Белая горка. Рассказ

Медвежишко вкровь разодрал себе губы, пытаясь перекусить прутья сваренной из рифлёной арматуры клетки. Он визжал, подавляя в себе визгом накатывающий волнами страх, скроготал по деревянному полу кривыми когтишками и дёргал верхней губой, обнажая ещё не пожелтевшие, но уже опасные клычки. Отскакивая в дальний угол клетки от исходивших свирепым лаем собак, он затравленно вращал налитыми кровью глазами, а секунду спустя неуёмная ярость захлёстывала его мятущийся мозг и желание рвать и топтать эти брызгающие слюной ненавистные морды, пружиной выбрасывало его из угла и в который уже раз, кровянил он стальную преграду, разделяющую мир на врагов и не встреченных в мире друзей.

Свора шустрых охотничьих лаек надрывала до хрипа саднящие глотки, выплёвывая с отдачей, как ружья при выстреле, звонкую ругань и угрозы на взъерошенный, близкий, но такой недоступный комок бурой шерсти, и спиральные пружины хвостов толкали обуреваемых жаждою драки собак на предельную близость к стальному набору решётки.

Люди стояли недвижно, с укором взирая на бешеный спор, не имеющий пользы.

* * *

Рано утром большая медведица вышлепнула медвежат из берлоги и, пока они тёрли вялыми лапами заспанные мордочки, привела себя в порядок. Волнообразно встряхнула примятую лёжкой шкуру, хрустнула в широком зевке челюстями и длинным извилистым языком облизала бока; покусала в паху и подмышками и, привстав на дыбки, поскребла, разминая затёкшую спину, когтями по толстой коре стоящего на отшибе кедра.Малыши разыгрались, толкались под брюхо носами и, наскакивая друг на друга, весело хрюкали.Медведица шумно выдохнула, подняла к небу морду и, подёргивая живым кончиком носа, обнюхала воздух. Пахло утренней прелью, свежими грибами, напитанной хвойным духом росой и ещё многими – многими привычными запахами. От близкой воды тянуло призывно запахом рыбы.

Кивнув успокоенно головой, медведица утробно рыкнула и тяжёлым, ещё не размявшимся шагом направилась к ручью.Медвежата закосолапили следом, хватая её за ляжки и длинные пряди подхвостной шерсти.

Ручей проснулся значительно раньше и уже смыл со своей поверхности налетевший за ночь лесной мусор, затолкав его в маленькие заливчики, а нечистую пену осадил на песок многочисленных отмелей и косичек.

Взбаламутив прозрачное дно, медвежата зашлёпали лапами по воде, окуная длинные мордочки в прохладу ручья, и вспылили мохнатыми шкурками туманное облачко, на мгновение полыхнувшее радужным переливом солнечных лучей.

Закончив утренний моцион, медведи выбрались на крутой берег, и мамаша, неторопясь, повела семью завтракать. Любимое место кормёжки отстояло от берлоги в получасе скорой ходьбы, но какой же запрет остановит ребячью игривость и любопытство? До Белой горки они добрались не скоро и потому изрядно проголодались.

Отпустив малышей в густой ежевичник, медведица спустилась к реке, нашла давно облюбованный перекат между двух омутов и, зайдя по колено в воду, застыла, высматривая на песчаном дне спину зазевавшейся рыбины.

Река на мелководье была чистой. В жёлтом песке проложили свои прихотливые тропинки горбатые мидии, толкая лакированные скорлупы белой мясистой ногой, усатый пескарь безбоязненно сощипывал с мохнатой медвежьей ступни прилипшие крошки, стайки посверкивающего в солнечных лучах малька вперебой налетали на капли падающей в воду слюны из приоткрытой от напряжённого внимания пасти медведицы. Правая лапа зверя, отягощённая длинными кривыми когтями, недвижно застыла в полуметре над поверхностью, уши торчали в разные стороны : одно к берегу – как там медвежата?, другое ловило шорох реки; маленький круглый хвостик нервно подрагивал.

Из тёмной, с коричневым торфяным отливом глубины омутка поднялась губастая, словно приплюснутая голова налима. Неслышно вильнув сиреневым гибким хвостом, налим возложил чревоугодное брюхо на край переката и, слегка баламутя боковыми плавниками мелкий песок, не поплыл, а пополз на прогретую отмель, причмокивая губами и всасывая широким ртом мелкую придонную живность вместе с затонувшим мусором.

Лапа медведицы вроде как даже свистнула в воздухе – столь стремителен и неуловим был её бросок. Налим закачался над водой, поддетый за жабры крючковатым когтем, и, оценив добычу, мамаша небрежно швырнула её на берег.

Короткий призывный ревок всполошил медвежат. Подминая объеденный ежевичник, они кубарем скатились с обрыва и, ещё не успев отряхнуть свои мордочки от раздавленной ягоды и прилипшего песка, вцепились острыми зубками в мягкое, податливое тело налима.

Завтрак удался.

Пока медвежата управлялись с добычей, медведица прошлась по опушке, притиснула неосторожного мышонка и, вернувшись к реке, доела остатки растерзанного налима.

День разогрелся, наполнился свистом и щёлканьем озабоченных делами обитателей леса. Река зашуршала песком, замутив перекат, и заплюхала мелкой волной на крутом повороте. Белая горка подставила облысевшую бугристую макушку под лучи разомлевшего солнца и пахнула в тайгу сухим горячим воздухом. Полдень.

* * *

Воскресный погожий день разогнал обитателей таёжного посёлка по разным делам: кого на рыбалку, кого по ягоды и грибы, а кто семейными компаниями с жёнами и детьми облюбовал ближайшие Казымские косы и пляжики – отдохнуть и погреться на кратком летнем солнышке; заодно и попить винца под двойную уху и шашлык из оленьего мяса.

Валера Костырин проспал весь белый свет.

Натрудившись за трое бессменных суток до рези в глазах у пульта электростанции – выводили на режим новую ПАЭСку, Валера, как брякнулся в домашнюю кровать, не умывшись и не ужиная, так и проспал до полудня следующего дня без снов и на одном боку. Горячий солнечный зайчик добрался до зажмуренных глаз, вышиб на переносице капельки пота и, пробившись сквозь веки, разбудил в отдохнувшем мозгу череду быстрых сновидений – Валера повозил носом в подушке, подёргал затёкшей ногой и, блаженно улыбаясь, вытянулся в постели, хрустнув окостеневшими суставами. Просыпаться было приятно и не тягостно.

Наскоро умывшись и зажевав не проснувшийся ещё голод холодной котлетой и запив это стаканом крепкого чая, Валера перетряхнул походный рюкзачок, проверил смотанные аккуратно донки и остальную рыбацкую приблуду, побросал в полиэтиленовый пакет чего-то из холодильника, натянул противоэнцефалитный костюм и болотники и, сунув в рот ещё одну котлету, выскочил из дома.

Времени было в обрез – через пять часов снова на смену, но мотаться по жаркой квартире было бы глупо и скучно, а до Белой горки около часа убористым шагом, да и хороший променаж сейчас не помешает.

В общем, решил Валера: марш-бросок – Белая горка – экспресс-рыбалка и назад, а потом можно и ещё на сутки за пульт.

Белая горка – любопытное место. Река там широкая и мелкая – перекат на перекате, а между ними череда небольших, но глубоких омутов. Вода, замедляя на просторе течение, осаживает на дно волочившийся с верховьев и стремнины мусор и глиняную взвесь, а песок перекатов дофильтровывает остатки. Прогретые солнцем мели влекут на себя рыбий молодняк и другую теплолюбивую живность, а в тёмной глубине омутов таится разбойный хищник окунь и отлёживается ленивый налим. Пляж на левом берегу плавно подбирается к высокому обрыву, а обрыв – это срезанный половодьем склон лысого бугра-сопочки, ослепительно сверкающего белой, тонкого песка, макушкой. Обрамляет бугор густая поросль малинника и ежевичника вперемешку с высокой широколистной крапивой. Южный выгоревший склон усыпан прижавшимися к земле кустиками княженики – любимого медвежьего лакомства, а обставленная густым березняком побережная грива наплодила по склонам колонии белоногих, в коричневых матовых шляпах грибов.

... Валера Костырин шёл размашистым шагом хорошо отдохнувшего человека, легко перепрыгивая через поваленные стволы деревьев и только игриво помахивал перед лицом можжевеловой, терпко пахнущей веточкой, отгоняя назойливо толкущихся комаров.

Продолжительный сон не сумел заместить в голове трудовые заботы красотой и беспечностью дня, и крутилась, крутилась картинка приборных щитков, тумблеров и назойливых стрелок, закрывая от взгляда цветную таёжную жизнь.

Так уж скроен человеческий ум, что инерция заданных мыслей существует отдельно от быстрых потоков души, и, когда уже слух, осязание, вкус и другое убежали вперёд, окунулись в открытую новь, заскорузлая память долбит и долбит в черепушке надоевшую мысль о прошедшем, ненужном совсем...

... Тонкий, с подвывом, протяжный визг наткнулся на слух неприятно и резко.
Валера споткнулся о корень, вытянул в падении руки и, с размаху перевернувшись через голову, вкатился в крапивник.

Чертыхаясь и растирая ладонями обожжённое лицо, он поднялся на ноги и, раздвинув закрытым штормовкой плечом крапивные заросли, шагнул на звук.

В мелкой ложбинке, вытаращив красные от боли глаза и смешно подпрыгивая куцехвостым задом, суетился облепленный нападавшей хвоей и слепнями медвежонок. Мягкие коготки и неогрубевшую подушечку правой ступни стискивали зазубрины ржавого капкана, привязанного цепью к лежащему тут же обрубку бревна. Медвежишко опрыгивал на трёх лапах бревно, стараясь размотать цепь, но каждый раз, когда она натягивалась и дёргала капкан, он страшно верещал, больше от страха, чем от боли – капкан был маленький и слабый, но вцепился в коготь и не пускал.

Валера стряхнул на плечи капюшон и почесал затылок.

Услышав сзади шорох, медвежишко крутнулся на ме-сте, закапканенная нога подвернулась, и он, потеряв равновесие, ткнулся носом едва не в самые сапоги Костырина.

Валера от неожиданности дёрнулся назад, но увидев испуганные глазёнки малыша, растерялся:
– Ба, корешок, да ты, никак, вляпался?.. Тихо, тихо! – отгородился он ладонями от сверкнувшей клычками розовой пасти, – то же мне, Аника-воин!.. Подожди, сейчас что-нибудь придумаем...

Медвежишко втиснулся задом в расщелину между бревном и корягой, оскалился и глухо, по-взрослому зарычал.

– Проблема... – качнул головой Валера.– Ты же, наверное, кусаешься, малец? А?.. То-то и оно... А где же твоя ма...– он не договорил, втянул голову в плечи, поняв, что ему грозит, появись здесь медведица.– Э-э, друг, когти-то рвать нужно не тебе, а мне, да чем быстрей, тем лучше... для своего здоровья!

Просунувшись спиной сквозь крапивник, Валера на мгновение замер, прислушиваясь, мягко выпрыгнул на тропу и, уже не оглядываясь, заспешил обратно в посёлок.

* * *

После удачной охоты медвежья семья разделилась: медвежата направились обследовать ближние окрестности, а медведица расположилась в тени разлапистого кедра и принялась выкусывать и вылизывать свалявшуюся шерсть. Изредка, когда слух её терял звуки играющих малышей, она ворчливо рыкала и призывно постанывала.

Медвежишко наткнулся на барсучью нору под валежиной и раздражённый острым запахом близкой добычи остервенело рыл землю, повизгивая и пуская слюну. Барсук выскочил с другой стороны коряги и, мелькнув в траве лоснящейся шёрсткой, пустился наутёк.
Перевалившись через бревно, медвежишко победно рявкнул, царапнул задними лапами и прыжками, отчаянно косолапя, бросился в погоню.

Ловкий зверёк, петляя и перепрыгивая с кочки на кочку, быстро уходил от преследования и через несколько минут вовсе пропал, затерявшись в наваленном сушняке.

Медвежишко устал, присел на задние лапы, высунув язык и жадно заглатывая влажный от близкой болотины воздух. Долгая погоня утихомирила охотничий азарт и, задрав мордочку, он внюхивался в лесной воздух, поводя маленьким влажным пупырышком носа. Уши внимательно слушали тайгу, пытаясь уловить материнское рычание, но громкий, назойливый птичий щебет, трескучее эхо и ровный шум листвы набивались в расстроенный бегом слух и мешали различить призывные звуки.

Рявкнув в досаде на вертлявую трясогузку, он перебрался через ломкий валежник и, сунув морду в траву, обнюхал ложбину в поисках барсучьего следа. След не вынюхивался. Зато возле бревна пахло чем-то совершенно незнакомым и неживым. Медвежишко повозил носом по рыхлой коре и упёрся в холодный, страшноватый видом и запахом предмет. Предмет уходил от бревна в траву и заканчивался двумя зубастыми, но опять же неживыми полукольцами с пятаком посередине. От пятака слегка попахивало тухлятинкой, видимо, когда-то на нём лежала приманка, склёванная давно птицами. Медвежишко склонил на бок голову, для острастки рявкнул пару раз – незнакомец не ответил – и осторожно коснулся пятака коготками.

Резкий, неожиданный прыжок незнакомца на лапу застал медвежишку врасплох. Притворявшийся неживым зверь вцепился острыми зубами в медвежью шерсть, в подкогтевую нежную мякоть и, глухо щёлкнув, затих, не рыча и не дёргаясь. Придя в себя после первого шока, медвежишко гневно взревел, ударил свободной лапой обидчика и вцепился в него клычками. Зубы лязгнули по металлу, язык, шаркнув по острым краям и зазубринам, засочился кровью, и ржавый налёт остался на губах малыша неприятным, раздражающим вкусом.

Не видя сопротивления и новых атак странного врага, медвежишко остыл, успокоился и стал с интересом разглядывать необычную добычу. Зверь хоть и стиснул зубами лапу, но боли не причинял, если не двигаться и не дёргать за цепь.

* * *

Василия Степановича Кудряшова Валера нашёл у сейфа, на берегу. Тот копался в моторе, тихонько ругаясь – мотор то не заводился, то глох на малых оборотах и своим непослушанием срывал запланированный выезд на природу.

– Вот сатана! Как впрягать – так и лягать! И чего тебе не хватает? – бормотал Кудряшов, в который уже раз вывинчивая запальные свечи.
– Степаныч... проблема...– запыхавшись, подбежал Валера. – Я только что на Белой горке на медведя нарвался! – он сделал круглые глаза и, глубоко вздохнув, добавил:– В капкане сидит.

Кудряшов оторвался от мотора и недоверчиво взглянул на Костырина:
– Ты часом не того?.. – он выразительно щёлкнул себя по кадыку. – Медведь в капкане?.. Это какой же капкан нужно,а,Валер?Чего ты лепишь?
–Да не-е...Степаныч,ты не понял.Медвежонок там в лисий капкан попал... А медведица, видимо, где-то рядом бродит...Как бы беды не вышло – ребятишки в ту сторону по грибы заглядывают... Чего делать-то, а, Степаныч?

Кудряшов мазнул грязной ладонью по лбу, смахивая пот, и задумчиво посмотрел в небо – выезд на природу срывался окончательно.

– Ладно... Дело ясно, что дело тёмно... Ты, вот что, ты обеги охотников, кто не уехал, человек пять-шесть, а я сейчас мотор закрою и тоже... Да побыстрей! Чего столбом стоишь?!
Валера встрепенулся, кивнул энергично головой и бросился в посёлок.

Охотников собралось восемь человек. Смеясь и переговариваясь, они подшучивали над Костыриным, уже уставшим пересказывать медвежью историю. Василий Степанович подошёл последним.

– Патроны с пулями? – на всякий случай спросил Кудряшов и, получив согласный кивок, похлопал ладонью по прикладу ружья:
– Только стрелять в воздух. По медведям – ни-ни!
– Козе понятно, – весело хохотнул Валера. – Зачем нам медвежатина, если оленины навалом.
– Может быть, козе и понятно, но все остальные должны учесть: наша задача – шумнуть, чтобы медведь надолго забыл сюда дорогу. А медвежонка выпростать из капкана и пустить к матери, иначе она от посёлка не уйдёт... И это... Поглядывайте по сторонам... Не ровен час – мать в гневе чего хочешь натворить может... Ну, пошли, что ли?

Охотники цепью углубились в лес.

* * *

Медведица, вытянув морду, долго прислушивалась к лесным звукам, пытаясь угадать среди них визг потерянного малыша. Его братишка крутился под ногами, подпрыгивал, норовя укусить мать за брила и, только получив увесистый шлепок, обиженно заскулил и подлез под живот матери. Медведица нервничала, глухо урчала, время от времени издавая протяжный призывный стон. Малыш не отзывался. Вконец обеспокоившись, она нащупала носом знакомый след и неспешно пустилась на поиски.

За всё время жизни ей только однажды довелось встретиться с охотниками, но встреча эта носила случайный характер. С высокого берега она наблюдала, как хлопали выстрелы и стаи коричневых уток взлетали с испуганным криком, оставляя на воде трепещущих крыльями подранков и уткнувшиеся клювами тела убитых собратьев. Тогда эта встреча не вызвала у неё ни чувства опасности, ни даже простого желания скрыться из виду, только едкий запах горелого пороха заставил чихнуть и недовольно рявкнуть – пришельцы охотились на её угодьях.

Рождение медвежат изменило характер животного – медведица стала опасливой и осторожной. Но звуки иной, не знакомой ей жизни не очень тревожили. Далёкий рокот машин, неожиданный грохот низко летящего вертолёта она никак не связывала с угрозой жизни её или её малышей, а появившийся невдалеке от берлоги посёлок вызывал скорее любопытство, чем страх. Люди не делали зла, а негаданных встреч она избегала, уводя заигравшихся медвежат подальше в тайгу, за протоки и речки.

На Белую горку медведица привела детей потому, что в жаркий летний день уходить далеко не хотелось, да и княженика поспела – пусть ребятишки полакомятся...
Визг медвежонка и первый хлопнувший выстрел она услышала одновременно. Привстав на задние лапы, медведица взвыла и, ломая грузным телом кусты и молодой подлесок, прыжками устремилась на звук.

* * *

Валера Костырин вывел охотников к нужному месту, практически не плутая.

– Вот здесь, за крапивником, – шёпотом произнёс Валера, указывая рукой в сторону балочки.
Кудряшов знаками показал охотникам их места, снял с себя офицерский ремень и приготовил собачий намордник.
– Значит так. Чтобы не наделать лишнего шума, работаем быстро. Я накину ошейник, – он помахал ремнём, – ты закрепляй намордник. Прижмём к земле, а потом уж займёмся капканом. Медвежонок-то крупный?
– Да не-е... С твоего кобеля...

Проскочив крапивные заросли, Валера и Степаныч с двух сторон выпрыгнули в ложбину.
Медвежишко крутнулся волчком, огрызаясь и бешено вращая глазами.

Кудряшов увернулся от метившей ему в лицо когтистой лапы и накинул на шею малыша приготовленный ремённый ошейник, подмял зверька под себя и, зажав ладонями пасть, подождал, пока Валера натянет на неё намордник.

Медвежишко отчаянно, по-поросячьи завизжал сквозь зубы и задёргал прищемленной лапой. Капкан оторвался, оставив в своих челюстях выдранный с мясом коготь, и кровь из пораненной лапы брызнула на штаны Костырина и сапоги Степаныча.

Перехватив потуже глотку медвежонка, чтобы не верещал, Кудряшов шнурком связал ему лапы и только после этого ослабил удавку.

– Придётся взять с собой, – кивнул он на пленника, – рана неприятная, лечить надо.

Взвалив связанного малыша на плечи, Кудряшов вышел на тропу и легонько свистнул. Собрались охотники.

– Я пошёл в посёлок, а вы прикройте сзади. Да постреляйте немного. И вместе, вместе, не разбредаясь, за мной.

При виде множества людей медвежишко снова протяжно завизжал.
Валера поднял над головой ружьё и сделал выстрел.

* * *

После четвёртого близкого хлопка медведица остановилась. Второй малыш далеко отстал, и мамаша растерянно поводила мордой то в сторону выстрелов, то назад, к спешащему следом малышу. Её душу обуяло сомнение и страх. Нет, за себя она не боялась – материнская ярость не ведает удержу – но вести за собой второго ребёнка она не могла.

Близкий запах сгоревшего пороха, потных сапог и, главное, резкие хлопки, следствие которых ей уже было знакомо, удержали её от преследования. Медведица горестно взвыла, яростно содрала кору с первого попавшегося ствола и, опустив морду к земле, поплелась обратно.

Запыхавшийся медвежонок с размаху ткнулся мокрым носом в обмякшие губы матери и, облизнув ей глаза тёплым языком, засеменил рядом.

* * *

Медвежишке сделали небольный укол, обработали рану йодом и наложили тугую повязку между когтями.

Проснулся он на деревянном полу в рампе, где прежде хранили кислородные баллоны. Клетка была достаточно просторной и если бы не надоедливые собаки, сбежавшиеся невесть откуда на запах дикого зверя, – всё бы ничего. Правда, к подсунутой под нос большой чашке с молочной тюрей медвежонок не притронулся.

В конце концов охрипших от лая собак люди отогнали, и малыш немного успокоился. Лапа не болела, а к резкому запаху йода он уже принюхался.

– Пусть поживёт здесь денёк-другой, пока рана затянется, а потом выпустим.
Кудряшов молча постоял возле притихшего зверька, с сомнением покачивая головой.
– А ведь мамаша-то тебя не бросит, – сказал он, присев на корточки, – кругами у посёлка ходить будет. Так что ты, малец, поскорее выздоравливай, да айда до дому, а то и до греха недалеко, знаю я ваше племя: пока не трогаешь – миша, мишенька, а чуть что – костей не соберёшь.
– Валера! – крикнул он. – Скажи мужикам, пусть попеременке у посёлка постреливают – на ружьё она не пойдёт, а завтра к вечеру выпустим.

* * *

Сутки медведица не смыкала глаз. Острым шипом не давало покоя саднящее душу чувство потери. Оставив второго медвежонка в берлоге и напугав его злобным рыком, чтобы не таскался следом, она несколько раз за светлую июльскую ночь выходила так близко к вагончикам посёлка, что сгрудившиеся в стаю собаки исходили в истерике, не рискуя отшибиться от поселковой черты.

Каждый раз, когда ослепляющая ярость доводила её до предела, за которым любая жертва во имя спасения дитя становилась пустяшной, где-то рядом раздавался выстрел, и медведица резко приседала на задние лапы, понимая, что в этой, страстно желаемой кровавой войне не выйти победителем ни ей, ни всему её роду.

И она отступала.

* * *

Несмотря на жару, Василий Степанович Кудряшов натянул толстую телогрейку и ватные штаны. Поверх телогрейки напялил сварочную робу из прочного брезента, обшитую по спине и локтям грубой замшей, и распустил раструбы болотных сапог. На голову пришлось надеть шерстяной подшлемник и монтажную пластмассовую каску.

– Хорош! Прямо космонавт в скафандре, – хохотнул Валера, – так ты что, без ружья пойдешь?
– Почует ружьё – не придёт,– буркнул Кудряшов, пристёгивая к поясу зачехлённый, огромных размеров тесак.– Это так, на всякий случай, не должна она напасть, я же с её дитём буду.
– Может, не надо, а, Степаныч? Пусти его так – найдут они друг друга, а то как бы чего...
– Умри, Валера! Ты что, не понимаешь своей бестолковкой, что она на людей в усмерть обижена... Мы взяли – мы и отдать должны. В открытую, а не заглазно, чтобы зла не носила... А то встретит как-нибудь тебя на узенькой тропинке да вспомнит... Соображаешь?

Валера поморщился, как от зубной боли, и пожал плечами:
– Да я что, убил его, что ли?.. Ну, как знаешь... А может, я пойду?..
– Пойдёшь, пойдёшь. Только сзади и метрах в ста... Смотри у меня! Если что, – мне больше полминуты не выдержать... Проверь ещё раз карабин.

Отвязав выглядывающего исподлобья медвежонка от дерева, Кудряшов прихватил его поближе к ошейнику и, шутливо подпиннув под зад, потащил к лесу.

Выдержав паузу, Костырин передёрнул затвор карабина и пошёл следом.

* * *

Раскалившийся песок Белой горки издалека казался мокрым; горячий воздух дрожал расплавленным стеклом у самой поверхности, смазывая контуры бугра и высвечивая обрывки миражных картинок. Птичий пересвист к вечеру стих, заморился, и даже листва утомлённо обвисла, не чувствуя ни малейшего дуновения перегретого воздуха...

...Медведица нутром почуяла, что к месту вчерашней кормёжки идёт человек. Описав мягким, крадущимся шагом широкую дугу вкруг бугра, она выбрала густые ежевичные заросли и, припав по-собачьи к земле, затаилась. В тишине разомлевшего леса её слух отчётливо выделил спокойный, без опаски и скрада, размеренный шаг и ещё торопливый, сбивающийся с ритма, с подшаркиванием топот. Медведица узнала своего медвежонка по тихим, с пристонами, всхлипам и редкому, но бередящему душу поскуливанию. Шерсть на её загривке от корней до самых кончиков взъерошилась, мышцы на плечах заходили ходуном, дыхание стало прерывистым, с резкими отрывистыми хеками. Тяжёлая волна приступающей ярости поднялась от живота к сердцу, понудив его к учащённому биению и выше, вместе с потоками взбурлившей крови метнулась в мозг и глаза, потопив неистовой глубиной и силой все остальные чувства и инстинкты. Глаза напитались багровым огнём, сузились до зрачков, и нервные движения верхних губ приоткрыли мелко постукивающие друг о друга клыки.
Зверь изготовил себя для убийства.

...Человек хорошо понимал, что противник настроен на бой. Более того. Сознавая преимущество внезапности, он залёг, затаился, и первый бросок его почти наверняка станет для человека последним – слишком неравны весовые категории. И только мгновенная реакция может на некоторое время отсрочить летальный исход поединка... Хотя, какой там поединок? Неуклюжая, толстая фигура Кудряшова представляла лёгкую добычу, а висевший на поясе тесак нужно было ещё вытащить.

Единственная надежда – этот вот маленький упирающийся медвежий щенок, подволакивающий перевязанную лапу и хватающий острыми клычками толстую кожу сварочной рукавицы.

«Ну, малыш, не подведи, – шептал Кудряшов, цепко оглядывая ближние заросли, – а то мне туго придётся...»

...К подножию Белой горки они подошли с южной стороны.

Осмотрев из кустов пологий чистый склон, Кудряшов угадал место медвежьей засады – слишком уж тёмным и густым был ежевичник на противоположном от него крае, да и вниз нападать сподручнее.

Он помедлил, задавливая в себе наступающий прилив липкого, темнящего рассудок страха, и, подтолкнув вперёд медвежонка, вышел на свет.

Медведица глубоко вонзила когти задних лап в податливую землю, часто с хрипом задышала, увидев своего малыша, и бесшумно поднявшись во весь рост, вынесла своё тело на полянку.
Прыжок её был стремителен и неотвратим.

Едва коснувшись передними лапами земли, она подтянула к ним задние, согнувшись в хребте взведённой пружиной, и, если бы второй прыжок совершился, Кудряшову никто уже не смог бы помочь.

Когда из кустов поднялась огромная бурая тень, Василий сдёрнул уже расстёгнутый ошейник с головы медвежонка и сильным пинком увесистого сапога швырнул взвизгнувшего малыша навстречу медведице.

Второй прыжок зверя сломался на взлёте.

Медвежишко с радостным рёвом ударился в напружиненные задние ноги матери, они мгновенно ослабли, подломились, и медведица мягко, выпустив из груди захваченный в полёте воздух, уселась на задницу.

Дрожащей рукой Кудряшов вытер холодный пот и, не двинувшись с места, смотрел на медведицу. Та утробно порыкивала, зажав малыша между задними лапами, сидя, вылизывала его мордочку широким, красным, как сама кровь, языком. Глаза её светились счастливым зелёным светом, передние лапы тискали и ворошили шёрстку сына, загривок опал, дыхание стало ровным и медленным.

Кудряшов не уходил.

Натешась дитём, медведица строго шлёпнула его лапой по заду, отправив в кусты, и взглянула на человека. Какая-то озадаченность и непонимание мелькнули в её взгляде. Мотнув головой, словно отгоняя наваждение, она медленно поднялась на задние лапы, сделала угрожающее движение в сторону Кудряшова, затем опустилась на четвереньки и не торопясь скрылась в лесу.

Василий без сил опустился на мох и, глупо улыбаясь, потёр ладонью защекотавший нос.

– Что не стрелял-то? – спросил он выпрыгнувшего из кустов Костырина.
– Так ты же не велел! – сделал удивлённое лицо Валера, дёргая заклинивший затвор карабина.
– Ну, и правильно, – кивнул Кудряшов. – Правильно, что не стрелял, я говорю! – и он поймал в ладони замятый с одной стороны разрывной патрон.