Стихотворение в прозе 5

Бесспорно, жемчужиной Москвы является Кремль. Отнести это ко всей России не берусь, потому что есть великое множество уголков нашей несчастной страны, где творения рук человеческих, если они еще не разрушены, поражают своей красотой.

   За примером далеко ходить не надо – Санкт-Петербург.

   Я благоговею перед этим удивительным городом. Чтобы там ни говорили, но Москва тоже построена не по мановению волшебной палочки. Мое чувство великой любви и нежности к Петербургу появилось внезапно, вдруг. Но не тогда, лет двадцать назад, когда я попал в этот город на пару дней мокрой чахоточной зимой, а лишь в позапрошлом году, когда я дни напролет ходил по городу – по проспектам, линиям, набережным, пытаясь понять Душу этого Города…
   Не знаю – понял или нет – но с тех пор я болен Петербургом.
   В прошлом году я вернулся сюда. Всего на неделю. Это ничтожный срок для общения с таким городом, с такой красотой, цельностью, изяществом, но я надеюсь приезжать сюда еще и еще…

   

   Петербург…
   Хмурый, болезненный, серый…
   Не знаю, не помню я этот город иначе, как ясным, солнечным летним днем.
   А впрочем, если мы действительно искренне что-то любим, к чему-то стремимся, то плохая погода, плохое настроение – чепуха по сравнению с радостью общения с любимым и желанным.
   В меньшей степени меня интересовали музеи с их складами древностей. Нет, я хотел растворится среди коренных петербуржцев, напитать себя Духом этого Города. Мне одинаково интересны были и солидность богатых отелей, и суета центральных улиц города, и убогость крошечных дворов-колодцев с бессмысленно глядящими друг на друга окнами.
   И, как год назад, я дни и ночи напролет ходил по городу – по его проспектам, линиям, набережным, пытаясь понять Душу этого Города…


   Впрочем, и по Москве интересно иногда прогуляться. По ее бульварам, узким извилистым улочкам в центре. Выйти к Москве-реке где-нибудь возле Котельников. Тоже неплохо, но больше, гораздо больше суеты, какой-то излишне нервной деловитости, шума.
   В одну из таких прогулок я оказался около… Бутырской тюрьмы. Не очень высокий забор, окутанный колючей проволокой, за которым грузно и неповоротливо желтело, видимо, центральное здание. Вокруг несколько корпусов поменьше.
   Жилые дома очень-очень близко к забору и, наверное, с верхних этажей уютных квартир добропорядочные и законопослушные граждане России спокойно могут обозревать всю территорию этого сгустка злобы и несправедливости с переминающимися с ноги на ногу на крыше одного из корпусов часовыми.
   Поразила меня небольшая круглая башенка, выкрашенная грязно-желтой краской по красному кирпичу. Не берусь судить о ее назначении, но ее форма явно не соответствовала содержанию, выбиваясь довольно резко из общей строгости и ненавязчивости архитектуры прочих сооружений тюрьмы.
   Зубцы этой башни удивительно напомнили мне, причем эта мысль явилась сразу, вдруг, зубцы Кремлевской стены. Я очень долго стоял
И смотрел на эту башенку, на топтавшегося на крыше соседнего здания часового. От напряжения на глазах выступили слезы, и вся эта безрадостная картина расплылась и исказилась…


   И сквозь пелену слез, застлавшую глаза, как в разрывах облаков, я увидел нашу Россию, окруженную высокой, крепкой, красной кирпичной стеной с такими знакомыми-знакомыми зубчиками. В узкие щели-бойницы с неусыпным вниманием вглядывались глаза бойцов-охранников. А вся внутренняя территория была в строгом порядке застроена невысокими зданиями красного кирпича строгой и ненавязчивой архитектуры.
   Улицы вымощены серым булыжником.
   Однако, как бы опустившись чуть ниже, я стал различать движение этого булыжника. И волосы на голове встали дыбом, когда я увидел, что это плотной массой, плечом к плечу идут крысы.
Растекаясь по улицам, это море серых, злых и бездушных хищников упрямо двигалось в одном, только им известном направлении, словно подчиняясь завораживающим звукам волшебной дудочки храброго мальчика Нильса Хольгерсона.
   Я опускался все ниже и ниже. Казалось, еще чуть-чуть, и я упаду на спины этим гадам и в мгновение ока буду растерзан…
   Я зажмурился и… вернулся к обыденности, бестолковости и шуму огромного города.
   Вновь передо мной был грязный уголок слякотной весенней Москвы. Но мне стало как-то радостно. Я зажмурился, глядя на припекающее солнышко, и мысленно попросил пригреть нас, замерзших и сирых, растопить лед злобы, недоверия и лжи, и больше никогда-никогда не оставлять на поругание сырости, холоду,
Пронизывающему до костей ветру, от которого стынет кровь и с одеревеневших губ срываются проклятия.
   
   Я улыбнулся шедшей навстречу девушке, но она перешла на другую сторону улицы. Клочковатая грязно-серая туча закрыла солнце. Посерело, потемнело. Задул ощутимо прохладный ветер. Я поежился, спрятал руки в карманы куртки и медленно побрел к дому. Вера во всех прощающее и всех согревающее Солнце поуменьшилась. И почему-то очень сильно захотелось в Петербург.