво произнесла бабушка, - а за две, вон ребеночек у тебя уже шевелится... И приложила теплую, мягкую руку к Ирининому животу. Ира напряглась, вспоминая недав¬ние страшные события, но довольно ощутимый толчок под ребро отвлек ее от жутких воспоминаний. Будущая мама улыбнулась, легла поудобнее и прикрыла глаза, тревожно и радостно ожидая следующего толчка...
К исходу зимы Ирина поправилась окончательно. В деревне все было спокойно, война ее как бы обошла сто¬роной. Но где-то там, вдалеке, слышались невнятные пе¬рестуки вагонных колес, и женщину непреодолимо притягивал этот звук. Значит, там железная дорога, значит, можно уехать. А куда ехать, Ира знала точно: надо искать мужа, надо пробиваться к фронту. Гостеприимные хозяева, спасители Ирины, долго не хотели ее отпускать: здесь спокойно, говорили они, а ты на сносях, не ровен час, рожать начнешь, куда тебе сейчас ехать, живи у нас, нешто тебе плохо, мы все тебя полюбили, как родную, оставайся. Но Ирина твердила одно: поеду к мужу, най¬ду его, а там будь что будет. Тогда запрягли в сани кобы¬лу, и вскоре молодая женщина оказалась на станции, где время от времени проходили поезда: груженые крытые платформы - на запад, санитарные вагоны - на восток. Ира ждала возможности сесть на любой поезд, следую¬щий на фронт, но составы проносились мимо, не оста¬навливались. Зато однажды остановился санитарный поезд. Ирина вышла на перрон из неказистого здания вокзала. Но тут стало нечем дышать, и вдруг резкая, бес¬пощадная боль охватила ее округлившийся живот, да так, что женщина задохнулась и потеряла сознание. Пришла она в себя от мирного, ритмичного покачива¬ния и поняла: едет в поезде. Склонившаяся над ней молоденькая сестричка с усталыми, воспаленными глазами ласково сообщила:
- Кого ждала? Сына? Так и есть, сын у вас, да такой крепыш! Ирина облегченно вздохнула и прошептала:
- Дайте мне его...

ДАША

А в это же самое время, в этом же санитарном поезде, только в другом вагоне в муках появился на свет еще один малыш. Правда, он родился раньше положенных ему сроков. Раненную на поле боя медсестру Дашу от¬правляли в тыл, и никто не мог даже подумать, что она ждет ребенка. Даша, хотя у нее и было уже семь месяцев беременности, оставалась довольно стройной, правда, слегка располневшей. Она была ранена в голову, почти все время бредила и кого-то звала, но врачи уже не опа-сались за ее жизнь - рана была не смертельной. И вдруг схватки. Изумленный медперсонал собрался у ее посте¬ли. Никто и подумать не мог, что Даша, эта отважная, гордая девчонка, вынесшая не один десяток раненых бойцов с передовой, не боявшаяся подползать в самые "горячие места", лишь бы помочь раненому, ждет ре¬бенка. Но это было именно так. Ребеночек родился кро¬хотный, красненький и сморщенный, как старичок. За¬пищал чуть слышно, так что даже измученный беско-нечными операциями врач усмехнулся: заплакал - зна¬чит жить будет!
Даша медленно выкарабкивалась из темной бездны, каким-то дремучим животным инстинктом чувствуя: она очень нужна тому, чей писк пробивает толстую пе¬лену ее беспамятства.
- Сейчас она очнется, - как сквозь вату донесся до ее слуха негромкий голос. И Даша вырвалась окончатель¬но из цепких когтей мрака, провела языком по сухим, потрескавшимся губам и чуть слышно произнесла:
- Сын... сын родился... Дайте мне его...
Дашина история была простой и драматичной од¬новременно. Выросла без родителей, в детдоме. Там, чтобы выжить, научилась драться, быть бесстрашной, порой даже беспощадной, но главное, всегда была спра¬ведливой и честной. Мальчишки ее уважали за гордый, независимый нрав. Когда началась война, Даша, высо¬кая, статная девушка, прибавила к своему возрасту год и, закончив медицинские курсы, попала в самое горни¬ло войны. Крепкая, выносливая, она спасала раненых бойцов даже тогда, когда другие санитары падали от переутомления. И здесь, на фронте, она сумела завое¬вать всеобщее уважение сдержанностью, немногословием и потрясающей работоспособностью.
В одном из самых ожесточенных боев, когда земля смешалась с небом, а от гула и грохота закладывало уши, она вытащила из окопа почти совсем засыпанного зем¬лей бойца. Уже было проползла мимо, да вдруг задела
его руку. Разгребла насыпь, пощупала пульс - жи¬вой. Умело подхватила под руки и поволокла. А бой не стихал, атака сменялась атакой, и уже было не по¬нять, где линия фронта, где свои, где чужие. Очеред¬ным взрывом ее на несколько мгновений оглушило, и она вместе с бойцом скатилась в какую-то яму. Когда смогла соображать, поняла, что они попали то ли в берлогу, то ли в логово - углубление было довольно просторным и полным мягких прелых листьев. Боец не приходил в себя, стонал, метался и все кого-то звал. А потом его стало трясти. Он так дрожал, так стучал зубами и даже всхлипывал, что Даша, зако¬павшись вместе с ним поглубже в листву, прижалась к упругому горячему телу как можно сильней. Она гладила солдата по спине, по голове и успокоительно приговаривала: "Ну же, миленький, ну же, хорошень¬кий, успокойся, скоро все пройдет, все будет хоро¬шо..." И еще много чего бормотала ему на ухо, пока парень не согрелся и не уснул. Сколько так времени прошло - Даша не знала, но когда очнулась, солдат горячечными губами целовал ее лицо и приговари¬вал: "Я знал, что ты придешь ко мне, что обязательно найдешь меня. Я верил, я ждал..." И столько непод¬дельной нежности было в его словах, в его бессозна¬тельных движениях, что Даша вдруг почувствовала, как по щекам пролегли две горячие дорожки, в глуби¬не ее одинокой души зазвенела и оборвалась натяну¬тая струна, а тело, повинуясь зову природы, рвану¬лось навстречу жаждущим рукам... Так все и про¬изошло. Когда ночью бой утих, уже при свете дале¬ких пожарищ оттащила Даша бойца, так и не при¬шедшего в сознание, к своим позициям. О происшед¬шем никому не сказала, да и сама старалась не вспо¬минать - в самый неподходящий момент назвал ее тот солдат Иришей...
А потом были новые бои и новые раненые, кото¬рых Даша выносила на себе из самого пекла. Но ни¬когда больше Даша не встречала того бойца, да и не стремилась встретиться с ним. Не сразу и догадалась, что скоро станет матерью, а когда поняла, обрадова¬лась. Ну и пусть война, жизнь-то продолжается, вот она - новая жизнь, в ее чреве! И Даша решила так: никому ничего она не скажет, будет до последнего спасать солдат на поле боя, а придут сроки – сама отправится в госпиталь рожать,  и будь что будет.
Но   судьба распорядилась по-своему...

СКРЕЩЕНИЕ СУДЕБ

Санитарный поезд шел на восток. И Ирина, и Даша, две незнакомые друг другу женщины, ехали, каждая в своем вагоне, в неизвестность. Но каждая чувствовала себя счастливой - рядышком с молодой мамой лежал ее новорожденный сын.
Внезапно послышался леденящий душу вой, и поезд накрыла волна бомбежки. Вагоны заскрежета¬ли, некоторые из них загорелись, но по инерции по¬езд еще двигался. Вагоны разлетались, расползались, натыкались один на другой. Наконец поезд остано¬вился, и все раненые, кто мог еще ходить, выпрыгива¬ли из вагонов, разбегались кто куда, лишь бы спря¬таться, спастись, уцелеть. Ирина тоже вскочила, под¬хватила дорогой сверток с сынишкой на руки и рва¬нулась к выходу. Крыша вагона затрещала и рухну¬ла прямо перед ней. И молодая мать сразу не замети¬ла, что у ее ребенка по виску стекает кровь. Она вы¬скочила из вагона и побежала вдоль поезда. И тут вдруг ее словно в |грудь толкнули. Остановилась, обе¬зумевшими глазами посмотрела на личико сына - и все поняла.
Даша тоже выбежала из вагона со своим ребен¬ком, но тут же упала навзничь, сраженная наповал автоматной очередью из пикирующего немецкого самолета. Ее сынишка, завернутый в синее больнич¬ное одеяло, так и остался лежать на груди у матери, широко открывая в беззвучном на фоне общего гро¬хота крике крохотный ротик... Ирина оказалась ря¬дом, взглянула на него и отвела глаза, потом опять посмотрела более осмысленным взором, несколько мгновений постояла, как бы в раздумье. И вдруг по¬ложила свой замолчавший навсегда сверток с сыном на Дашину грудь, подхватила на руки орущий во всю глотку другой сверток и рванула что есть силы к ближайшему оврагу...
ЭПИЛОГ

Ирина вырастила малыша. Алексей не погиб, он вернулся с фронта, нашел жену и сына. Правда, после тяжелой контузии плохо слышал и заикался, но и это было огромным счастьем - остаться в живых, с рука¬ми-ногами, найти свою семью и начать заново стро¬ить все, что было разрушено войной. Ирина никогда не рассказывала мужу, что произошло в тот страш¬ный день у санитарного поезда. Их сын рос крепким и статным, а на отца был похож как две капли воды.




ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ НАТАШКИ

     Наташа открыла один глаз. Будильник разошелся не на шутку. Кое-как дотянулась, отключила и снова погрузилась в полудрему.
     - Вставай, корова! – голос отчима, хриплый с перепоя, заставил вздрогнуть. – И так пользы от тебя никакой, хоть в школу иди, валяешься тут… Наташа сделала вид, что не слышит. Как только отчим хлопнул дверью, вскочила, сделала несколько быстрых легких упражнений для разминки, умылась, оделась и уже собралась выбежать из дома, как услышала:
     - Наташа, доченька, поешь там чего-нибудь, не ходи голодной…
     Резко затормозив, Наташа развернулась и вошла в комнату матери. Та лежала в постели. Вот уже около полугода ее съедал какой-то недуг. Мать таяла на глазах, а что с ней – врачи точно определить не могли, диагнозы ставили самые противоречивые. Наташе было больно и тяжело смотреть на исхудавшую, внезапно постаревшую мать, она понимала, что быть с матерью надо почаще, но вот с утра не могла себя заставить заходить к маме - потом целый день кололо под левой лопаткой и все валилось из рук.
     - Не волнуйся, мамочка, я обязательно позавтракаю в школе. Сейчас некогда, а деньги у меня есть, ты же знаешь.- Быстро, мимолетно поцеловала маму в щеку и выскользнула на улицу.
     В школе позавтракать не удалось. Прибежала прямо к звонку. Как назло первым уроком была физика. Нет, не то чтобы Наташка ее не любила, наоборот, как раз этот предмет ее больше всего притягивал, особенно теория относительности, «черные дыры» и плюс-минус бесконечность, но учитель, Федор Иванович, «притягивал» ее еще больше. И она в смятении не знала, что с этим делать. Физик был молод - только что из вуза, красив, строен и очень серьезен. Он безумно любил свой предмет и, казалось, ничего вокруг больше не замечал. Когда он увлекался, он такие вещи рассказывал – дух захватывало. Например, о времени, какая это совершенно непостоянная величина, что оно может идти медленно, может - быстро, может останавливаться и даже идти вспять. Наташа смотрела на физика во все глаза, а коварное воображение рисовало в голове картины любви, нежности и сладострастия…
     С последних уроков Наташка просто сбежала. Во-первых, ей было совершенно некогда, во-вторых, и по литературе, и по химии у нее стояли одни хорошие оценки, а новых тем по этим предметам не предвиделось. Зато ей сегодня обязательно надо было сходить на работу. Девушка подрабатывала, убирая в супермаркете огромный зал. Делала она это во время двухчасового перерыва в магазине, так что видеть ее никто не мог. Но главное, платили сразу, что ее очень устраивало. Однако сегодня был явно не ее день. Димон, один из хозяев супермаркета, давно делал ей непристойные намеки, а в этот раз, только Наташа взялась за уборку, подкрался сзади и попытался прижать к себе.
Наташа дернулась от неожиданности, но реакция спортсменки не замедлила сказаться-извернувшись, она ударила Димона коленкой между ног. Тот взвыл, отпустил жертву и грязно выругался. Наташа скорчила ему приторно-сладкую улыбку, быстро протерла полы и ушла. На занятие в секции каратэ-до она уже опаздывала.
     В это раз Наташа тренировалась с каким-то ожесточением. Сказалось ли приставание Димона или еще что - она не задумывалась. Просто два часа без передышки бегала, прыгала, приседала, делала выпады, кувыркалась, но мысли ее были далеко. Федор Иванович вел ее за руку от звезды к звезде, а время застыло, как в стоп-кадре…
     А потом Наташа должна зайти в магазин, купить что-нибудь вкусненькое и посвятить остаток вечера маме – поговорить, рассказать новости, может, что-то почитать ей. Но пробегая мимо дома своей подруги Вики, решила заглянуть на минуточку к ней. В последнее время с Викой было не все в порядке. Связавшись с ребятами старше нее, она все время хотела выглядеть взрослой. Стала ярко и безвкусно краситься, вызывающе одеваться, и это дало свои результаты - Вике теперь вместо семнадцати можно спокойно дать все 25. Но и это бы ладно. Наташу заботило другое. В компании крутых парней Вика стала покуривать марихуану. Наташа как-то серьезно поговорила с подругой, но та отмахнулась и даже обиделась. Несколько  дней назад Наташка увидела Вику с ее дружками. Увиденное совсем не понравилось девушке. Вика вела себя как-то странно, смеялась громко и невпопад, размахивала руками, ее слегка пошатывало. Пьяна? Может быть. Но что-то говорило Наташке – Вика не просто выпила, с ней происходит гораздо более страшное. Предчувствия не обманули девушку. Дверь в квартиру открыла заплаканная Викина мама. А сама Вика лежала на диване иссиня-бледная, с серыми губами и словно нарисованными глубокими черными кругами у глаз. Она, казалось, не дышала. Одна рука Вики безвольно опустилась до пола, и Наташа с содроганием заметила на локтевом сгибе  маленькие точечки от уколов. Значит, посадили подружку на иглу, значит, передозировка.
     Потом была суета, беготня, «скорая», жутко длинное ожидание в больничном вестибюле рядом с рыдающей мамой Вики и, наконец, долгожданный вердикт медиков: «Жить будет».
     В котором часу она вышла из клиники, Наташа и сама не знала. Было темно и, судя по отсутствию транспорта, довольно поздно. Девушка зашла-таки в магазин, купила маме соки, бананы, сладости и с тяжелой сумкой поплелась домой. Из-за угла внезапно вынырнула толпа подростков. Быстро окружили Наташку, стали вырывать из рук сумку. Наташа поняла: их много, вряд ли сама отобьется. Но и сдаваться мелким подонкам не хотелось. А они, как саранча, облепили девушку. И вот уже треснула футболка, из сумки полетели бананы. Наташка хорошо дралась ногами, тренированными, накачанными. Но силы все же были неравные. Наташе повезло внезапно. Рядом проезжала патрульная машина, и подростки бросились врассыпную.
     Растерзанная, оборванная, но все же с сумкой, которую так и не смогли отнять хулиганы, девушка подошла к входной двери и открыла ее своим ключом. На цыпочках пошла в свою комнату и тутже услышала хриплый, раздраженный голос отчима:
     - Что, явилась? Шляешься неизвестно где, хоть бы  о больной матери подумала…
     Наташка прерывисто вздохнула, быстро стащила с себя остатки футболки и, юркнув под одеяло, устало закрыла глаза.

ПАШКА И ПАШЕНЬКА

     В автобусе было душно. Полина утомленно откинулась на сиденье и прикрыла глаза. Вот и подрос ее сынок, уже два годика скоро. Как быстро пролетело время! А думала – не сможет, не выдюжит одна, да еще с такой тяжелой ношей на душе. Брошенная, покинутая, обманутая… А ведь какая любовь была!
     Сейчас она ехала в город, оставила все дела, подкопила денег, чтобы порадовать сына, ее Пал Палыча, серьезного и степенного человечка, в день его рождения. Он уже давно хотел большой самосвал, в котором можно было бы возить все, да и самого Пал Палыча в придачу. Павлик рано начал ходить – к одиннадцати месяцам, почти сразу же и заговорил – чисто, внятно – со всеми этими сложными для малышей «ш», «ч», «р».
     Пал Палычем сына окрестили еще в роддоме.
Только родился, сказали: «Сын у вас! Как назовете-то?» «Павликом», - слабо откликнулась Полина. « А папу как зовут?» «Тоже Павел». « А-а, так, значит, Пал Палыч будет!»
     Так и осталось: Пал Палыч. А мальчишка и действительно серьезный очень народился: сопел, спал и ел, голос берег, очень редко его подавал, как будто считал крик несолидным занятием.
     В этом, конечно, Полине крупно повезло. Ребенок спокойный, по ночам спать давал. Зато во всем другом… Дома, когда родители узнали, что их дочь собирается рожать, устроили безобразный скандал, а отец даже в пылу выкрикнул: «Не нужна мне такая дочь! Уходи, чтоб глаза мои больше тебя не видели!» Может, думал припугнуть, но Полина оказалась гордой и независимой, собрала сумку с личными вещами и уехала в соседний городок. Сумела, пока еще живота не было видно, и на работу устроиться – печатала на машинке она быстро и грамотно, мама обучила, и квартирку недорогую снять, а через несколько месяцев даже умудрилась общежитие «выбить», когда на работе узнали, что ребенка ждет. Твердо решила ребенка оставить, дождаться из армии Пашку и зажить счастливой семейной жизнью.
     Друзья называли их «Пашка и Пашенька, нитка с иголкой». Потому что ходили они всегда вместе, никто никогда их не видел поодиночке. Пашка о будущем сыне ничего не знал, когда его забрали в армию. Пашенька – это позже, уже в городке, она стала Полиной – радостно думала тогда: «Вот и хорошо, не буду писать ему, пока не рожу сына (что будет сын, она не сомневалась), приедет – пусть обрадуется!»
     Пашка писал ей часто – с дороги, потом из «учебки», последнее письмо Пашенька получила перед самими родами – Пашку отправляли в «горячую» точку, а, значит, в самое пекло пусть маленькой, но яростной войны, которых сейчас по всей раздробленной многострадальной стране было великое множество.
     И все. Больше от Пашки писем не было. Полина родила, Пал Палыч подрастал, а писем все не было и не было. Тогда она, отчаявшись, написала на его воинскую часть, что-де уже давно прошло время демобилизации, где же он, Пашка, не погиб ли? И ей ответили. Официально так сообщили, что нет, он жив, был, правда, ранен – в танке горел, но после лечения в госпитале  такого-то числа, месяца, года выписан, уволен из армии, и уехал в свой родной поселок. Но Полина точно знала: там, в их поселке, он и не появлялся. И к ней тоже не приезжал. А она ждала. Вот уже около года ждала. А Пашка как в воду канул. И теперь Полина сказала себе: хватит ждать! Небось, пригрелся где-нибудь, где посытней да повыгодней, и забыл совсем «иголочка» свою «ниточку». Ну и пусть! Ничего! Выживу, сына воспитаю, все равно же рано или поздно он объявится, хотя бы у своих родителей, вот тогда я все скажу, что о нем думаю… Так рассуждала сама с собой Полина, но на душе от этого не становилось ни легче, ни спокойнее. Боль редко отпускала ее, только по ночам, да и то, если удавалось уснуть. А утром Пашкин «портрет» - Пал Палыч – начинал петь, и Полина, еще не проснувшись, ощущала ту же застарелую боль в груди…
     Пал Палыч, в самом деле, начал сразу не говорить, а петь. Наверное, потому, что Полина постоянно слушала магнитофон, своих любимых певцов Буланову и Меладзе. И сын ее – было ему тогда около года – однажды утром четко пропел: «Самба белого мотылька»… Полина оторопела. С тех пор Пал Палыч и начал говорить. Правда «певцом» ему было в кого уродиться: Пашка до армии классно играл на гитаре и пел «бардовские» песни чудесным мягким голосом.
     Сейчас Полина ехала в областной центр, чтобы купить подарок Пал Палычу к двухлетию. И не только огромный самосвал, но еще хотела прикупить ему и курточку, и сапожки к осени. Да и сладостями хотелось сына побаловать – нечасто он ими наслаждался, не с чего было, на ее зарплату не разгонишься.
     Полина вышла из автобуса у вещевого рынка, и ее подхватила и понесла по рядам пестрая плотная толпа. Выбралась она из этого галдящего улья нескоро. Зато купила все, что хотела, и была очень довольна собой. Пал Палыч обрадуется! Один огромный самосвал чего стоил! Свертки, пакеты, сумки – Полина едва удерживала все это в руках. Пошла через подземный переход, так к автобусной остановке было ближе. А там, в переходе, кипела своя, «подземная» жизнь. Лихо торговали помадой, колготками, газетами, откуда-то слышалась музыка, чей-то голос пел. Пашенька вдруг резко затормозила, как будто ее кто-то в грудь толкнул, ноги странно ослабели, так, что она едва не опустилась на свою главную покупку – необъятный самосвал. А голос, доносившийся издалека, пел под гитару до боли знакомые «бардовские» песни, и был он, этот голос, щемяще родным.
     Полина кое-как собрала свои покупки, которые почему-то именно теперь не хотели умещаться в две ее руки, и ринулась вперед, на этот тревожно-знакомый голос.
     …Пел парень. На нем была старенькая серая курточка-ветровка, потертые солдатские маскировочные брюки, на макушке едва держалась черная вязаная шапочка. Но лицо… Лица у парня фактически не было, это была обезображенная шрамами от ожогов маска. Оно было не просто уродливым – оно было отталкивающим: без бровей, без ресниц, губ совсем не видно, сплошные шрамы, страшное лицо–маска. Но Полина смотрела не на лицо, по нему она лишь скользнула взглядом, она впилась глазами в руки, в те руки, что перебирали струны. И это были руки… ее Пашки. Это был незабываемый голос ее Пашки! Люди спешили мимо, не останавливаясь, а парень пел, и в картонной коробке, стоящей у его ног, уже лежали какие-то мелкие деньги.
     - Пашка! Паш-ка!- бросив свои свертки, Полина кинулась к парню и повисла у него на шее. Песня резко прервалась, в подземке стало необычно тихо.
     Да, это был действительно он, Пашка. И они шли вместе по улице, к автовокзалу, и Пашенька, смеясь и плача, перескакивая с одного на другое, сбиваясь и начиная все сначала, рассказывала Пашке о сыне, о том, как страдала и ждала его, Пашку, из армии, как посчитала предателем, изменником, подло ушедшим к другой, как ругала его на чем свет стоит, что не приехал, не написал, не объявился, что любит она его всякого – красивого или уродливого, здорового или больного, почему же он так с нею поступил? А Пашка, в свою очередь, пытался объяснить Полине, что не мог он такой к ней из госпиталя приехать, а поэтому и к родителям не вернулся, что про сына не знал, почему же она ему не написала еще тогда, в армию, о ребенке; что горел в танке, но, слава Богу, хоть зрение осталось да руки – на хлеб игрой и пением заработать можно, а на работу устроиться не смог – рожей не вышел…
     Пашка нес большую часть покупок Полины, а она, с двумя сумками в руках, то отставала от него, то забегала вперед и заглядывала в глаза, и он совсем не казался ей страшным, она не видела это его лицо, память услужливо заполняла его тем лицом, которое когда-то так любила целовать Пашенька…
     Они шли по узкому тротуару, а рядом по шоссе мчались машины,  гул и грохот не давали возможности говорить тихо, и они, перебивая друг друга, останавливаясь, роняя коробки и сумки, громко кричали, стараясь быть услышанными.
     Совсем рядом, на огромной скорости, сигналя и взвизгивая тормозами, промчались несколько иномарок. Полина как раз уронила одну из коробок и наклонилась, смеясь, чтобы в очередной раз ее поднять. В этом шуме и грохоте она не услышала нескольких негромких хлопков, раздавшихся из черного «мерседеса». Она подняла сверток, выпрямилась и … оцепенела от ужаса: Пашка медленно оседал на новенький яркий самосвал – подарок для Пал Палыча, а на его серой куртке расплывалось алое, слишком алое, до рези в глазах алое пятно…
     Полина кинулась к Пашке, подхватила его, но он оказался на удивление тяжелым. И все же губы его, точнее, то, что было когда-то губами, успели произнести: «Привет Пал Палычу… Жаль, не увижу сына»…
    
       

СЕМЕЙНОЕ  ПРЕДАНИЕ
    
Мы с бабушкой Сашкой, как это частенько бывало, когда моя мама работала в ночь, сидели в ее маленьком уютном  домике-избушке за столом. Бабушка Сашка зажгла свечу – не было света, и мигающие блики огонька делали комнату таинственной и неузнаваемой.
     Мне было тогда лет десять, и, насколько я помню, бабушка Сашка оставалась со мной всегда, когда мама уходила на работу. Собственно, она и бабушкой-то мне не была, просто хороший друг нашей семьи. Старенькая, с круглым, гладким, почти без морщин, лицом, невысокая, полненькая, бабушка Сашка была очень мягким, уютным человеком, и я с удовольствием оставалась у нее. Она умела хорошо гадать – да Боже! – она много чего умела. Какие сказки она рассказывала мне на ночь, какие булочки сдобные пекла, как участливо выслушивала мои секреты! А вот своих детей у нее никогда не было. Еще она умела шить, вязать, сама делала мне игрушки – и какие! Одним словом, я очень ее любила, любила оставаться у нее ночевать и вот так, как сегодня, сидеть за большим, до блеска выскобленным столом и слушать ее тихий, добрый голос. А рассказчицей она была отменной.
     - Сегодня я расскажу тебе не сказку. Скорее, это быль. А еще точнее, семейное предание. Знаешь, что это такое? Это когда события, которые произошли давно в семье  или с членами этой семьи, передаются из поколения в поколение, бабушки их рассказывают внукам, а те, когда станут взрослыми, своим детям.
     Так вот, это ваше семейное предание мне рассказали, когда я еще была очень молодой, а рассказал мне его человек, которого ты хорошо знаешь.
     Бабушка Сашка помолчала, как бы собираясь с мыслями, и плавно повела рассказ:
     - Произошли все эти события в начале прошлого века, то есть почти сто лет назад. Один из твоих предков был замечательным мореходом. Однажды судно, на котором он служил, попало в Грецию. Высокий, статный русский парень, твой далекий предок, страстно влюбился в гречанку. Она тоже полюбила его. Однако всему приходит конец, настало время расставаться и влюбленным. Но девушка уже ждала ребенка, и Игнат, так звали парня, решил любыми путями увезти свою нареченную с собой. Как уж он умудрился это сделать, Сам Бог ведает, но домой он возвращался не один. Счастье молодых длилось недолго. На море начался шторм, и хотя до берега было недалеко, достигнуть его судно не успело – разбилось о скалы. Игнат все время старался быть рядом с женой, но так и не сумел ее уберечь. Огромная волна подхватила девушку и унесла…
     - Бабушка, а, бабушка, Игнат-то сам жив остался?
     - Игнат спасся, он все же моряк, а вот что с его женой-гречанкой дальше произошло, ты слушай, не перебивай…
     Она не утонула. Ее волной выбросило на берег и там, оглушенная, без сознания, невесть сколько она пролежала. Очнулась оттого, что ребенку настало время родиться. И от охватившей ее боли женщина резко и пронзительно закричала.
     …Старый граф любил море. Любил в одиночестве бродить по берегу, слушая рокот волн, ощущая на лице соленые брызги. В эту грозовую ночь ему не спалось, и он отправился к морю. Граф был в глубоком трауре. Помочь ему теперь не мог бы никто, а на Бога он перестал надеяться – ведь именно Бог забрал у него горячо любимую красавицу-жену, когда та рожала ему сына. Теперь мальчику было пять лет, но граф почти не виделся с ним. Он окружил мальчика няньками, гувернерами, всем необходимым, с его точки зрения, что может сделать ребенка счастливым и дать ему возможность расти безбедно. Но граф не дал ему самого главного – своей любви. Всю любовь он вложил в глубокую скорбь по своей так рано ушедшей молодой жене. К ребенку же граф внешне был совершенно равнодушен, а в душе никак не мог избавиться от чувства, в котором он не хотел признаться даже самому себе: он обвинял сына в том, что своим рождением тот убил мать.
     Граф медленно шел по берегу. Шторм утих так же внезапно, как и налетел. И только волны еще не успокоились, их недовольное ворчание сливалось с отдаленными раскатами грома. Небо слегка посветлело, а вспышки дальних зарниц освещали путь графу.
     И тут он услышал долгий отчаянный вопль. Граф застыл на месте. Ему был до боли знаком этот крик. Так могла кричать только женщина, ждущая появления на свет ребенка. Так же кричала когда-то его незабвенная жена… Граф определил направление и бросился на помощь. Женщину на берегу моря он обнаружил быстро: в отдалении все еще вспыхивали зарницы. Роженица была очень молода и необычайно красива. Это граф определил при очередной яркой вспышке. Тут вдруг совершенно неожиданно из-за лохматых туч выплыла огромная луна, и все сразу же осветилось мягким серебристым светом. Женщина больше не кричала, она впала в забытье. Граф понял: нужна его помощь, иначе ни женщину, ни появившегося на свет ребенка не спасти. И он принялся за дело…
     Когда ребенок – это была девочка – был завернут в кусок материной нижней юбки, сама мать уже была не способна ни прижать своего ребенка к груди, ни просто узнать, кто же появился на свет. Она перестала дышать с первым вздохом своей дочери.
     Старый граф прикрыл ребенка краем плаща, окинул взглядом место, где оставил неподвижную женщину, и заторопился домой – ребенка нужно было во что бы то ни стало спасти, ведь матери уже ничем нельзя не помочь.
     Но, к изумлению и ужасу пришедших за роженицей графских слуг, женщины на берегу не оказалось, как ни обшаривали они окрестности…
     Тут бабушка Сашка замолчала. И я, детским воображением рисуя себе самые невероятные картины услышанного, тоже не произносила ни слова.
     Бабушка протяжно вздохнула, вытерла краешком платка набежавшую слезинку и продолжила свое повествование:
     - Конечно, ушедшая из жизни молодая мать не исчезла бесследно. Господь Бог забрал ее душу, а тело оставил на бренной земле.
     Игнат тоже во время шторма был выброшен на берег, совсем недалеко от того места, где лежала его бездыханная жена. Но он был оглушен ударом о камни, а когда очнулся и, шатаясь, поднялся, первой его мыслью было: где жена? Луна к тому времени светила ярко, и он медленно побрел по берегу. Вскоре он нашел ее, припал к груди, но увы, Лаоника, его любимая жена, не дышала. Глухие рыдания разнеслись над притихшим морем. Едва придя в себя от первого потрясения, Игнат осознал, что жена его успела родить, но где же ребенок? Осмотрев все тщательно вокруг, моряк понял: кто-то побывал здесь, возможно, помог роженице и забрал с собой ребенка. Он в отчаянии поднял жену на руки и, спотыкаясь, пошел вдоль кромки моря…
     …Крохотный ребенок молчал на руках у графа, и тот, опасаясь за жизнь едва появившегося на свет существа, к которому у графа, к его собственному удивлению, появилось чувство, отдаленно напоминающее сострадание, понесся к своему дому что было силы. Он никому ничего не стал объяснять, отправил слуг за оставшейся на берегу матерью ребенка, которую слуги так и не смогли найти, и передал ребенка из рук в руки старой надежной кормилице. Та, не выказывая ни удивления, ни любопытства, быстро унесла младенца с собой.
     Бабушка Сашка опять вздохнула. Свеча почти догорела, и бабушка от огарка зажгла новую, вспыхнувшую ярко и весело.
     - Ты уже большая, все понимаешь, а чувствуешь даже больше, чем иной взрослый человек. Кто знает, сколько мне осталось, и я не могу унести с собой в могилу то, что по праву принадлежит вашей семье, тебе – родословную по отцовской линии. Все это я узнала от твоего дедушки. Он так и не смог рассказать правду своему сыну – твоему отцу, а теперь и вовсе нет у тебя отца…
     Бабушка Сашка еще раз тихонько вздохнула и, чувствуя мое нетерпение, продолжила свой удивительный рассказ.
     - Прошли годы. И все это время Игнат искал своего ребенка. Похоронив Лаонику, горячо любимую жену, он больше не женился, хотя и бывали в его жизни женщины. Но ни одна не затронула его сердца. В нем жил только образ Лаоники.
     Он тщательно исходил и изъездил все окрестности вокруг места трагедии, расспрашивал каждого, кто мог в то время находиться поблизости, но никто ничего не знал и не видел. Тогда Игнат в отчаянии снова отправился в дальние страны, многое повидал, не один раз почти погибал, и все же, оставаясь в очередной раз живым, приезжал в эти места, где он почти два десятка лет назад нашел тело своей жены, лежащее теперь на холме недалеко от берега моря. Каждый год, в день ее смерти, приходил Игнат на ее могилу, приносил живые цветы и долго молча сидела холме, вспоминая их такую короткую, но яркую, как вспышка звезды, совместную жизнь…
     Бывал он и в поместье графа. Но, как и все в округе, здесь тоже ничего не знали о том давнем кораблекрушении. Граф постоянно бывал в отъезде, сын его рос без отца, хотя и при мамках – няньках, а старая кормилица умерла.
     Граф очень сильно привязался к девочке, удочерил ее, назвал Сашей. Он всюду возил ее с собой, они объездили много стран, но вот в свое родовое поместье он Сашеньку не привозил никогда. Если ему по неотложным делам приходилось бывать дома, Сашеньку он оставлял в ближайшем городе, куда наведывался, как только выпадала возможность. Граф боялся. Он страшно боялся потерять Сашеньку, единственного для него близкого и любимого человека. С сыном у графа отношения так и остались холодными и отчужденными. Молодой граф знал, что у отца есть маленькая дочка, но откуда она взялась, какая она,  даже не представлял. Он никогда ее не видел.
     Однако время неумолимо. И когда граф почувствовал, что дни его сочтены, он решил своей приемной дочери открыть всю правду. Девушке уже исполнилось восемнадцать. Выросла она на редкость красивой, стройной и доброжелательной девушкой. Откровение графа о ее таинственном происхождении сразило Сашеньку наповал. Она долго не могла прийти в себя, много плакала, отказываясь выйти из своей комнаты. Но выйти вскоре ей пришлось – граф слег в постель, Сашенька, искренне любя его как отца, стала за ним ухаживать.
     Умереть граф решил на родине, в своем поместье. Вот когда Сашенька впервые попала туда. Нерадостным было ее путешествие с графом домой. Тот слабел с каждым днем и вскоре тихо скончался, оставив, как водится, завещание.
     Тут бабушка Сашка остановила свое повествование. Помолчала, задумчиво глядя на огонек свечи, и снова заговорила:
     - Я тебе забыла вот о чем сказать. Когда граф с Сашенькой приехали домой, их встретил сын графа, теперь уже взрослый мужчина.
     Они с Сашенькой только взглянули друг на друга и тут же поняли: это роковая встреча, они созданы друг для друга. Правда, Игнасий, молодой граф, сразу был в отчаянии: ведь он Сашеньку считал своей сестрой, но вскоре и он узнал правду, чему обрадовался, как ребенок.
     Вскрыли, как полагается завещание. Там отец предписывал детям имение сохранить в целости, хотя и разделил свое немалое состояние на двоих поровну, жить дружно, оставив все как есть.
     - И что, и что, бабушка, они же полюбили друг друга, теперь они пожениться должны, да?
     - Они и поженились, - отчего-то погрустнела бабушка Сашка. – И жили хорошо и счастливо, тут бы, как говорится, и сказке конец, ан нет, жизнь - не сказка, редко у нее бывает счастливый конец. Сашенька занялась поисками очевидцев того давнего кораблекрушения и вышла на след своего родного отца. Но вот кто он, где он, знает ли о ней – она не представляла. К тому времени Сашенька уже сама ждала ребенка, и ей очень хотелось, чтобы у ее сына был настоящий дед.
     Несчастье произошло внезапно. Сашеньке подоспело время рожать, и Игнасий почти не отходил от нее. Но в один из дней он отправился на верховую прогулку – Игнасий очень любил коней. А в это время Игнат, родной отец Сашеньки, наконец-то узнал, что появившаяся в имении девушка - не родная дочь старого графа, потому и вышла замуж за молодого. И почти отчаявшийся в своих поисках Игнат воспылал новой надеждой: он был почему-то уверен, что Сашенька – его дочь.
     И вот они встретились – Игнасий  и Игнат – по воле божьей на том самом месте, где Лаоника когда-то родила в беспамятстве Сашу. Игнат сразу узнал его: это молодой граф, муж Сашеньки. О чем мужчины говорили, того я не ведаю, но вскоре оба поскакали к имению так быстро, что окрестные жители диву давались. Игнасий скакал впереди. Вдруг его лошадь споткнулась и упала… Игнат резко осадил своего коня, но было поздно: молодой граф ударился головой о камень. Смерть наступила мгновенно. Игнат уложил еще теплое тело Сашенькиного мужа поперек  седла и медленно тронулся в сторону уже близкого имения.
    Не стану тебе рассказывать, что было с Сашенькой, когда она увидела тело своего мужа, скажу только, что тут же начавшиеся схватки были очень долгими и тяжелыми. Ребенок родился лишь на следующий день. Саша долго не приходила в себя, бредила, металась, но в один из чудесных солнечных дней она открыла глаза и спросила у сидящего все это время у ее постели Игната:
     - Ты кто?
     Отец с дочерью проговорили весь день, весь вечер и часть ночи, глядя друг другу в глаза, смеялись, плакали, перебивали друг друга. А потом Сашенька с лихорадочным румянцем на щеках и сияющими счастливыми глазами внезапно уснула – как провалилась. И наутро уже не проснулась.
     Игнат похоронил дочь между старым и молодым графьями, забрал внука и уехал. Ребенка он в честь дочери назвал Александром.
     Бабушка Сашка посмотрела на меня пристально.
     - Ты хорошо меня слушала? Все поняла?
     - Да поняла, поняла, бабушка! Мой дед Александр Игнатьевич, которого я ни разу не видела – это он, да?
     - Да, лапушка, это он. Вот такая история случилась с твоим дедом.
     - А ты, бабушка, тоже Сашей не случайно была названа, да? Ты тоже с какой-то тайной связана?
     Бабушка Сашка печально улыбнулась.
     - Нет, солнышко, у меня нет никакой тайны. Просто я очень любила твоего деда, а он меня нет. Но я всю жизнь старалась быть рядом с ним, жить его жизнью, быть его тенью. Так вот и оказалась я здесь, вдали от родных мест. И нет уже давно Александра Игнатьевича, да мне теперь и ехать некуда, а к вам я очень привязалась – так вот и живу…
     Вторая свеча, потрескивая, погасла. Мы сидели с бабушкой Сашкой в темноте молча, и каждая из нас, старая и молодая, думала о своем…   

ТИХАЯ ЗАВОДЬ
      
 - Ёлка! Ёлочка –а –а!
     Голос Алека раздавался гулким эхом над застывшей в предвечерней тиши водой. Елка не откликалась. Юноша знал: она там, у Тихой заводи, на их излюбленном месте, но вот почему не отзывается?
     Он спустился по пологому берегу к реке. Огромная кряжистая верба, приземистая и грузная, как древняя старуха, почти полностью накрыла кроной маленький, удивительно ровный и круглый пятачок берега у самой кромки воды, поросший густой, пушистой, свежей даже в самую сильную жару травой. Алек подошел к реке, оглянулся и услышал тихий, звенящий лесным колокольчиком смех Елки. Она высунулась из-за вербы и показала ему язык. Алек быстро прыгнул в ее сторону, мгновенно схватил девушку за руку и легким рывком повалил на мягкую ярко-зеленую полянку. Елка заливисто смеялась, запрокинув голову, и пятнистая тень пробивающегося сквозь листья света прыгала по ее лицу солнечными зайчиками.
     Это была полянка их любви. Здесь они встречались тайком от Елкиной мамы – яростной противницы таких встреч. Здесь они впервые познали вкус поцелуя, здесь поклялись в вечной любви, а вчера именно эта поляна стала их первым брачным ложем.
     Молчала старая мудрая верба, слегка покачивая ветками, молчала река, поигрывая красноватыми бликами закатного солнца на почти беззвучно переговаривающихся легких волнах. А сколько бы они могли рассказать!..
     Ленка - Елка, как ее все называли, дружила с Алеком – Александром – ровно столько, сколько помнила себя. Они ходили в один детский садик, где зародились их первые симпатии, потом – в школу, а вот теперь, спустя год после школы, Александр и Лена собирались сдавать вступительные экзамены в один вуз.
     Об их трогательной любви знали окружающие, к чувству молодых людей одобрительно относились все, кроме матери девушки. И это было тем более странно, что родители Елки и Алека дружили семьями, часто встречались, вместе отмечали праздники. И Николя, отец Лены, и родители Александра не могли понять и объяснить такого стойкого сопротивления Марии все возрастающим чувствам дочери к Алеку. Тот слыл парнем умным, рассудительным, спокойным, внешность тоже не подкачала, они с Леной были под стать друг другу – оба высокие, стройные, красивые. Чем он не угодил Марии – никто понять не мог. Родители Алека любили Лену, как дочь, отношения молодых людей поощряли, справедливо полагая, что такая дружба-любовь со временем должна естественно перерасти в крепкую, счастливую семью.
     Вчера на берегу Тихой заводи между Алеком и Елкой произошло то, чего они подсознательно страстно желали и в чем боялись признаться даже себе. Страшным казалось преступить грань между дружбой, детской привязанностью и «взрослым», внезапно нахлынувшим всепоглощающим чувством, грань, за которой навсегда останется детство и начнется новая, доселе неизведанная, жизнь. Но страхи были напрасны, все произошло просто и было так прекрасно, что влюбленные едва смогли прийти в себя на следующий день от счастья узнавания, обладания любимым…
     Вообще-то Тихая заводь на речке Быстрянке считалась когда-то заколдованным местом. Здесь постоянно вода на поверхности была темной, непрозрачной, а главное, очень тихой и гладкой. Старожилы рассказывали, что попадавшие в Тихую заводь выводки уток, гусят исчезали быстро и без следа, а то был даже случай, когда в темной стоячей воде на глазах оторопевшего пастуха исчез без единого звука и всплеска зашедший туда попить теленок. В заводи не купались дети, под старой вербой давно уже не слышались человеческие голоса, а сочную густую траву не топтали ни босоногие ребятишки, ни животные.
    Поэтому-то Елка с Алеком облюбовали это место: сюда никто не заходил, они всегда здесь были только вдвоем. А Елка еще любила смотреть неотрывно в черные глубины заводи, со смехом говоря Алеку, что видит на дне самого настоящего водяного.
     Вчерашний день многое изменил в их жизни, и Алек с Елкой поняли, что настало время принимать какие-то важные решения. Но вот какие – оба представляли смутно, и сейчас, встретившись у Тихой заводи, накувыркавшись и нацеловавшись досыта, они обсудили все и решили начать с самого сложного – с признания Елкиной маме Марии. Елка настаивала на том, чтобы идти к матери ей одной, поговорить наедине, по-женски, все объяснить. Мама поймет и простит, твердила Елка, а Алек там будет только мешать. Сошлись на том, что Алек проводит Елку домой и подождет окончания разговора с мамой где-нибудь поблизости. А уж от результата этого разговора будет зависеть, как им поступать дальше.
     Мария металась по комнате, как загнанный в клетку дикий зверь. Она понимала: тянуть с признанием больше нельзя, настало время рассказать правду дочери. Иначе случится то, чего не должно быть! А дочь для Марии была всем: счастьем, радостью, надеждой, будущим. На себе Мария давно поставила крест. Ее душа застыла, окаменела, умерла еще тогда, когда Валентин, единственная любовь ее жизни, предпочел другую. Хороша же подружка! – гнев и боль внутри не давали Марии покоя все эти долгие годы жизни с нелюбимым. То, что случилось почти двадцать лет назад, и сегодня кровоточило живой раной воспоминаний, будто произошло только вчера.
     Мария ни о чем не жалела. Она отомстила, сделала то, что хотела, это была ее тайна, вызов судьбе, обстоятельствам, ему, Валентину, до сих пор щемяще любимому.
     Анка, подружка неверная, стала счастливой избранницей Валентина, а она, Мария, осталась брошенной, забытой, нелюбимой, одинокой… Ну уж нет! Мария знала, что она сильная и непокорная, а уж если чего захочет – обязательно добьется. Да сумела бы, добилась, догадайся раньше, что не она, Мария, нужна Валентину, а ее тихая, незаметная подружка. Просто молода была, глупа. Вот если бы это случилось сейчас… Тут Мария не упустила бы свой шанс, уж она знала бы, что надо делать. Она и тогда, в беспредельном отчаянии и ревнивой тоске, смогла придумать и сотворить такую месть, о которой до сих пор никто и не догадывается, о которой знает только она, Мария, да старая корявая верба на берегу Тихой заводи.
     Валентин женился-таки на Анке, любовь у них, видите ли, большая вспыхнула. Но Мария так просто отступать не собиралась. Долгими бессонными ночами она строила планы мести, один страшнее другого, но, подумав, отмела их все. Не годится, не годится! Надо что-то такое… такое придумать, чтоб на всю жизнь хватило. И придумала…
     Николай, или Николя, как после одного французского фильма стала называть его Мария, давно вздыхал по ней, ходил следом, как тень. Мария не обращала на него внимания – ходит себе паренек и пусть ходит. Зато в нужный момент он всегда был под рукой: «Николя, сбегай. Николя, принеси»…Просто необходимым стал,  как носовой платок или губная помада. И вот после свадьбы Валентина с Анкой Мария, хорошенько все взвесив, отвела Николя в своем коварном замысле особую роль.
     Однажды она снизошла до того, что «заметила» его рядом, потаенно усмехнулась и грудным, многообещающим голосом произнесла: «Выходи за меня замуж, Николя…» - и засмеялась. Парень чуть не задохнулся от неожиданности. Но быстро сориентировался и, спотыкаясь на каждом слове, пролепетал:
     - Я… давно хотел тебе это сказать, Машенька… Но не решался, страшно было – вдруг откажешь… Выходи за меня замуж, Маша. Я всю жизнь тебя одну любить буду…
Вот так и случилось, что через полгода после свадьбы Валентина и Анны Мария и Николя пригласили их на свою. Анна к тому времени уже ждала ребенка, поэтому рано ушла домой, извинившись перед молодыми, а Валентина Мария уговорила еще погулять: «Никуда Анка не денется, ляжет спать, а ты посиди, мы еще с тобой выпьем».
     - Мама, - Елка прижалась к Марии.- Прости меня, мама… Ноя должна тебе все сказать.
     Мария вздрогнула. Она боялась откровения дочери, страшилась непоправимого. Медленно подняла на Лену ставшие вдруг беспомощными усталые, страдающие глаза.
     -Нет, Елочка, нет! Не надо, не говори ничего, мне страшно…
     Елка впервые видела мать такой. Всегда спокойная, уверенная в себе и сильная, сейчас она казалась удивительно маленькой и слабой. Ее упорное неприятие Елкиной любви к Алеку было непонятным и обидным.  Но отступать Елке было уже нельзя. Она должна, должна все сказать маме. Ведь та поймет, простит, посоветует, как быть дальше.
     - Мамочка, я не могу молчать! Ты ведь у меня самая хорошая, самая добрая, и я так тебя люблю. Мама! Мы с Алеком теперь связаны на всю жизнь. Ну, ты понимаешь… Не сердись и не ругай меня. Мы все равно не можем друг без друга! И мы будем вместе, что бы ни случилось! Мамочка, не сердись, ладно?
     - Послушай, Лена… Елочка… Мне трудно говорить тебе эту страшную правду, но вы с Алеком совершили огромный грех. Молчать мне больше нельзя. Так случилось, не перебивай горькую исповедь своей матери, которая в один день перечеркнула не только свою, но и твою жизнь…
     И Мария рассказала Елке все: как не она, а ее подружка вышла замуж за любимого, как она «женилась» на Николя и что произошло дальше…
     Мария и вправду выпила тогда на своей свадьбе и с молодым мужем, и с Валентином, один на один. И никто среди общего гама и веселья не заметил, как каждому из них что-то подлила в бокал. Вскоре жениха Мария отвела в спальню и, едва успев раздеться, тот уснул беспробудным сном, а Валентина Мария, переодевшись, вызвалась провести домой: « Все равно Николя спит, не сидеть же мне одной…»
     Свадьба гудела, народ веселился, подтрунивая над тем, что молодым-де невтерпеж было так рано устроить свою первую брачную ночь. А брачная ночь у Марии и в самом деле была первая. Но не для Николая берегла она себя. Мария все рассчитала, промашки быть не должно. И когда они с Валентином проходили у Тихой заводи, тот уже плохо соображал, называл Марию Аннушкой, обнимал все жарче и крепче, и Мария поняла: все произойдет, как было задумано ею.
     Здесь, на полянке у Тихой заводи, и провела она свою первую брачную ночь. А вернувшись тайной тропкой домой, нашла Николя все еще спящим, и тихонько прилегла рядом…
     Наутро Николя жаловался, что ничего не помнит, но Мария так красочно описала ему их первую супружескую близость, что Николя поверил. Потом она не допускала его к себе, ссылаясь на недомогание, а позже – спасибо Его Величеству Случаю! – внезапно умерла бабушка, и Мария уехала на похороны. И лишь убедившись, что беременна от Валентина, успокоилась. С Николя они прожили почти двадцать лет душа в душу. Он ее действительно любил, рождению дочери радовался, безумно, хотел еще детей, но Мария как отрезала: «Хватит одного»… С годами Мария и Николя сблизились с Валентином и Анной, стали дружить семьями, вместе отмечали праздники.
     Елка во все глаза смотрела на мать. Такой она ее не знала. Мать открылась для нее в совершенно новом обличье и вдруг стала непонятной, чужой и враждебной. У Елки на устах застыл один вопрос, но она в ужасе смотрела на мать и молчала. Мария сама, как в прорубь, шагнула навстречу невысказанному Елкиному вопросу:
     - Ты еще не догадалась, кто твой отец? Прости, Леночка, если сможешь… Вы с Алеком…
     Елка беспомощно подняла руки, как бы желая закрыться, защититься, затравленно оглянулась на Алека, стоящего в дверях, что-то неразборчиво прошептала пересохшими губами и вдруг с криком смертельно раненой птицы метнулась на улицу. Алек бросился за ней.
     Еще несколько минут Мария не могла прийти в себя. Случившееся постепенно из разрозненных неясных картин начало в ее сознании приобретать четкие контуры. Она обессилено рухнула в кресло и в немом отчаянии обхватила голову руками.
     Алек догнал Лену почти у самой Тихой заводи. Бежать у нее уже не было сил, она пошатывалась, тяжело и часто дышала, но глаза ее были сухими. Алек нежно взял девушку за руку. Так, постепенно замедляя шаг, они тихо подошли к самой воде. Никто из них не произнес ни звука. Мудрая, старая верба прошелестела над ними свою молитву, и Алек с Елочкой, взглянув друг другу в глаза, не сговариваясь, все так же держась за руки, ступили в воду. Она была теплой и непрозрачной. Шаг, другой… Вначале вода дошла им до колен, потом до пояса, и вдруг они разом исчезли в глубине. Ни звуков, ни всплеска, только маленькая воронка, появившаяся на том самом месте, где еще мгновение назад стояли влюбленные, постепенно сглаживалась, и вот уже глянцевитая поверхность воды выровнялась, стала спокойной и гладкой, словно и не было ничего.
     А над рекой долго слышался надрывный, отчаянный голос Марии:
     - Леночка – а-а! Ле-на-а-а! Елочка-а-а!..               
ГОРЬКАЯ СТАРОСТЬ

Ох, и шустрая была Татьяна в молодости! Просто огонь, все в руках горело. Хоть танцевать, хоть петь, а по дому возьмется за дела – кругом чистота, порядок, белье постирано, поштопано и в стопки сложено.
Много парней заглядывалось на нее, но строгий отец не спешил дочь замуж отдавать. Да и Татьяна пока ни к кому не прикипела душой. Но внимание хлопцев приятно щекотало нервы. И повадилась Танюша по ночам на свидания бегать. Улягутся все спать, она тоже в свою комнатку уходит. Дождется, пока отец захрапит, тихонько откроет окошко – и шасть на улицу. А там уже развеселая компания подружку встречает. Гармошку, семечки, «горючее» - все брали с собой и шли на окраину села к одинокой разбитной вдове. Дым коромыслом, гудит-гуляет молодежь. А под утро тихонечко подкрадется Таня к своему окошку, влезет в дом – и спать.
Долго так продолжалось, но однажды отец выследил ее и жестоко избил. Закрыли Таню дома, забили окошко гвоздями, дочери выходить никуда не велели. Ревела девка белугой, и умоляла, и просила отца и мать хоть иногда отпускать ее погулять – но девушку и слушать не стали. Однако Таня была упрямая, как и ее отец. Через неделю, когда сошли синяки, вышла она в кухню ночью вроде как воды попить, вылезла  в форточку и побежала на окраину села. А там, у вдовы, опять собралась знакомая компания, снова самогон рекой, веселье коромыслом.
Не один еще раз отец притаскивал Татьяну домой за волосы, избивал до полусмерти, запирал – ничего не помогало. Всеми правдами-неправдами сбегала Танюша из дому на гулянья. Так гуляла, словно последний день на этом свете жила. Не выдержал отец, решил ее замуж отдать. Да не тут-то было. Не хотят парубки ее сватать, каждый знал ее, как пьющую и гулящую девку.
Призвали на помощь сваху. И нашелся-таки Тане жених из дальнего села. Ей к тому времени уже под тридцать было, ему – за сорок. Быстро так свадебку сыграли и отправили молодых в мужнин дом.
Поначалу вроде все неплохо было. Таня серьезно занялась хозяйством, муж исправно ходил на ферму, где работал скотником. Стали появляться дети, первая дочка, потом сынок. Но Таня с мужем к тому времени уже нашли «общий язык». Одно у них оказалось пристрастие – водка. Приходит отец семейства домой после работы, приносит с собой пару бутылок «могарыча». Сумел, значит, что-то украсть с фермы и обменять на спиртное. Накрывает жена быстренько на стол – и пошла гуляночка. Вначале пьют да поют, потом начинаются разборки, потом и до драки доходит. А дрались супруги основательно: летела не только посуда, но и стекла, выбивались двери, выбрасывались на дорогу вещи. Дети убегали из дома, прятались у соседей. Наутро муж отправлялся на работу, жена кое-как убиралась, лечила примочками синяки, готовила еду. О детях никто и не вспоминал, не до них было. Так вот и жили ребятишки по чужим людям. Но узнали как-то Танины родители, что творится в семье их дочери, приехали и забрали младшего сына к себе.
Шли годы. Подросла дочь и так же, как когда-то ее мать, научилась выпивать, гулять да куролесить. А денег-то нет, работать не хочется, где брать на выпивку? Залезла как-то в чужой дом, украла деньги. Был суд, потом тюрьма. Но Таню и ее мужа это никак не задело. Пили они к тому времени часто и много. Сами гнали самогон, сами его употребляли.
Младший сын Татьяны у ее родителей так и вырос. Хорошим, добрым парнем стал, школу успешно закончил. Отправили его бабушка с дедушкой в институт поступать, и внук оправдал их надежды. Закончил вуз, поехал по направлению работать на север. Там обзавелся семьей, поднялся по карьерной лестнице – стал главным инженером большого комбината. Старикам часто письма писал, переводы высылал, но никогда не вспоминал родителей, будто их у него и не было.
А у родителей случилось несчастье. Однажды холодной зимой шел отец с фермы пьяный, упал в канаву да и заснул там. Наутро нашли его доярки примерзшим к земле и запорошенным снегом. Татьяна осталась одна. Тут из тюрьмы, где сидела ее дочка, пришло письмо. Убили дочку, зарезали ножом во время драки. На поездку в тюрьму у Татьяны денег не было, так и схоронили дочь вдали от дома.
После смерти мужа и гибели дочери стала Таня частенько прибаливать. Тут уж не до водки. Бросила она пить, подлечилась, привела в порядок дом, устроилась уборщицей в магазин. Все бы ничего, да подорванное здоровье надо было время от времени «поправлять» в больнице, лекарства дорогие покупать. Ее родители к тому времени отошли в мир иной, других близких родственников у женщины не было. И тут Татьяна Филипповна вдруг вспоминает о сыне. Он же у нее где-то на севере живет, выучился, должность имеет, богатый, наверное. Недолго думая, разыскала его адрес, написала письмо. Я, мол, твоя мать, сынок, старенькая, больная, уход за мной нужен, лечение, лекарства. Помоги матери родной, я ж тебя на свет произвела.
Ответа Татьяна Филипповна так и не получила. Сейчас живет она одна в доме, получает крохотную пенсию. Никого у нее нет, никому она не нужна. Воду из колонки кое-как носит сама, еле передвигаясь на опухших больных ногах. Сама и за хлебом ходит, и печку топит. Теперь ей уже восемьдесят с «гаком», тяжело саму себя обслуживать. Выйдет порой Татьяна Филипповна на улицу, сядет на скамеечку с соседками-старушками и заводит один и тот же разговор:
- Вот, расти детей, давай им образование, а они на старости лет даже носа к матери не кажут. Какая молодежь неблагодарная пошла! Живет  мой сынок где-то далеко, небось, богатство из горла прет,  а до старой больной матери ему и дела нет. Не может сам приехать, так хоть бы денег прислал…
А соседки ей:
- Да как же, растила ты его! Всю молодость с мужем пропила-прогуляла, дочка вон в тюрьме сгинула. А сына-то твоего родители воспитывали. Выучили его, дали образование. А ты кто ему? Так, мачеха, чужая тетка!
Плюнет с досады Татьяна Филипповна, рассорится с соседками и уйдет в дом. Правда-то глаза колет. Сядет у окошка, посидит-посидит, выйдет во двор. Погладит собаку, поговорит с котом Васькой. Опять зайдет в дом. Пусто там, одиноко. На столе – горка лекарств. Выпьет старушка таблетку, потопчется у печки – и опять на улицу, к соседкам. Одной дома совсем уж невмоготу, тошно. А по ночам, когда одолевает бессонница, плачет Татьяна Филипповна скупыми старческими слезами. Одна, совсем одна, никому до нее дела нет, никого не интересует ее слабое здоровье, нищенская пенсия, тяжелая одинокая жизнь. А сын-то, сын, живет, как сыр в масле катается, а про мать и не вспоминает…
         Вот так и живет  старушка. Утром опять выйдет за ворота, сядет на покосившуюся лавочку и беззвучно шевелит сморщенными губами – то ли ругается, то ли молится.

«КИТАЙСКАЯ СТЕНА»

Получили Лихачевы и Потаповы участки земли по соседству, начали строиться, обживаться. Границу между огородами не разделяли никак. Посадили яблоньку на меже – вот и все.
Соседи возвели похожие дома, гаражи, хозяйственные постройки. Жили дружно. На праздники собирались в одном из дворов, накрывали столы, брали гармонь – веселились порой до первых петухов.
И дети у них родились, как по заказу: в каждой семье по сыну и по дочке.
Годы летели незаметно. Состарились соседи и вскоре отошли в мир иной. У Лихачевых остался в доме сын, у Потаповых – дочь. Володя Лихачев женился, через год судьба порадовала его наследником Ромкой. Тося Потапова дважды выходила замуж. Первый раз неудачно. Муж оказался горьким пьяницей, жену бил, детей не хотел. Помучилась с ним Тося, помучилась, да  и выгнала прочь.
Второй раз вышла замуж за приезжего. Привела его в свой дом, обогрела, приласкала – так Степан и остался с ней навсегда. Родилась дочь, назвали Юлей. Все, казалось, складывается удачно, но вот никак не складывались у Тоси отношения с соседями. Володьку-то она знала давно, с детства вместе в школу бегали. Но теперь, став солидным хозяином, он сильно изменился. Да и жена его, Зинка, та еще язва. Все старается кусок Тосиного огорода отхватить, так и лезет на соседский участок. Степан, Тосин мужик, в бабьи свары не вмешивался, сами, говорит, разбирайтесь. Тося долго терпеть не стала, пошла к соседке разбираться. Да так они «доразбирались», что Зинка Тосю взашей вытолкала со своего двора: «Иди отсюда, мочалка языкатая, чтоб и ноги твоей здесь больше не было!».
Тося, пылая праведным гневом, решила поставить забор на меже. Но наглая Зинка не уступала захваченную часть огорода. Дело дошло до того, что Потапова пригласила в официальном порядке землемеров. Те все обмеряли, посчитали, с документами сверились и забили по меже колышки. Так Зинка была посрамлена, а Тося завезла машину досок и заставила Степана строить высокий забор. И только яблонька на меже осталась напоминанием о старых добрых отношениях соседей.
«Смех, да и только, - шушукались ушлые соседки. – Смотри-ка, не забор, а настоящая китайская стена!».
Лихачевы порвали с соседями всякие отношения, перестали здороваться. Тося запретила своей дочери Юле играть с их Ромкой.
Время не стоит на месте. Вначале в школу пошел Рома, через два года – Юля. И Ромка, как заправский мужчина, взял на себя роль Юлиного «опекуна»: он ждал ее утром на углу, сопровождал до школы, а после уроков нес ее портфель до самого поворота. Ребята понимали, что их родители в ссоре, поэтому дружбу свою хранили в тайне, тщательно скрывая добрые  отношения от посторонних глаз.
И Зинаида, и Тося не раз пытались рассказать своим детям, какие наглые и подлые у них соседи. Но дети пропускали все эти рассказы мимо ушей и дружить не переставали.
Вскоре их чувства переросли во взаимную любовь. Рома окончил школу, пошел работать. А через год его забрали в армию. Юля отпраздновала свой выпускной перед самым Ромкиным возвращением. За это время их отношения только  окрепли. И вот, встретившись вновь, молодые люди посовещались и пришли к общему мнению. Полный решимости, Рома серьезно поговорил с родителями. Он останется в селе, женится на Юле, будет работать и помогать родителям, а учиться они с Юлей будут заочно. Если же родители против, то тогда они с Юлей уедут из села навсегда, сюда больше никогда не вернутся и от родителей откажутся.
Зинка принялась голосить. Володя схватился за голову. Но Роман стоял на своем.
У Юли дома после ее разговора с матерью была примерно такая же картина. Тося громко рыдала, Степан вздыхал и отмалчивался.
Молодые уехали в город. Мириться соседи никак не хотели.
Целыми днями Тося с красными от слез глазами сидела на скамеечке под своим домом. Зинка сидела под своим, и ее глаза тоже частенько бывали на мокром месте.
Первой не выдержала Зинка. Она подошла к Тосе, молча присела рядышком и тихо всхлипнула. В ответ Тося расплакалась в голос. Женщины неожиданно для себя обнялись и наперебой заговорили. Об опостылевших огородах, о «китайской стене» и о той яблоньке на меже, что в знак дружбы посадили когда-то их родители.
За молодыми в город отправились отцы, Степан и Владимир. Когда Рома с Юлей вернулись, оба семейства дружно готовились к свадьбе.
Тут Лихачев-отец как-то таинственно поманил сына за собой. Они вошли в сарай, отец взял топор и пилу и подвел сына к «китайской стене». Но Роман так же молча развернулся и пошел к Юлиному дому. Вернулся он вместе со Степаном. Потом три мужика усердно разбирали высоченный забор, а на задних дворах стояли соседи и с молчаливым одобрением смотрели на происходящее.
«Китайская стена» рухнула. Свадьбу Ромы и Юли играли под яблоней на меже. Натянули брезент, утрамбовали землю, пол посыпали опилками. Шатер получился красивым и просторным.
Зинка с Тосей, вырядившись в городские одежды, привезенные детьми, громче всех кричали молодым «горько!». А потом, разувшись, выплясывали на мягких опилках «барыню» под звуки старой гармошки, которую Володя достал из отцовского чулана.
БАБУШКИНА ПРЯЛКА

История странная, почти мистическая. И все же я решила рассказать вам ее, потому что, уверена, в судьбе каждого из нас бывают такие ситуации, которые трудно объяснить с точки зрения здравого смысла. Рассказ моей знакомой передаю от первого лица.
- Моя бабушка Мотя родилась еще в XIX веке. Семья у нас была большая, но все с утра до ночи работали в колхозе, а бабушка всегда находилась рядом со мной. Сядет, бывало, у окошка, поставит к ногам прялку, та тихонько жужжит, а бабушка неспешно рассказывает мне всякие истории. Прялка у нее была знатная: большое деревянное колесо с причудливыми фигурками по краям, внизу – педалька, нажимая на которую бабушка приводила в движение весь нехитрый механизм.
Когда началась Великая Отечественная, мне минуло шесть лет. Немцы подходили все ближе, но мы отчаянно надеялись, что фашистское нашествие нас обойдет стороной. Нет, не обошло. Немцы, после страшных бомбежек и героического сопротивления советских войск, заняли и наше село.
Зверства фашистов, унижения и побои мы ощущали на себе каждый день. Однажды мы с бабушкой сидели дома одни. Прялка стояла в уголке. Внезапно во двор ворвались фашисты. Бабушка заметалась по комнате. Двери распахнулись, и на ломаном русском фашист в черной форме спросил, кто есть дома. Я, чувствуя опасность, отступила в темный угол. И вдруг прялка тихонечко заскрипела и словно бы подвинулась. Я быстро юркнула за огромное колесо, присела и затихла. Бабушка на вопрос гестаповца не ответила, лишь повела глазами по горнице. А потом спокойно сказала: «Да никого нет, я одна».
Бабушку Мотю грубо схватили под руки и увели. Домой она уже не вернулась. Позже я узнала, что в тот день фашисты искали по домам сбежавших военнопленных. Хватали мирных жителей, тех, кто на тот момент оказался дома.  Потом всех их для острастки расстреляли.
Так погибла моя любимая бабушка. Но осталась ее таинственная прялка. После моего невероятного спасения к прялке я стала относиться, как к живому существу. Правда, прясть теперь было некому.
Я научилась разговаривать с прялкой. Мне казалось, что она хранит тепло бабушкиных рук, ее запах, даже ее голос. И в самом деле, когда я залезала в уголок, где стояла прялка, та словно оживала. Я ее поглаживала, а она, казалось, слышит меня, понимает и сочувствует моему детскому горю. Я тосковала по бабушке Моте, по ее шершавым, но таким добрым рукам, по бесхитростным рассказам о житье-бытье в старину.
Когда мне было лет 13-14, приснился странный сон. Идет бабушка Мотя по широкому полю мне навстречу и говорит: «Деточка, прялку-то мою не оставляй, береги, где бы ты ни жила. Она тебе пригодится». И все, я проснулась.
Бабушкина прялка стояла тогда в чулане, ею никто не пользовался. Я тут же залезла в чулан, достала прялку, протерла ее от пыли и паутины и перенесла в свою комнатку. И сразу же будто волна тепла разлилась по моему телу. Я нежно потрогала фигурки на колесе, погладила ладошкой деревянный обод. И тут услышала бабушкин голос: «Храни прялку, она спасет тебя…».
Я выросла, окончила школу и уехала из села. Устроилась на работу в райцентре. Через какое-то время мне от производства выделили маленькую комнату в коммуналке. Я не забыла бабушкино предостережение и прялку перевезла к себе из родительского дома.
В коммунальной квартире, где я жила, было еще две комнаты. Одну занимала пожилая супружеская пара, а другую – одинокий мужчина средних лет, частенько выпивавший. Работал он грузчиком. Его пьяные компании порой не давали уснуть до самого утра.
Но в этот вечер в квартире стояла тишина. Я сидела, не включая свет, и слушала радио. Потом зачем-то достала бабушкину прялку, нажала на педальку, и колесо со скрипом начало вращаться.
Вдруг моя дверь распахнулась, и в комнату ввалился мужчина. Я почувствовала резкий запах перегара. Мужчина шагнул в мою сторону и попытался схватить меня, но я увернулась. Грубо выругавшись, он рванулся ко мне, но каким-то непостижимым образом на его пути оказалась бабушкина прялка, за которую он зацепился и с грохотом упал на пол. Несколько секунд я стояла в оцепенении. Мужчина не двигался. Сама не своя, я выскочила в коридор, где стоял общий телефон, набрала номер милиции и пулей вылетела на улицу.
Когда милицейский наряд вошел в мою комнату, мужчина все еще лежал на полу без сознания. Оказалось, он сильно ударился головой о прялку. Рядом валялся нож.
Уже по прошествии времени мне сказали в милиции: «Если бы не твоя прялка, неизвестно, чем бы все закончилось…». Вот так бабушкина прялка, можно сказать, второй раз спасла мне жизнь.
Вскоре после того случая прялка исчезла. Я не сразу заметила ее отсутствие. Просто в один из дней не увидела ее на привычном месте. Обыскала все, спрашивала у соседей – никто ничего не знал. И тогда мне подумалось, что ее, наверное, забрала к себе бабушка Мотя. Как такое могло произойти, не представляю, но другого объяснения для себя так и не нашла.
Больше бабушкину прялку я никогда не видела.
Я ЖДУ ТЕБЯ, ПАПА...

Машенька жила с мамой вдвоем. Она так к этому привыкла, что даже не представляла себе кого-то еще в их с мамой доме.
Мама постоянно была занята на работе. Жилось трудно, денег хронически не хватало, а Машенька к тому же еще росла болезненным ребенком. Мама старалась покупать ей продукты получше, покалорийней. И хотя сама трудилась с утра до вечера, о себе не думала. Что съест – то и ладно, на работу возьмет кусок хлеба да яйцо – ей и хватало.
Машенька часто оставалась в доме одна. В детский садик ее не водили по причине бесконечных болезней, а бабушка к тому времени уже умерла.
Болезни приучили Машеньку к спокойному рассматриванию того, что ее окружало. Вот календарь, а на нем красивая церковь, а вот большая рамка с фотографиями. На них бабушка и дедушка, еще такие молодые, тетя Катя в шляпе, тетя Таня с дядей Леней, а это дядя Степан, когда он еще в армии служил. И себя с мамой видела Машенька на одной из фотографий. Не было среди множества снимков только ее папы. Почему, гадала девочка, почему нигде нет моего папы? И тогда она начинала его себе представлять. Он такой  высокий, как их сосед дядя Петя, а еще он веселый, как дед Иван, что живет через дорогу. Он добрый, он бы мне все простил, не то что мама. Вчера Машенька мерила мамины туфли на каблуках и так ими стучала по деревянному полу, что один каблук совсем отъехал в сторону. Мама ее за это отругала. А прошлый раз она подкоротила ножницами праздничное мамино платье, чтобы оно за высокие каблуки не цеплялось. И тоже получила нагоняй.
Когда Машенька спрашивала у постоянно озабоченной, усталой мамы, где ее папа, то та или сердилась, или отворачивалась и смахивала с глаз слезинки.
«Приди ко мне, папочка, я же знаю, ты есть. Мне так плохо без тебя», - как молитву, повторяла Машенька, лежа в очередной раз с температурой в постели. Но папа не появлялся.
Однажды темным осенним вечером к ним в калитку кто-то постучался. «Папа ко мне приехал!» - заволновалась Машенька, но при маме вслух ничего не сказала. Мама вышла во двор и через минуту вернулась с женщиной в яркой шали. Цыганка сразу приступила к делу. «Можешь верить мне, милая, можешь не верить, - тараторила она, словно продолжая начатый разговор, - но я тебе скажу всю правду. Вижу, не богато ты живешь, да мне много и не надо. Дашь что-нибудь из детской одежды и еды чуть-чуть,  я и  погадаю».
Мама никогда не верила ни в гадания, ни в предсказания – надеялась только на себя. Но цыганка не отставала. «Дай мне иголку, - говорит, - своими руками положи ее мне на ладонь. Если иголка сломается пополам – вернется к тебе муж». Цыганка легким движением сжала и тут же разжала ладошку – иголка разломилась на две равные части.
И Машенька поверила. Ей так хотелось верить, что папа вернется к ним, где бы он там ни находился. Но один вопрос не давал Машеньке покоя, и она, не выдержав, задала его цыганке: «Когда? Когда ждать папу?». И гадалка без смущения ответила, что это будет тоже вечером, только тогда, когда выпадет снег. «По снегу, по белому снегу придет он к вам. Жди, деточка, когда земля покроется белым снегом».
Больше Машеньке ничего и не нужно было. Она уже не слышала, как мама отчитывала цыганку, что та обманывает ребенка, как с большим трудом выпроваживала обманщицу за порог.
И наступило ожидание. Машенька теперь часто смотрела в окно – ждала зиму. Но снег почему-то все не выпадал и не выпадал. Ждать пришлось долго. В конце концов, снег не выдержал и покрыл, наконец, землю белым пухом.
Наступил вечер, синий-синий, тихий-тихий. Скоро с работы должна вернуться мама. Машенька тепло оделась и вышла за калитку. Снег от ранних сумерек и в самом деле казался голубым. Машенька посмотрела в один конец улицы, в другой. Нигде никого. Долго стояла девочка у калитки, чутко прислушиваясь к звукам.  От волнения сердечко гулко стучало в ее груди. Папа придет, он должен прийти, ведь у цыганки иголка в руках на самом деле разломилась, значит, она правду сказала!..
Подошла мама. Как всегда после работы, усталая и печальная. Внимательно всмотрелась в дочкино расстроенное, заплаканное личико и все поняла. Обняла Машеньку за худенькие вздрагивающие плечи и тихо сказала:
- А я цыганке не поверила. Не вернется к нам папа, доченька. Он и думать забыл про нас, а то  хоть раз в год с днем рождения тебя бы поздравил. У него давно другая семья, другие дети. Мы ему не нужны.
Машенька всегда безоговорочно верила маме. И теперь поверила. Но папу ждет и сейчас.
РОДНЫЕ СЕСТРЫ

Воспитывала сестер мама одна, отец их оставил еще очень маленькими. Мама говорила, что так произошло из-за ее малограмотности, отец-то офицером был, а она кто? Самое ее большое звание - домохозяйка, мать двоих детей.
Сама окончившая когда-то четыре класса церковно-приходской школы, мать страстно хотела дать достойное образование своим дочерям. Обеих отдала в музыкальную школу, обеим желала доли лучшей, чем досталась ей.
Сестры росли вместе, играли вместе, вместе ходили в школу. Аленка была на четыре года младше Ольги, и старшая сестра всегда была для нее надежным защитником и безоговорочным советчиком. Обидчикам застенчивой, болезненной Аленки приходилось туго, когда в уличные  драки ребятни вмешивалась Ольга. Она быстро и без разбора расправлялась со всеми «врагами». А дома доставалось младшей сестре: «Ты, размазня, постоять за себя не можешь! Нюни развесила и стоишь, как столб!».
Ольга росла своенравной, себялюбивой и излишне прямолинейной девочкой. Жесткая, насмешливая, порой беспощадная в своих ядовитых высказываниях, она оказывала на мягкую, впечатлительную Алену сильное психологическое давление. Все, что вещала старшая сестра, считалось беспрекословно правильным, истиной в последней инстанции. Возражать ей было бесполезно, а порой и небезопасно для Алены. Ольга могла подзатыльников надавать, за двери вытолкать,  едко высмеять. Последнего Аленка боялась больше всего. Частенько после саркастических издевок старшей сестры, после несправедливостей и унижений девочка тихонько плакала в подушку.
Сестры взрослели, менялись их взаимоотношения. Поскольку мама с утра до ночи работала, стараясь хоть как-то свести концы с концами, девочки чаще всего были предоставлены сами себе. И чем старше становилась Ольга, тем резче проявлялся ее несносный характер. Алена тоже незаметно подрастала и все чаще высказывала свое, отличающееся от Ольгиного, мнение. Когда старшая сестра в сердцах шлепала ее, Аленка теперь или огрызалась, или пыталась дать сдачи. Начиналась потасовка, которая в большинстве случаев заканчивалась поражением Алены. И вот однажды наступил момент, когда младшая сестра взяла реванш: не выдержав издевательств сестры, она побила Ольгу веником. Вечером в углу на коленях стояли обе - мама не стала искать ни правых, ни виноватых.
Когда младшая сестра решила выйти замуж, Ольга категорично заявила: «Ты что, сдурела?! Тебе нет еще и девятнадцати! Я против!». Алена не прислушалась к словам сестры и поступила так, как подсказывало сердце. У Ольги к тому времени уже был горький опыт замужества, но это вовсе не остановило младшую сестру, которая считала: каждый должен жить своим умом.
Ольга очень ревниво отнеслась к появлению у Алены любимого человека - мужа. Порой она подкарауливала молодых целующимися где-нибудь под вишней и злорадно вопрошала: «Что, опять лижетесь? Посмотрим, что вы запоете через пару лет…».
Аленка с мужем жили дружно. Оба оказались веселыми, незлобливыми, общительными. В доме всегда было много друзей, единомышленников. Андрей неплохо играл на гитаре, они с Аленой часто пели на два голоса. Появились дети - вначале одна дочка, потом вторая. Жилось трудно, помощи ждать неоткуда: у Аленки одна мать, а Андрей вообще вырос у бабушки с дедушкой. Но молодые не унывали, справедливо полагая, что на двоих у них есть две головы и четыре руки, а это уже немало.
Жизнь разлучила сестер. Алена с семьей осталась в родном селе, Ольга уехала на север. Сестры часто переписывались, делились новостями, поздравляли друг друга с праздниками.
Однажды старшая сестра приехала в гости к младшей. У Андрея с Аленой семья к тому времени сильно увеличилась. С ними  жила старенькая мама, обе Аленины дочки вышли замуж, у каждой родилось по ребенку. Девять человек в семье - не шутка. Алена тогда еще дорабатывала до пенсии, и всю домашнюю работу выполняли ее дочери - свою маму они очень любили и жалели. Всюду старались успевать сами, да и зятья оказались не ленивыми.
Ольга так и осталась одинокой. Никто из мужчин ей не нравился, в каждом она видела какой-то недостаток: то он толстый, то глупый, то выпивоха, то гулена… Замуж выходила трижды, с двумя в гражданском браке жила, но семьи так и не получилось. «Все мужчины - подлецы», - заявила Ольга младшей сестре знакомым до боли, жестким и беспрекословным тоном.
С ее приездом все перевернулось в доме Алены. Домочадцы, по мнению старшей сестры, вели себя отвратительно, жили неправильно, воспитанием детей вообще не занимались. В доме тут же были наглухо закрыты все форточки, чтобы не гуляли сквозняки. Ни громкой музыки, ни звука телевизора Ольга не переносила,  все велела выключить, заявив: «Я люблю тишину». Перестала пускать в дом кота: «Он блохастый». Собаку потребовала отдать кому-нибудь, потому что та лает по ночам и не дает Ольге спать. И так далее, и так далее…
Назревал семейный конфликт. Алене ничего не оставалось, как осторожно предложить сестре уехать. И тут оказалось, что ехать Ольге некуда. Последний муж отсудил у нее квартиру, и Ольга намеревалась жить теперь у сестры. Алена схватилась за голову…
Но жизнь распорядилась по-другому. В один из дней Ольга вышла на улицу и затеяла скандал с живущей напротив соседкой, чтобы та не выливала на дорогу воду после стирки. Да так разошлась, что вдруг поперхнулась, посинела, рухнула на дорогу и перестала дышать. Все произошло настолько неожиданно, что вызванная Аленой «скорая помощь» смогла лишь констатировать факт смерти.
На похоронах Ольги присутствовала вся Аленкина семья да еще две-три подруги детства старшей сестры. Алена тихо плакала, сидя в автобусе у гроба Ольги. Ей вспоминались самые яркие эпизоды детства, когда Ольга нянчилась с ней, купала, читала сказки. Когда заступалась за нее в уличных драках. Когда приносила первую клубничку, малинку, черешенку младшей сестренке со словами: «Смотри, уже созрела, кушай, а то ты такая хилая…».
 На могилу сестры Алена ходит часто. Она давно на пенсии, дочки с семьями живут каждая в своем доме. Мама Алены тихо ушла из жизни на девятом десятке лет. На ее похороны собрались соседи с трех ближайших улиц. Бабушку Евдокию, трудолюбивую, добрую, спокойную женщину, любили все.
Муж Алены Андрей, седовласый мужчина все с тем же веселым, неунывающим характером, возьмет иногда в руки гитару и ласково скажет: «Давай, Аленушка, вспомним юность…».
БЛИЗНЕЦЫ

Мы порой смотрим по телевизору сериалы и со слезами на глазах сопереживаем несчастьям и бедам героев. Но настоящая жизнь вокруг нас часто полна драматизма, невероятных событий, почти фантастических хитросплетений.
Эту невыдуманную историю рассказал мне на одной сельской свадьбе приехавший издалека родственник жениха Сергей Астахов.
Женщина бежала, не разбирая дороги. Только бы никто не увидел, не узнал, не догнал. Она лихорадочно прижимала к груди какой-то сверток. Задыхаясь, влетела в калитку, потом в дом. И лишь там слегка отдышалась, присела на стул и положила перед собой сверток. Бережно развернула его - и обомлела. Сверток оказался крохотным ребеночком. Он не дышал. Женщина судорожно схватила тельце, потеребила, похлопала, перевернула, подвигала ручками-ножками младенца - ничего. Ребенок все так же не дышал. В ужасе она снова запеленала его и выскочила в ночь.
В ближайшем парке разгребла под старой липой прелые листья, положила, всхлипывая, в ямку сверток, кое-как присыпала и, шатаясь, побрела обратно.
Сергей Астахов приехал в город не так давно, устроился охранником на частном предприятии. Жена осталась дома, с мамой. Она ждала ребенка. И вот сегодня Сергей стал отцом, у него родился сын. Довольный и счастливый, он с коллегами, свободными от дежурства, посидел в кафе и «обмыл» сына. А теперь возвращался на квартиру, которую снимал неподалеку.
Шел через парк, насвистывая себе под нос знакомый мотивчик, как вдруг заметил под развесистым деревом какую-то тень. Остановился, присмотрелся. Вроде как прячут что-то, подумалось. Хмыкнул собственным мыслям: ага, клад, как же, держи карман шире. Но из-за дерева вышла неясная фигура женщины и медленно побрела прочь. Сергей постоял еще несколько минут, потом осторожно подошел и присел под липой. Разгреб листья, взял сверток и стал под фонарем. Откинул уголок одеяльца, а там крохотное сморщенное личико. Сергей чуть не выронил ребенка. И тут раздался едва слышный писк - малыш пытался заплакать.
Мужчина долго не раздумывал. Через несколько минут он был уже на своей квартире. Развернул, посмотрел. Похоже, ребеночек только что родился. Ну, ничего, справлюсь, подумал, хотя в армии такой науки не было — кормить и пеленать новорожденных.
Через час малыш был искупан и даже накормлен молоком из пакета. А Сергей решил дождаться утра, отпроситься с работы и отвезти малыша домой. Где один ребенок, там и двое не в тягость, он знал, что жена не будет против, ведь им так хотелось двойняшек.
Ребенка акушерка Вера украла. Она принимала срочные роды у женщины, которую в спешном порядке сняли с поезда. Стояла глубокая ночь, кроме акушерки, в родовой палате никого не было. Роженица сказала, что у нее, должно быть, крупный плод, так как живот уж очень большой. Но Вера быстро поняла, что у женщины появится двойня. Решение созрело мгновенно.
Роженица так и не узнала, что у нее близнецы. А акушерка, спрятав одного младенца, вскоре помчалась домой. После тяжело пережитого ею предательства мужа она уже никогда не смогла бы иметь собственных детей. А стать матерью так хотелось! Но судьба сыграла с Верой злую шутку -украденный ребенок по дороге домой умер. Так с тоской и безмерным чувством вины думала Вера. Она и предположить не могла, что младенец выжил, выжил вопреки обстоятельствам.
Жена Сергея Нина приняла малыша как родного. Супруги назвали мальчика Богданом, потому что, считали они, малыш им Богом был дан. Пришлось побегать по инстанциям, но Астаховы оформили мальчика как своего сына. Так и росли ребятишки вместе - светловолосый Бориска и смуглый Богдан.
Родители не решились раскрыть сыновьям тайну Богдана. Минуло двадцать лет. Братья выросли статными и красивыми, хотя и совершенно непохожими. Они очень любили друг друга, до крови дрались с обидчиками и всегда все делили пополам. Вместе отслужили в армии, вместе по контракту отправились в одну из «горячих» точек Северного Кавказа. Воевали лихо, бесстрашно, стояли друг за друга горой.
Однажды в бою их группу прикрывало прибывшее на помощь пополнение. После небольшого затишья вновь вздрогнула земля, и Борис с Богданом, как всегда, плечом к плечу, ринулись в атаку. Вдруг Богдана кто-то резко толкнул в спину, и он упал. А в это мгновение над его головой просвистели пули и вонзились совсем рядом в землю. Богдан быстро вскочил и оглянулся - посмотреть, кто же спас его от смерти. И увидел парня, как две капли воды похожего на него самого. Так встретились братья-близнецы.
Отслужив по контракту, Борис, Богдан и Руслан поехали домой, к Астаховым. У Руслана своего дома не было. Мама умерла вскоре после родов от порока сердца, и мальчик попал в детский дом. Там и вырос. Потом было училище, армия и служба по контракту. Астаховы, в свою очередь, рассказали близнецам удивительную историю появления в их семье Богдана.
Теперь у Сергея и Нины трое сыновей. Астаховы нашли акушерку, укравшую двадцать лет назад Богдана из роддома. Вера, так и оставшаяся одинокой, пронесла через всю жизнь груз содеянного и тяжесть раскаяния. Она и рассказала им, как все тогда произошло.
И сейчас семья Астаховых живет дружно. Братья пока не женаты, но родители надеются, что очень скоро их сыновья «образумятся», создадут свои семьи и подарят супругам Астаховым внуков.
РОДИНКА

Булат задумчиво брел по теплому влажному песку. «Море белыми (или пенными? - вдруг подумалось) когтями золотой скребет песок» - невесть из каких глубин подсознания выплыли давно забытые строки. Да, море... Он и не собирался этим летом ни на какие моря, ни на какие курорты. Не хотелось вообще никуда, забраться бы поглубже в теплую нору или берлогу и не видеть никого, и не слышать... Но море словно само позвало к себе Булата. А явилось оно ему во сне. Булат ни в какие сны, ни в какую мистическую глупость сроду не верил, но этот сон был очень реален и необычайно ярок. Он так долго преследовал Булата, в дневные часы цветными вспышками-  картинками возникая в его голове в самые неподходящие моменты, что парень наконец понял: с этим видением надо что-то делать, иначе он сойдет с ума. И Булат поехал к морю.
Сон, который приснился Булату, был одновременно странным, тревожным и приятным. Он шел во сне вот так же, как сейчас, по берегу моря, ощущая голыми ступнями податливую мягкость влажного песка. И вдруг увидел, как ему на встречу бежит он же, Булат, только совсем маленький, годиков эдак трех. Взрослый остолбенел, присел на корточки и заглянул в лицо Булату-ребенку. Да, сомнений быть не может: это он в детстве. Тот же маленький жесткий черный вихор на макушке, те же чуть раскосые глаза, щербинка на переднем зубе, а главное, та же самая родинка -чернушка над верхней губой справа. Булат-мальчик внимательно, без смущения и улыбки, посмотрел в глаза Булату-мужчине. И все. Больше во сне ничего не произошло. Он так же резко оборвался, как и начался. В памяти остались солнечные блики на изумрудной воде, апельсиново - желтый песок и кружева белой пены на границе между сушей и морем. А еще - серьезные глаза маленького Булата и родинка над верхней губой.
Булат не знал, зачем он приехал сюда, на море. Но сон не давал покоя, бередил, царапал душу. И молодой мужчина очень хотел от этого непонятного чувства избавиться.
Недавно Булат отметил свое тридцатилетие. До этого момента все в его жизни складывалось удачно. Русская мама и папа-кавказец дали ему все, что только можно пожелать: крепкое здоровье, красивую внешность, образование, основательный, надежный бизнес и еще кое-что из благ цивилизации в виде особняка, лимузина и личного счета в банке.
Женился Булат в двадцать пять лет на миниатюрной болезненной блондинке. Именно эта, как он считал, аристократическая бледность и привлекла парня. Вскоре он понял, что его жена совершенно чужой для него человек, скучный и неинтересный, как одномерное пространство. И Булат зажил своей личной жизнью, наслаждаясь внутренней свободой и раскрепощенностью. Супружеские обязанности исполнял нечасто, благо жена не настаивала: она постоянно чувствовала недомогание. А тут еще выяснилось, что рожать ей пока нельзя, вначале надо подлечиться. Внешне у супругов все было спокойно и благополучно, но на самом  деле каждый жил сам по себе.
Булат поменял немало женщин, все они не оставили в его душе никакого следа. Так, проходной вариант. Он никого серьезно и глубоко не любил, и поэтому отношения с женщинами всегда были легкими и ни к чему не обязывающими. Красивый, общительный, эрудированный, он быстро добивался у женщин своего и так же непринужденно исчезал с их горизонта. И только одна встреча оставила почему-то в душе досадную занозу. Нет-нет, да и вспоминался Булату случайный короткий эпизод из его бурной жизни и растерянные, наполненные слезами глаза незнакомки. Он так и не успел спросить, как же ее звали.
Он тогда ехал в командировку. Его соседями по купе стали пожилая супружеская пара и девушка, скромно читавшая в уголке книгу. Ближе к ночи степенная чета покинула купе, а Булат просто так, от скуки заговорил с девушкой. Та отвечала тихо и застенчиво, почти не поднимая глаз. Булата задело, что она не «запала» на него, не ловит восхищенным взглядом каждое его движение, не восторгается остроумными шутками и обольстительными интонациями. Как парень ни изощрялся, как ни старался произвести впечатление и вызвать интерес к своей особе, у него ничего не получалось. Девушка все так же тихонько сидела в уголке, тактично поддерживала ничего не значащую беседу, но глаз от книги почти не отрывала.
Не зная, как привлечь ее внимание, Булат сходил в вагон-ресторан, принес бутылку хорошего вина, фрукты, сладости и предложил девушке выпить за знакомство. Та спокойно и мягко отказалась, пояснив, что едет из санатория, где проходила курс лечения, и спиртное ей противопоказано.
 Шло время, была уже глубокая ночь, а Булат в своих поползновениях не продвинулся ни на шаг и страшно злился за это на себя,  на неприступную девицу,  на весь белый свет. Вино он выпил демонстративно сам, слегка захмелел, разгорячился и, уже совсем теряя над собой контроль, повалил девушку и взял ее силой. Она молча ожесточенно сопротивлялась, но силы явно были не равные. Опытный в таких делах Булат быстро и умело утихомирил ее. Потом молча встал, привел в себя в порядок и вышел в тамбур покурить.
 Сигарета нервно дрожала в его сильных смуглых пальцах, а на душе было мутно и гадко. Он не был насильником, всегда женщины сдавались ему без боя, а тут... Сигарета догорела до фильтра, а он все стоял и невидящим взглядом смотрел на мелькающие изредка огни за окном. Выбросив обгоревший фильтр сигареты, Булат вернулся в купе. Девушка все так же сидела в уголке, только теперь в руках у нее не было книги. Сложив руки на груди, как в мольбе, она подняла на красавца мужчину растерянные, полные слез глаза, но не заплакала, не закричала, только тихонько прошептала: «Внешне вы намного лучше, чем изнутри...» Булат сел напротив, опустил голову, потер лоб и хрипло произнес:
-    Сам не знаю, как получилось... Простите, если сможете...
До утра так и просидели, не говоря ни слова, а когда взошло солнце и залило все купе розовым светом, девушка собрала свои вещи и вышла. Больше Булат ее никогда не видел.
Свой тридцатилетний юбилей Булат отмечал с размахом. Случай в купе давно забылся (или почти забылся), новые события, новые связи втянули его в свой круговорот. День рождения праздновали в ресторане. Все прошло благопристойно и помпезно. Огромные букеты и корзины цветов («Прямо как на братской могиле»,  мелькнуло у Булата),  высокопарные замысловатые тосты, дорогие вычурные подарки, фанфары «в честь дорого юбиляра», звон бокалов, изысканные напитки, экзотические блюда... Булат и его прозрачная блондинка-жена улыбались дежурными улыбками, благодарили, раскланивались, угощали, поддерживали разговор, отвечали на шутки. В конце концов оба так смертельно устали, что в машине по дороге домой просто сидели молча.
В огромном гулком особняке Булат по привычке направился в свою спальню, но его остановил голос жены:
-    Ты знаешь, я беременна.
Булат от неожиданности застыл на месте. Целый рой мыслей за короткое мгновение промчался в его голове, но он так и не успел ничего ответить, как жена продолжила:
-   Не волнуйся так, не от тебя. Я ухожу, Булат. Думаю, это принесет облегчение и тебе, и мне. Я устала с тобой жить. Не спрашивай меня ни о чем. Вещи я уже собрала, завтра их заберу и исчезну из твоей жизни навсегда. Этот брак не принес счастья ни тебе, ни мне. Прости меня, а я тебя давно простила.
Жена повернулась и ушла в свою комнату. Булат так и остался стоять посреди огромного холла. Такого ошеломляющего удара он не получал уже давно. Что надо делать в таких случаях, он не знал. Ругаться, не отпускать, изображать оскорбленного мужа, уговаривать, устроить разборки? Он прислушался к себе  и вдруг с изумлением понял, что такой исход его супружеской жизни - это просто подарок судьбы. Все решилось за несколько минут. Что может быть лучше? Булат встряхнул головой, потер лоб, постоял несколько минут и медленно направился в свою спальню.
На следующий день, когда он пришел домой, жены уже не было. Развелись они мирно через своих адвокатов, и вскоре Булат уже не мог вспомнить, был ли он женат вообще. Вот тогда - то и увидел Булат свой непонятный сон, который привел его в конце концов сюда, к морю. И теперь он брел по берегу, загребая ногами воду с песком и думая о том, что после этой поездки навязчивый сон, может быть, отпустит его.
Сейчас берег был пустынным, и только вдали, на пляже, лежали отдыхающие и плескались на мелководье дети. До пляжа оставалось совсем немного, когда Булат увидел малыша, копающего детской лопаткой мокрый песок. Булат подошел ближе, присел рядом на корточки и ласково спросил: «Что строим?».  Малыш повернулся, и Булат онемел: перед ним сидел он сам, Булат, только маленький. Смуглый, крепкий, с большими черными глазами и родинкой над верхней губой, с правой стороны. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Издали донесся женский голос: «Руслан, иди сюда, что ты там делаешь?» Мальчишка вздрогнул, быстро развернулся и побежал на зов. А Булат, еще не пришедший в себя от нереальности случившегося, опустился в прохладные морские волны да так и остался сидеть, как изваяние.
Малыш оказался вполне реальным. Он отдыхал здесь со своей мамой и, как узнал Булат, приехали они сюда без папы, вдвоем. Булат и хотел увидеться с незнакомкой, и страшно боялся этой встречи. В свои тридцать лет он остался совершенно один, без семьи, без детей. Родители жили за границей, видел он их редко. Все его многочисленные знакомства и связи как -то приелись и не вызывали уже прежнего интереса и эмоционального подъема. Все стало казаться пресным, обыденным, скучным. Только работа, его любимое дело, давала новый прилив сил, свежие впечатления, побуждала думать, действовать, жить. А тут малыш, как две капли воды похожий на него самого! Кто же из его бывших пассий решился на такое: родить ребенка и самой его воспитывать? А он, молодой, здоровый, красивый мужчина, вполне свободный и обеспеченный, остался в стороне, словно к этому ребенку не имел никакого отношения! И Булат, распаляясь, уже представлял, как он заберет сына у этой коварной мамаши, а в том, что он сможет это сделать Булат даже и не сомневался - деньги сделают свое дело.
Встреча с «коварной мамашей» состоялась неожиданно. Булат поднимался по ступенькам набережной, когда навстречу ему с веселым визгом помчался какой-то ребенок. Вдруг малыш споткнулся и с размаху полетел вниз. Он неминуемо бы разбился, не подхвати его на руки Булат. Следом за ребенком по ступенькам бежала испуганная женщина. Она буквально упала в объятия Булата. И тот, одной рукой прижимая ребенка, второй привлек к себе женщину.
Молодая мама подняла глаза. Только теперь Булат разглядел их, а точнее, утонул в их невообразимой  сини. Тогда, в купе, он и не пытался в них заглянуть. Женщина оторопело переводила взгляд с мужчины на ребенка, и вдруг слезы крупными прозрачными  каплями покатились по ее вспыхнувшим щекам. Сердце Булата сначала рухнуло куда-то вниз, потом, как раненая птица, затрепетало у самого горла, и он прерывающимся шепотом выдохнул: «Я вас нашел и уже никуда не отпущу...»


ИСЦЕЛЕНИЕ
          Ветер свистел у них за спиной, мотор мотоцикла радостно ревел, как бык, чудом вырвавшийся на волю. Им было хорошо, им было легко и весело вдвоем – наконец-то они сбежали из-под опеки родителей, от их «всевидящих» глаз и «всеслышащих» ушей.
     - Же-ка! – кричала Настя высоким звонким голосом, перекрывая треск мотоцикла. – Быстрее, еще быстрее, Жека!
     Женя прибавил газу, мотоцикл наподобие норовистого коня встал на дыбы и тут же рванул вперед с такой силой, что ребятам показалось, будто они летят, не касаясь земли.
     Азарт от быстрой езды, свистящего ветра, возбуждающе гудящего мотора так захватил ребят, что они и не заметили, как широкая асфальтированная дорога перешла в узкую проселочную, не обратили внимания на бревенчатый узкий мостик, переброшенный кем-то через крохотную речушку. И лишь когда мотоцикл взлетел еще выше и при этом угрожающе взвыл, Женя с Настей изо всех сил вцепились в него, но было уже поздно. Мотоцикл развернуло в воздухе раз, потом еще раз. Женя вылетел из «седла» и приземлился в нескольких метрах от коварного мостика на траве, а Настя, не успевшая даже охнуть от неожиданности, по странной случайности упала рядом, голова к голове с Женей, и замерла, как и парень, в удивительно естественной свободной позе…
     Нашел ребят проезжающий неподалеку тракторист и тут же доставил их в больницу.
     Изумлялись повидавшие виды врачи: как у Жени, так и у Насти не оказалось на теле ни единой царапины, не было переломов или трещин, не обнаружили врачи никаких кровоподтеков или внутренних разрывов. Но оба были без сознания, дышали ровно и тихо, словно только что сморил их летний сон.
      Вызвали из центра специалистов.  Нейрохирурги Настю с Женей долго обследовали, и в результате было решено девушку оставить здесь, на месте, а юношу вертолетом доставить в областную клинику для дальнейшего наблюдения. Медики пришли к выводу, что Настя пострадала меньше и должна скоро очнуться, а вот с Женей случай оказался сложный – он был в коме, и когда придет в себя – никто сказать не мог.
     Ей казалось, что она парит над землей. Легкая, невесомая, в белых светящихся одеждах, она сверху видела всю-всю землю, и та была прекрасна… Настя медленно открывала глаза. Веки казались тяжелыми и непослушными, не хотели открываться. Она еще ничего не помнила, но какая-то неясная тревога беспокоила пробуждающееся сознание.
     - Жека… - произнесла вдруг Настя непослушными губами.
     - Его нет, - ответила мама, предполагая объяснить дальше, что он жив, но пока находится в другой больнице. Однако мама ничего больше не успела произнести. Настя быстро поднялась на кровати, ее огромные, ничего не видящие глаза наполнились слезами, она еще раз выдохнула судорожно: «Жека!», откинулась на подушку и потеряла сознание.
     В центральной клинике Женю поместили в специальную палату со всевозможными приборами и проводами, чтобы наблюдать за ним и его грядущим пробуждением. Женя все так же спал, дышал ровно и спокойно, но не просыпался.
     А вот Настя вскоре пришла в себя, узнала все, что произошло с ней и с Женей, ужаснулась, расстроилась, но в обморок  больше не падала. Ее успокоили, объяснили, что Женя не только жив, но и физических повреждений у него после аварии не обнаружено, просто он спит и когда проснется – неизвестно.
     Вставать Насте  запретили строго-настрого, да она и сама не стремилась к этому. Тело, казалось, ей не подчиняется, душа, сознание живут своей жизнью, а физическая оболочка – своей. За Настей  хорошо ухаживали, кормили еще лучше, у нее было все необходимое: книги, телевизор, бумага для письма, косметика, сладости… Не было самого главного – рядом не было Жени, его улыбки и сияющих влюбленных глаз, его смеха и приколов. А поэтому не было желания вставать, ходить, чем-то заниматься. Настя безучастно лежала на больничной койке, механически выполняла необходимые процедуры, ела, спала, отвечала на вопросы.
     А Женя все не просыпался. Из областной клиники время от времени звонили, но утешительного было мало.
     Настя поправлялась. Молодость и здоровье брали свое, хотя сама пациентка к быстрому выздоровлению усилий никаких не прилагала. И все же наступил момент, когда ей разрешили вставать с кровати. Настя приподнялась, села, свесила свои ноги и попыталась стать на них. Ноги подкосились, и Настя упала бы, не поддержи ее мама, неустанно дежурившая у постели дочери. Попыталась подняться еще раз - и вновь безуспешно. Ноги Настю держать отказывались. Вновь собрался консилиум опытных специалистов, судили-рядили, скрупулезно изучали результаты анализов и, наконец, вынесли свой вердикт: ходить Настя сможет лишь в том случае, если какой-либо стресс воздействует на определенные мозговые центры, то есть Насте нужно очень сильное потрясение, по своей силе не меньшее, чем случившаяся авария. Такую ситуацию, сказали врачи, можно смоделировать и самим, искусственно, но полной гарантии Настиного выздоровления врачи дать не решались. Последствий такого стресса предсказать не мог никто. Настина мама наотрез отказалась от подобного эксперимента: хватит и того потрясения, что Настя уже пережила.
     Прошло еще немного времени, и Настю выписали из больницы. К тому времени ей уже была приготовлена инвалидная коляска. Тоненькую, бледную, с совершенно неживыми глазами Настю отец бережно пересадил в кресло, и вся семья, тепло попрощавшись с медперсоналом, покинула больницу.
     Шло время. Настя на ноги так и не поднялась, как ни старались ей в этом помочь и врачи, и массажисты, и даже приглашенные родителями народные лекари, прорицатели и гадалки. Настя свыклась со своим «сидячим» положением, потихоньку возвращалась к жизни, читала, вела дневник, часто разговаривала по телефону, ее постоянно навещали друзья и знакомые. Но глаза ее уже никогда больше не светились. Ноги у девушки были все такими же непослушными, встать на них Настя, сколько ни пыталась, так и не смогла. Специальные мази и втирания, массаж и упражнения стали привычной и неотъемлемой частью ее распорядка дня, однако ноги упорно отказывались ходить.
     Так минуло полгода. Изменений в состоянии Жени тоже не было никаких – он все так же лежал в центральной клинике под наблюдением врачей, спящий, немой, ничего не слышащий и не помнящий.
     И вдруг – как удар в колокол. Родителям Жени сообщили, что их сын, похоже, выходит из состояния комы. И это была бы радостная весть, если бы не серьезные опасения врачей, что он может совершенно не помнить прошлого, его память может стать белым листом бумаги, на котором заново придется писать историю прошедших лет. И никто не мог предсказать, как все это отразится на психике Жени…
     Настя постепенно оттаивала. Жека жив, приходит в себя – это главное, остальное ей казалось несущественным. Как только он приедет, увидит меня, думала девушка, он обязательно все вспомнит, не может не вспомнить!
     Потянулись долгие дни ожидания и снова – как гром среди ясного неба. Женя пришел в себя, внимательно выслушал все, что ему рассказали о происшедшем, но едва закончился курс восстановительного лечения, как он исчез. Куда  делся – никто не знает. А ведь он так еще слаб, почти ничего о себе не помнит – где его искать, как найти? Родители Жени заметались, бросились на поиски сына, подключили нужных людей, но все напрасно. Женю найти не удавалось. Настя, после  недолгого радостного возбуждения, снова впала в безразлично – отчаянное состояние. Время для нее как бы остановилось. Точнее, оно-таки текло, но вместе с Настей, не через нее, а мимо, аккуратно обтекая ее, как воды реки огибают крохотный островок. Для Насти наступил период безвременья.
     Найти Женю так и не смогли. Он словно в воду канул, и с каждым днем, каждым часом, каждой минутой надежда на то, что Женя все же найдется, что он живой и невредимый, таяла в душе Насти как первый снег, лежащий сейчас за ее окном.
     Отшумели затяжные осенние дожди, облетели за Настиными окнами покрасневшие от первых заморозков листья, и наступило время предновогодних хлопот. А именно эти хлопотные декабрьские дни Настя любила больше всего на свете. В доме запахло хвоей и смолой, заблестели гирлянды и мишура, которые Настя достала из прошлогодних запасов, весело засияли стеклянные бока шаров. Елку уже установили посреди зала – так захотела Настя, именно в центре комнаты, а не в уголке каком-нибудь. Ловко справляясь с коляской, Настя подъезжала к елке то с одной стороны, то с другой и развешивала  украшения. Пора отдохнуть, решила наконец она. Подъехала к окошку, выглянула на улицу. Фиолетово-бархатная ночь, искрящийся снег, таинственно мигающие звезды… Настя невольно вздохнула. Вот сейчас бы с Женей на лыжах!
     Резко распахнулась дверь, без стука и скрипа. Настя вздрогнула от неожиданности и отвела глаза от окна. В нескольких шагах от нее, у самой двери, неподвижно стоял Женя.
     Он стоял и смотрел на Настю. Всего какое-то мгновение они молчали, всего миг какой-то, а потом, не отрывая от Жеки глаз, Настя вдруг бессознательно рванулась со своей коляски, встала на ноги и пошла, протягивая руки, любимому навстречу. Она сделала шаг, другой, третий, покачнулась и упала бы, но Жека, счастливо улыбаясь, успел подхватить ее и, почти бесчувственную, крепко и нежно прижал к своей груди.

«НОЧНАЯ  БАБОЧКА»

Вика злилась и негодовала одновременно. Симпатичный доверчивый парень, которого она не любила, но который очень любил ее, вдруг отказался на Вике жениться.
Девушка уже давно жила двойной, а точнее, тройной жизнью: сельские будни, родительский дом и городские «гастроли». Еще учась в школе, она поехала к подружке в город. До этого деревенская девочка ничего подобного не видела: таких величественных зданий, таких необычных мостов, таких ярких ночных огней и заманчивых вывесок.
Подружка, до мозга костей городская, посмеиваясь над неловкими, «старомодными» повадками Вики, быстро познакомила ее со своей компанией. Правда, перед «смотринами» подробно рассказала, как надо себя вести. Вика оказалась способной ученицей. Ее подружка Каролина или, как все ее называли, Лина давно была завсегдатаем ночных клубов. И восхищенная Вика с наслаждением окунулась в неизведанную порочную жизнь.
В этой ее жизни, о которой родители даже не подозревали, было все: тусовки, разборки, легкие напитки и напитки очень крепкие, таблетки- «колеса» и пачки выкуренных сигарет. В компании городских друзей к Вике как-то сразу приклеилась кличка Бабочка. То ли из-за ее легкой, почти летящей походки, то ли потому, что она время от времени «прилетала» к ним и снова «улетала».
Вика зачастила к городской подружке. С честными глазами врала родителям, что готовится к поступлению в вуз. Ночная жизнь стала главным смыслом ее существования. Отношения с молодыми людьми складывались легко, ни к чему не обязывали, интимные связи мелькали, как в калейдоскопе, и не запоминались.
Все изменилось, когда Вика познакомилась с представительным мужчиной. К тому времени она уже окончила школу, с треском провалилась в институт и теперь подрабатывала в родном селе, где придется. Однако к Лине ездила регулярно, всякий раз убеждая родителей в том, что ищет работу в большом городе.
Новый знакомый из ночного клуба повез Вику на квартиру. Приставать сразу не стал. Пили кофе, мужчина расспрашивал ее о житье-бытье. И Вика, сама себе удивляясь, выложила все как на духу. Виталий Петрович внимательно слушал, изредка задавал наводящие вопросы.
Они стали регулярно встречаться. И Вика безоглядно влюбилась. Ей было безразлично, кто он и чем занимается, где берет деньги, в свою ли роскошную квартиру ее привозит. Она ничего о нем не знала и не хотела знать. Он есть в ее жизни – этого было достаточно.
Но скоро все изменилось. Вика почувствовала, что «залетела», а ребенок пока в ее планы не входил. Не хотелось нарушать любовную идиллию, но и не сообщить Виталию Петровичу о беременности Вика не могла.
Его реакция сразила Вику наповал. Виталий Петрович холодно сказал, что ее беременность – это ее проблема, что у него уже есть жена и двое детей и ничего в жизни он менять не собирается. Виталий Петрович дал ей приличную сумму денег и посоветовал обратиться к врачу и избавиться от ребенка.
Вика сгоряча так и сделала. Но седовласый врач с умными добрыми глазами, узнав, что беременность первая, отговорил девушку что-либо предпринимать. Потом уже никогда не будет детей, предупредил он. Вика испугалась. Родители настойчиво поговаривали о ее замужестве, мечтали нянчить внуков.
Вика вернулась домой, долго плакала, не выходя из комнаты. Решение пришло само собой. Вон соседский Васька по ней давно сохнет. Надо наладить с ним отношения, подпустить к себе, пообещать выйти за него замуж. А дальше… Кто же будет подсчитывать сроки, когда она родит Ваське славного малыша? А вот к Виталию Петровичу она  с ребенком съездит, и тогда уж он не отвертится, будет платить ей, как миленький, если хочет свою семью сохранить.
И Вика стала воплощать свои планы в жизнь. Через месяц Василий воспринял весть о беременности Вики как подарок судьбы. Он искренне радовался и носил Вику на руках.
Но однажды Вика почувствовала себя плохо, ее увезли вначале в районную больницу, а затем отправили в специализированную клинику. Ребенка спасти не удалось. Такого сокрушительного удара судьбы Вика не ожидала. Вот тогда-то она и поняла: жизнь «ночной бабочки», беспорядочные связи, крепкие напитки, сигареты и «колеса» сделали свое дело. Медики с сожалением констатировали: больше она никогда не сможет иметь детей.
На Василия невозможно было смотреть, он осунулся и почернел, у рта залегли горькие складки. Приехала Лина, попыталась успокоить, но так некстати разоткровенничалась при Василии, что тот все понял и навсегда ушел от Вики.
Уже несколько лет Вика живет в большом городе. О Виталии Петровиче  старается не вспоминать. Пока Бабочка все так же порхает, но лето ее жизни уже заканчивается, а впереди – осень и холодная белая зима…



СЛАДКАЯ ЯГОДА

Часто у Яны в голове крутилась одна и та же песня, точнее, строчка из песни: «Сладку ягоду рвали вместе, горьку ягоду я одна»…
- Ты моя сладкая ягодка, Яничка, - любил повторять Вадим, перебирая мягкие кудри Яны.
- Тогда ты Вадик-сладик, - смеялась в ответ Яна.
Они встречались уже почти пять лет. Тайно. Яна растила сына от первого брака одна, а у Вадима была семья – жена и двое сыновей. Яна и Вадим любили друг друга по-настоящему сильно. Это всепоглощающее чувство оба испытывали впервые, хотя каждому было уже за сорок.
Вадим понимал: надо что-то менять, вечно так продолжаться не может. «Двойная» жизнь тяготила обоих. Но никак не решался оставить семью.
Яна чувствовала смятение Вадима и любимого не торопила. Но годы шли, а ничего не менялось. Частенько после нежных, ласковых свиданий женщина  горько плакала в подушку. Думала как-то уехать подальше – не получилось, сердце к Вадиму прикипело. Да и он, когда она на недельку-другую уезжала в отпуск, места себе не находил, все из рук валилось, работа не клеилась, друзья и рыбалка не радовали. Звонил Яне по несколько раз в день, умолял вернуться: «Я умираю без тебя».
И вот однажды все изменилось. Жена Вадима Вера как-то вечером сказала мужу:
- Надо поговорить.
Разговор получился деловым и коротким. Вера сказала, что давно не любит Вадима, да и он к ней, похоже, охладел. Семьи нет, одна видимость. Сыновья выросли, у старшего свой бизнес, младшего он уже приучает к делу.
- Поэтому, - подвела черту Вера, - вместе нам делать нечего. Я уеду к своей больной маме, буду жить у нее. А ты оставайся здесь. Надумаешь разводиться – без вопросов.
Через несколько дней Вера уехала. Вадим не знал, радоваться ему или печалиться. В одночасье он стал вдруг свободным. Но все же какой-то маленький червячок грыз его изнутри. «Бросила. Просто взяла и бросила! Как ненужную вещь», - думал он. Несколько дней он не встречался с Яной и не звонил ей. Просто лежал на диване и думал.
Яна узнала о случившемся и решила тоже ему не звонить – пусть подумает, успокоится.
На третий день после уезда Веры Вадим проснулся бодрым, быстро оделся и отправился на работу. Оттуда позвонил Яне: «Надо встретиться».
Когда она села к нему в машину, Вадим так крепко обнял Яну, что та чуть не задохнулась.
- Яничка, ягодка ты моя сладкая! Нет худа без добра. Теперь мы вместе – уже навсегда.
И Яна вдруг заплакала. Впервые плакала она не в подушку, а в плечо самого дорогого ей человека, и впервые не от горечи, а от счастья.
Жить в доме Вадима Яна не согласилась: «Здесь мне все будет напоминать твою Веру, я буду чувствовать себя не в своей тарелке». Договорились пока жить в квартире Яны. Ее сын поступил учиться в соседний город и домой приезжал только на выходные.
Спустя полгода Вадиму позвонила Вера и сообщила, что ее мама умерла. Родительский дом, большой и светлый, достался теперь ей, но вот мебель в нем надо менять. Если Вадим согласится отдать ей всю их новую импортную мебель, Вера не будет иметь претензий на дом. На том и порешили.
Теперь Вадим со своей любимой женой  живет в собственном доме, который Яна обустроила по своему вкусу. Но главное, оба ждут-не дождутся появления на свет их совместного малыша.
ЦВЕТЫ ДЛЯ ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНЫ

Они поженились, когда им было по 20 лет, а совсем недавно отметили свой серебряный юбилей.
Они любили друг друга. Жизнь сложилась так, что у них родилась только одна дочь, больше детей они иметь не могли из-за Аннушкиной болезни. Теперь дочь жила далеко, в Сибири, и приезжала с семьей только в отпуск.
Всякие времена бывали в жизни Вакулиных: взлеты и падения, нехватки и достаток, съемные квартиры и, наконец, собственное жилище. Жили супруги дружно, вместе, без криков и раздражения решали все возникающие проблемы. Они хранили мир и покой в доме, чувствовали и понимали друг друга с полуслова.
Петр открыл свою небольшую фирму, которая приносила стабильный доход, и супругам этого было вполне достаточно.
Все началось с того, что Петр принял на работу молодую красивую девушку-бухгалтера. До этого Аннушка сама вела все «счетные» дела, а потом приболела, решила некоторое время побыть дома и сама посоветовала взять мужу бухгалтера со стороны. Вика оказалась толковым работником, схватывала все на лету, и Петр был ею доволен.
Вскоре жена заметила, что отношения в их маленькой семье изменились. Муж перестал делиться с ней новостями, все больше отмалчивался, часто задерживался на работе по вечерам, а дома сразу ложился спать, ссылаясь на усталость.
Аннушка поначалу воспринимала все спокойно. Ну что ж, бывает, ничего, все наладится.
Однажды она напекла пирожков и решила пойти к мужу на работу и порадовать его любимым угощением. Перед обедом собралась и отправилась к нему. Только вышла из-за угла, как увидела мужа с новой сотрудницей Викой на ступеньках здания. Аннушка остановилась. И невольно стала свидетельницей того, как Вика нежно поцеловала Петра в щеку и упорхнула. Сумка с пирожками едва не выпала из рук женщины. Не веря собственным глазам, Анна побрела обратно.
Вечером Аннушка решилась на трудный разговор с мужем. Но разговора не получилось. Муж раздраженно сказал, что ему все надоело, и он уходит жить к своей матери. Собрал в сумку личные вещи и направился к двери. Аннушка не выдержала. Она кинулась к мужу, со слезами на глазах стала умолять его не покидать ее, не оставлять совсем одну, ведь они так счастливо прожили вместе целых 25 лет… Но Петр молча отодвинул жену в сторону и вышел под ее стенания и мольбы.
Аннушка слегла. Она никак не хотела верить в случившееся, все время плакала, проваливалась в беспамятство,  очнувшись, снова плакала. Зашла сердобольная соседка. Тут Аннушку прорвало, все соседке рассказала. Та оказалась мудрой, рассудительной женщиной и посоветовала Аннушке не валяться в тоске и печали целыми днями. Надо взять себя в руки, сказала она, ты ведь еще так молода, на твоем Петре жизнь не кончается. Приведи себя в порядок, сказала, сходи в парикмахерскую, в спортзал, на концерт или еще куда-либо, пройдись по магазинам, накупи обновок. Ты должна выглядеть «с иголочки», чтобы твой Петя, когда увидит тебя, понял, кого он потерял. Тогда появится надежда вернуть его обратно.
Аннушка воспряла духом. Она сделала все, как советовала соседка, и тоска и беспросветное отчаяние постепенно отпускали ее. И тут она случайно на улице столкнулась с Викой. Та свысока глянула на Аннушку и усмехнулась. Анна подошла к девушке и первой заговорила.
- Вика, зачем тебе Петр? Ты в два раза моложе него. Если имеешь виды на фирму и квартиру, то знай, что фирма записана на меня, а квартиру я получила в наследство от родителей. Так что ничего тебе в этом плане не светит.
Анна видела, как с ее словами менялось лицо Вики.
- Это мы еще посмотрим, - только и смогла произнести соперница. А Аннушка, с красивой прической, искусным макияжем и ярким маникюром, в  новых сапогах, модной курточке, вдруг почувствовала, как с души словно камень спал, стало легко и свободно.
Кокетливо приподняла голову, улыбнулась и бодро зашагала по дороге. Внезапно ее окликнули. Аннушка удивленно оглянулась и была приятно поражена. Вовка, ее старинный школьный друг, с робким восхищением смотрел на нее.
Поговорили. Аннушка узнала, что Владимир вдовец, год назад от тяжелой болезни скончалась его жена. Детей у них не было, теперь Володя живет один. Мужчина пригласил Аннушку вечером в кафе. Та решила принять предложение.
Вечер в кафе удался. Они, перебивая друг друга, вспоминали школу, учителей, одноклассников. Потом Владимир тактично расспросил Аннушку о ее семейных отношениях. Анна не стала скрывать от Володи драматизм сложившейся ситуации. Тот быстро все понял, нежно погладил женщину по руке: «Все будет хорошо».
Они стали встречаться. Гуляли в парке, ходили в кафе, бродили вокруг маленького пруда, любовались закатами.
В этот раз Владимир пришел с огромным букетом хризантем. И предложил Аннушке стать его женой. Женщина растерялась. Помолчав, ответила, что подумает над его предложением.
Володя, как всегда, проводил ее до дома. Внезапно из темноты им навстречу вышел Петр. Посмотрел на Аннушку, на букет белых хризантем и, обращаясь к Владимиру, сказал:
- Такие цветы она не любит. - И, понурившись, зашагал прочь.
Дома Анна поставила цветы в вазу, села и задумалась. Действительно, она не любила хризантемы, их горьковатый запах почему-то ассоциировался у нее с кладбищем. Но все равно было приятно получить такой роскошный букет от Владимира, да еще и с предложением руки и сердца.
Женщина не знала, что ей делать. Владимир был приятным собеседником, с ним она себя чувствовала легко и непринужденно, от души хохотала над его незатейливыми шутками. Но замужество, думала Анна, серьезный шаг, а она Володю не любит. Как же жить с ним всю оставшуюся жизнь без любви? И уже в который раз услужливая память воскресила в воображении Аннушки самые счастливые моменты их с Петром супружеской жизни. Именно муж всегда дарил Аннушке ее любимые красные розы - он знал ее слабость к этим цветам.
Наутро, так ничего и не решив, Аннушка тщательно привела себя в порядок и собралась пройтись по магазинам. Вышла за порог - и ахнула. Прямо у двери стояла изящная корзина, полная ярко-алых роз.  Огляделась - нигде никого. Нерешительно подняла корзину и не удержалась - окунула лицо в благоухающие нежные бутоны. На глаза  невольно навернулись слезы.
Непонятно откуда, как по волшебству, перед Аннушкой возник Петр. Женщина подняла на него полные слез  глаза, а муж подхватил ее на руки вместе с корзиной роз и шагнул через порог в их такое уютное, такое родное совместное жилище, в их семейное «гнездышко».


НАДЕЖДА ВСЕГДА ОСТАЕТСЯ

                Рассказ завоевал Гран-при на Открытом конкурсе СМИ
     II Всероссийского фестиваля Семейных Династий
«Вера. Надежда. Любовь.»
                Москва, ноябрь 2010 год.

Жили супруги душа в душу. Надя – медсестра, Николай – шофер. Нажили троих деток, но они обузой для родителей не стали. Хоть и трудные времена пошли, а все же, как ни говори, голова и руки на месте, значит, в семье будет достаток. Николай не боялся никакой работы, колесил на грузовике с утра до вечера. А дома допоздна то со скотиной управляется, то плотничает-слесарничает. Надя тоже ему под стать, хорошая хозяйка, заботливая мама, добрая, ласковая жена.
Как и в любой семье, всякое у них бывало. Взялся было одно время Николай выпивать, да крепко. Уж и уговаривала его Надя, и плакала, и ругала – ничего на него не действовало. Дети стали молчаливыми и замкнутыми, старались избегать встреч с отцом. А Надя частенько вставала по утрам с красными от слез и бессонной ночи глазами.
Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Шел как-то Николай на работу. Голова болела с похмелья, настроение – хуже некуда. Смотрит – впереди пьяный Гошка бредет. Безобидный такой мужичок, с головой у него не все в порядке. Односельчане к нему относились жалостливо, женщины часто подкармливали, а то и стопку наливали. Так и пристрастился Гошка к рюмке. «Откуда это он в такую рань, да еще и пьяный?» - подумалось Николаю. Вдруг из-за поворота на всей скорости вылетела машина – и прямо на Гошку. У Николая даже в глазах потемнело, и ноги словно свинцом налились. Машина умчалась, а Гошка остался лежать на дороге.
На похоронах Николай стоял бледный и трезвый, на поминках даже капли спиртного в рот не взял. Вот с того времени и не пьет. Так, иногда пивком побалуется или стаканчик вина на праздник выпьет – и все.
Расцвела Надюшка, повеселели ребятишки. Жизнь в семье наладилась.
Но, говорят, горе не ходит в одиночку. Стала Надежда прибаливать. Вроде и особенного ничего – то на головную боль пожалуется, то на сильную усталость. Николай настоял, отправили жену в больницу. А оттуда Надежда уже не вышла. «Сгорела за два месяца», - качали головами соседки.
На могилу жены  ходил Николай тайком от всех каждую ночь. Справится по хозяйству, уложит детей – и на кладбище. Присядет рядом на траву, а самого беззвучные рыдания сотрясают.
Жизнь закончилась для Николая с уходом любимой жены, мир обрушился и почернел. И Николай снова запил. Принесет бутылку домой после работы, сядет за стол и пьет. А потом сгребет в охапку детей и плачет пьяными слезами. Как жить дальше без Нади, он не представлял. Да и вообще – зачем жить? И Николая все чаще стали посещать мысли о смерти. Дети вырастут, думал он, родственники их не оставят, а для него на этой земле места нет. Все, отжил свое.
И вот однажды пошел Николай к реке, сел в лодку, выплыл на самую середину и, опустив голову, задумался. Тишина в ту предрассветную пору стояла необыкновенная. Вдруг слышит – плачет кто-то на берегу. Да так тоскливо, так горько, что у него даже сердце защемило. Поднял голову, огляделся – невдалеке женщина заходит в воду. Что-то в ее безысходной позе насторожило его. И не зря. Женщина, негромко всхлипывая и причитая, зашла поглубже и вдруг скрылась под водой. Николай долго не раздумывал, кинулся в воду и поплыл. Он  нырял и нырял на том месте, где недавно стояла женщина, но никого не обнаружил. Проплыл немного по течению, опять нырнул – и выхватил утопленницу из воды. Затащил в лодку, стал приводить в чувство. Ему повезло: женщина вскоре вздохнула и открыла глаза.
История женщины перевернула Николаю всю душу. И все потому, что ее судьба  очень сильно напоминала судьбу самого Николая.
Женщина рассказала, что жили они с мужем неплохо, растили троих детей. Дом, хозяйство, огород – все, как у людей. Но случилось так, что муж, спасая их старшую дочку, сам утонул в реке. И она решила, что  ее жизнь тоже кончилась. Вот и пришла к реке, чтобы уйти туда, к любимому мужу. И уж совсем Николай потерял дар речи, когда узнал, как зовут женщину. А звали ее Надеждой.
Николай привел женщину к себе, тщательно растер  водкой да еще и внутрь принять заставил. Наказал лежать весь день, до его прихода. А вечером, после работы, открыл дверь  и остолбенел. Запущенный после смерти жены дом сиял чистотой, ребятишки вертелись у накрытого к ужину стола и весело смеялись, а «утопленница» Надя что-то им рассказывала.
- Папа! – закричал младший Петька. – А давай эта тетя теперь будет нашей мамой!
Надя покраснела и потупилась.
Прошло время. Надя с Николаем сошлись и живут вместе. У них теперь шестеро детей. Семья дружная, крепкая. Все дети зовут их «мама» и «папа». У супругов уютный дом, хозяйство, огород, оба работают. Недавно купили в кредит микроавтобус, семья-то большая, восемь человек. Хозяин подумывает о пристройке к дому. Дети подрастают, тесновато становится.
Николай часто ходит на могилу своей первой жены. Но теперь он с ней мысленно разговаривает спокойно, с налетом светлой грусти. А в душе чувствует: Надежда на него не обижается, ведь она навечно  осталась в его сердце.