Как всё это выразить...

Чтобы выразить всё,
чем забеременело сердце,
перед чем остановился в недоумении
мой незамысловатый паштет, –
чтобы выразить всё это
заболевание,
верней, сказочное, дивное, невероятное
состояние,
я пытался найти соответствующие
незамарашные, не застиранные,
не бывшие в употреблении, не реставрированные,
не ординарные, не рядовые,
гипнотические слова.

Я должен был выразиться точно,
избежать недобора,
бортануть банальность,
настроить язык по камертону
устремлённых рук
и поющих ног,
наконец решиться,
стартануть, рвануть,
неизвестности – нараспашку,
чтобы, может, споткнуться,
но ей,
осветительной Ей,
выпалить всё.

Итак, я отправился на поиски нужных слов.

Я изучил все увесистые словари,
начал со школьного Ожегова,
копнул залежи Брокгауза и Ефрона
(замечательные, скажу вам, корешки,
да и корневая система тоже),
наконец, добрался до Даля,
вот уж кого посмаковал
и попутно не удивился,
за что это Далю медаль дали,
да вы и сами знаете,
ссылка на него стала такой же традиционной,
как, бывало, ссылка за свой собственный словарь,
например, словарь Пушкина,
словарь Лермонтова, Гейне, Байрона,
Шекспира, Данте, Вийона, Овидия
и других изгнанников, –
я зарылся в них, как пресловутый червь,

наконец, переполз к другим,
легион имя им,
заглянул за кристаллические решётки сонетов,
заметил
под каменными сводами
Петрарку, Ронсара, Камоэнса
(как графика, лица),
мигнула юная истина Китса,
я ей поклонился,
а влюбился
в «незаконнорожденного ребёнка» Бёрнса,
в «сопровождение печали» Верлена,
в «поцелуй, как мышонок» Рембо,
в «любовную казнь» Верхарна,
в «стремление птиц пролететь» через Рильке
и конечно же, и конечно,
в «квадратную от балконов ночь»
лунного Федерико Гарсия Лорки.

Я подружился с Хайямом, Хафизом, Руми,
Саади и прочими персами
(сплошные ланиты и перси),
потом – вся наша великорусская братва,
великая русская – что там напоминать! –
и опять
покатился к Тибру:
Катулл, Тибулл, Проперций,
дальше уже по инерции –
орешки Басё, Манъесю
(не орешки, а карликовая галька,
обкатанная кропотливо
местными волнами мирового океана),
и добрался я наконец,
наконец мой воткнулся перст
в Священное писание, –
да, умел задрожать Соломон:
«положи мя яко печать на сердце твоем...»

Здесь я остановился.
Я подбил бабки,
во главу угла своего
поставил опыт
всех предыдущих гениальных
потрясений и признаний
и нашёл, что я должен
овнезапить как можно проще,
изобразить лишь один знак,
отпечатать древнейший иероглиф
тетивообразных губ,
червонных, как казначейский билет
идущего ва-банк состояния,
я должен забыть всё
и сказать своими словами:
«Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ».