Сердоличка эпистоляргая сюита

Часть  первая

Пролог

Ох! – и моей  голове на полынную заросль –
встали в гортани две буквы немыслимым комом.               
Здравствуй, меня не нашедший!
Им вдруг показалось:                жизнь на излёте, а мы до сих пор незнакомы.

Вот и ищу я тебя – обгорели подошвы.
Воздух хватаю, а воздух до неба отравлен.
Мне бы засветло успеть: собирается дождик –
вымочит письма (которые я не отправлю).

И потому неразборчивым почерком в август
я продираюсь...
О, август, ты зря упрекаешь
хмурым молчаньем. Давай обходиться без пауз:
жизнь на излёте – такая вот штука, смекаешь?

Август смекает, кустом шелестит: паникёрша.
И продолжает готовить грибы на продажу.
Брось это, август, кажи мне навстречу пригоршни –
высыплю письма:
«Меня не нашедший, читай же!»

1

Здравствуй, меня не нашедший!
И Бог тебе в помощь
в поисках дома, где сон мой как скатерть прожжённа.
Помнишь, над бухтой агатовой – вряд ли ты помнишь –
шли, обнимаясь, два облака в ночь, обнажённы.

Помнишь, не помнишь? – гадать мне какая отрада.
Помнишь, не помнишь? – да это ли важно по сути.
(Сами себе мы конвойные, стражи и судьи,
сами себе отпускаем грехи мы –  и рады.)

В скобках–то к слову... А слово моё не об этом.
Пёрышко жалко: так скрипнет – душа оборвётся.
Пьётся ли в ночи, поётся ли в ночи поэту –
кто разберётся, да как ему в ночи живётся?

Я о поэтах к тому завела разговоры,
ибо сама отношение к делу имею.
Лишь бы по душу мою не нагрянули воры,
будет на месте душа – разобраться сумею.
               
II

Здравствуй, меня не нашедший!
Давай поубавим
пламя над свечкой. Обнимемся... Что же ты  замер?    
Снилось под утро (приснится же дурочке-бабе),
будто мы встретились: круги шли перед глазами.

Круги, не круги – а коль закуражил по трезву:
что там случилось? Душа маятой заболела?
В небо упал? Или пальцы осокой порезал?
Иль от висков голова твоя враз побелела?
А и саму-то меня добела укачало –
так возвращалась я долго из командировки.
Радовалась, что конец, а предстало начало:
мёрзла одна трясогузка на глиняной бровке.

III       
      
Здравствуй, меня не нашедший!
О той трясогузке
надобно с красной строки (чтоб заметней читалось).
Ей-то известно, как пёрышку вымоклось густо
в день её чёрный, когда ей в горячке металось.

В день её чёрный и я не нашла себе места –
в точку уставилась, чувствуя, как цепенею
с горя пичужьего... Я ль не теряла семейство –
и с той поры не бывало печали длиннее.

Нам с трясогузкой и сны-то похожие снятся:                катит земля из-под ног, норовя укатиться
вовсе... И – что ж это, Господи! – не с кем обняться,
некому встретить – куда же такое годится!

IV
         
Здравствуй, меня не нашедший!
Пейзаж августовский
куст пересёк – и такое во взгляде сиротство,
что потянулось за ним и моё беспородство –
взять и утешить. И, может, наплакаться вдосталь.

Куст утешался – и это не нравилось ветру,
ветер привык, чтоб под ним, как в безудержном вальсе:
снизу крутил и ерошил (как щёткой по фетру),
сверху пытался пригнуть. Только куст не давался.

Куст отходил от разлуки. Все листья видали,                как он зашёлся известием: та, что в квартире
на этаже предпоследнем, вдруг – белочкой в тире:
целься, кто хочет! И целились... И попадали...

А пополудни вчера наповал уложили.
Куст поперхнулся цветением буйным и сжался,
корни сцепил, и теснее к забору прижался:
«Белочка, белочка, - выдохнул, - мало пожили».

И понапрасну старался немилостный ветер
выдернуть куст. Куст запёкшим цветеньем поклялся,
что устоит. И в беде не разбросит пасьянса,
примет меня, и душе моей в ночи посветит.
               
V
               
Здравствуй, меня не нашедший!
На лужах водица
вышла в стекляшки: возьмёшь на ладонь – и растают...
Душу поглубже в себя: поплотней закатаю,
законсервирую – в лютый мороз пригодится,

чтоб обогреться, когда я тепло растранжирю
в доме без лампы, вина и законной прописки,
где по углам с каждым месяцем трещины шире,
но продолжают вовсю обживаться изыски

в области музыки, слова, картины и камня,
просто – улыбки, когда я друзьям открываю
дверь непутёвую. И часть смущенья скрываю               
в жест характерный: так хлопну по бёдрам руками,
               
словно крапивой ожгу. Впрочем, это детали
и разглагольствованье – а я им не грешила.
Просто сегодня оранжевой ниткой прошила
строчку по сердцу... Вдруг встретимся?
Чтоб – угадали.

P.S.      
    
Здравствуй, меня не нашедший!
Отдел букиниста
честь оказал: принял книжку на верхнюю полку.
В ней фотография: дама чудную заколку
ладит в причёску затем, чтоб не падала низко
прядка волос, и глазам не мешала. Должно быть,
намеревается ночь просидеть над бумагой,                лоб опустив. И такая во взгляде отвага:
глубже всмотреться – и недалеко до озноба.

Не поленись, полистай эту мятую книжку.
Где-то вначале (не помню, на коей странице)
есть разговор и к тебе. Под свистульку синицы
лучше прочесть  его. Или и вовсе – у ниши
облака летнего: как зазнобит – так и прячься,
и укрывайся теплей, и молчи... Иль расплачься,
если причина появится, сопроводима
влажностью глаз, учащенным биением пульса,
а не появится – спи, или вовсе забудься.
Дама поймёт тебя и не осудит: вестимо!
Но дочитай до конца, потому как за первым
ляжет постскриптум второй: не постскриптум, а нервы.
Длинно присутствие их… (дальше – клякса слетела,
не разобрать… пропусти – невеликое дело).

Р.Р.S.   
 
Здравствуй, меня не нашедший!
Такая досада:
клякса слетела и так расползлась по странице –
буквы размыла: все знаки сошли вереницей
к светлому дну – в отражение Звёздного Сада.
В Звёздном Саду не найти мне печальней предлога –
камушком стать и упасть на тропу эпилога.

Эпилог

Я – сердоличка...
Лежу под торшеровым шаром
в дымном подвале, принявшем меня на поруки,
где (я как дома, а стены как после пожара),
мастер колдует, безделицу ладя подруге.

Щедр его Бог на бессонницу, боль и убытки.
В мутном краю, где в загоне талант – не пропасть бы.
Не потому ль я придумала сладкую пытку –
лягу в браслетик подруги его на запястье.

Как он к подруге с подарком влетит среди ночи!
Руку попросит, небесную скрипку закажет!
Как зацелует меня, проглядит в меня очи!
Только об этом  подруге его – мы не скажем...


Часть вторая

I

Облачко позднее, я измечтался о лете:                вся мастерская пропитана перечной мятой.               
Здравствуй, моя Сердоличка! Не тесно ль в браслете?
Сердцем извёлся я, думая – как без меня ты?

В новом краю не слыхать мне шуршания платья                музы моей…(на иную тропинку свернула):
лёгкой стрекозкой шмыгнула вдоль облачной глади,
отполированным крылышком – сверху сверкнула.

Что остаётся ремесленнику в неурочье? –
душу латай, да с надеждой на небо поглядывай:
жди свою песню, судьбу наперёд не загадывай,
имя Господнее не называй между прочим…
               
II

Здравствуй, моя Сердоличка!
Я словно в загоне:
листья сжигают – от дыма  глаза мои слепы.
Ветер полуденный пепел к душе моей гонит,
ближе к земле ветки дерева дивного клонит:
весь напрягаюсь я – не раскололось в стволе бы...

III

C деревом этим, моя Сердоличка, беда мне:
всё норовит за пределы картины убраться,
словно тесно ему в рамке беседовать вкратце
с птахой рисованной, а уж со мной – и подавней.

Вот и несёт оно кверху разлучную смуту,
корни ломает, от молнии жилы не прячет,
мутным сочится по центру в созвездии Рачьем,
лампой волшебной представив себя на минуту. 
               
IV

C лампой волшебной, моя Сердоличка, не проще:
пламечко чудное тоже характер имеет,
так затрепещет – у птахи в зобу занемеет,
болью забулькает – да и сольётся на рощу.
   
V 

Роща в печали дремучей, моя Сердоличка:
мысли мои в тёмной ночи тайком навещая,
в самом начале взята она небом с поличным,
птахе рисованной – гроздь бузины обещая.

VI

Гроздь бузины до сих пор на весу не засохла:
крапинкой красной – под самое яблочко метит...
В речи у рощи остались одни междометья:
вся её жизнь уместилась от «аха» до «оха».

«Ах!» – как плясалось ей: в вихре все листья оббило.
«Ух!» – завихрило все листья под месяц оранжев.
«Эх!» – а по душу шли скрытыми тропами пилы…
«Ох!» – и сложилась душа под небесный овражек.

VII
               
Под небесным овражком душе и светло и просторно
наблюдать, как в бессоннице я измечтался о лете,
где цветёт одуванчик, звучит золотая валторна,
и моя Сердоличка – ещё не готова в браслетик!..

Часть третья

I

Не готова в браслетик – лежу под торшеровым шаром,
в колыбельку небесную к солнышку душу отправив:
пусть погреет серёдочку, освободится от правил,
чтобы дольше держался наклон над любовным пожаром.

Чтобы вспомнить однажды ей имя своё – Сердоличка,
и по лунной дорожке гнать вниз золотую пыльцу,
где её оболочка устроилась женским обличьем:
сочиняет стихи, Млечный веер подносит к лицу.

А когда небеса облака разрывают на клочья,
и швыряют на ветер, и тащат по Звёздному дну –
так болеет внизу, так тоскует её оболочка:   
зажигает две свечки и ставит одну под одну.

II

Словно пара сердечек – две тени от пламени свечек
так навстречу колышутся – Господи, не омрачи!..
Жду прилёта души: спуск её до подъезда освечен,
но не вечен наклон над любовным пожаром в ночи.

Ах – летящей – душе моей не обойтись без нашествий
неутешных страданий под облаковой пеленой,
без верёвочки буквенной –
«Здравствуй, меня не нашедший!»
без контрольной примерки печальной одёжки земной.


III
 
Здравствуй, меня не нашедший!
Тесна мне одёжка:
крылышки сложены: только и можно – о дождик
лбом постучать, мокрым пёрышком стечь по стеклу,
словно серёдку свою нанизать на иглу.

Но не отпели в ночи две оплывшие свечки,
да и сама я ещё не успела колечко
с правой руки – переправить на левую руку…
Бог мой, как длинно лететь мне по тонкому кругу!
Уж не затем ли, чтоб в нём (на песке, иль на жести)
мучились пальчики:
Здравствуй, меня не нашедший!

IV

Здравствуй, меня не нашедший!
На что мне звоночек:
нажимаешь  на кнопку – и нежная флейта мечтает
убежать из коробки, но страшно ей – свечки истают,
и останусь одна-одинёшенька я среди ночи.

Как истают две свечки – небесный фонарик засветится,
позовёт мою душу, а  нежную флейту попросит
наиграть колыбельную на ухо Малой Медведице
под оранжевым месяцем, выгнутым знаком вопроса.

Заведётся душа моя – так, что небушко закровоточит         
в том местечке, где тень её словно повисла на шесте,
где устали три облака изображать многоточье
вслед верёвочке буквенной:
Здравствуй, меня не нашедший!

V

Как устали три облака... Господи, дай ты им ветра!
А то где  это видано, чтоб облака – и на месте...
Как под лунным затменьем – под шляпкой из чёрного фетра
сердоличкой лежу: не готова в браслетик невесте.

Только чувствую корочкой – будет нечаянный праздник:
на картине художника я получилась моложе...
Восхищённый чудак за лицо моё щедро положит:
потому как не смеет коснуться его – и напрасно!

А художник загадочен: всё норовит отмолчаться,
и прищур его люб мне, да так – что не вышло греха бы...
Соберётся ко мне – я дорожку сведу на ухабы,
чтоб сильней возжелалось ему в мой уют постучаться.

Но  зачем безысходно он кисточкой по небу водит
так, что ёкает сердце и падает вниз, и уводит
кто-то в горсти его, чтобы лоб не бросать мне на дождик,
да не кланяться небу: дай сердцу – до осени дожить.

VI

Ах – дожить бы до осени: осенью станет полегче...
А пока – лоб на дождик, а лучше – к художнику в гости:         
сбросить плащик с порога, и  сердцу не съёжиться в горсти,
а согреться надеждой, что осенью станет полегче.

В мастерской у художника я пребываю в волшебстве:
и дивят мою душу и радуют разные вещи...
А когда засыпается им – сны бывают их вещи:
излетала полнеба я:
Здравствуй, меня не нашедший!               

VII
    
Слава Богу, недолги сны вещи: фигуркой чудесной
на приветной ладони душа моя о-каменела…
Кто-то смотрит в серёдку ей – крылышки взмокли: так тесно
им в одёжке земной...
Но кому есть до крылышек дело?

Обладатель ладони приветной, не слишком усердствуй:
не готовь для фигурки  узорчатое домовьё,
не держи её песню в заветном кармашке у сердца,
не проглядывай очи – в больную серёдку её.

Подобру-поздорову сними затяжную осаду:
возлюбуйся на небо, фигурку согрей у свечей,
да подбрось её вверх – прокатиться по Звёздному Саду:          
там –  во имя святого – 
остаться навеки ничьей!