Нео том первый выпуск 5, слепки c обликов

                Позвольте мне из книжки записной
                С черникой  на обложке «Semper Idem»
                Отрывок вспомнить?
5-1.
         * * *

Пора проснуться и узнать:
Под этой влажной синевою,
Где лист для осени раскроен,
Уже не властны Жизнь и Смерть?

Уже легла,  как светотень,
На наши облики и лица
Огня бессмертного крупица?..
И тает ночь –
                весь день.

Меж  нами нет еще предметов:
Я здесь один, и ты – одна,
Мне, как Творцу, возвращена
И, вероятно, не  одета.


5-2.
          * * *

Кто ты ни есть – исполать!
С  чьих бы ни пущенный рук,
Голубь, слетевший узнать,
Что происходит вокруг!

Счастливый тем, что – ничей,
Кличет ручей стороной
Переселенья очей
В мартовский воздух речной.

Вот долетел до крыльца,
Вот уж в бурьяне витом
С самозабвеньем слепца
Бьется зеленым крылом.

Кто ты ни есть – исполать,
В чьем бы ни снившийся сне, –
Голубь, слетевший узнать,
Что происходит во мне.

5-3.

            * * *

Только б не покинуть навсегда
Этот мир, хоть в нем и хлад, и голод,
Кроме Слова – бледного  глагола,
Что в Извечном тает без следа…

5-4.

             * * *

Тяжел мой  шаг: переступает Вера
Последни рубежи…
Мы воскресаем откровенно,
Но – не спеши…

И если нам в свет Горний – в гору,
Как на редут,-
Дыши Звездой, всходи не скоро,-
Нас тени ждут…

От поколений и сомнений,-
Превозмоги! –
Пусть древние услышат  тени
Твои шаги!..

5-5.

          * * *

Приговоренный к высшей мере
Страданья, бреда и тоски,
Я  не могу во что-то верить,
Пока колотится в виски,
Морзянкой скорою стучится,
Вольнолюбива и сильна,
Неприручаемая   птица
Та, что во мне заключена!

Не лбом влиятельных устоев
Позорить крыл стесненных честь.
Жива? Доверить вам простое:
Как песни петь и воздух есть?


5-6.

         * * *

Я, пожинавший  только лай собак
И слабый отголосок в дальнем хоре…
Незримая,  неслышная труба
Поет в миноре…
Я, знавший только посвист стукачей,
И слух – в ударе…
Но звук родной, незримый и  ничей –
Никем подарен…

5-7.

       ТВОРЧЕСТВО
 
… Так каменный день
Мегалитной  заботы.
… Так падает тень
От него на народы.

… Так для них и взметну
И ударю о камень
Золотую волну,
Пошептавшись с богами.

5-8.
          MEMORIA

И в этом мире спросят у тебя,-
А где ты был? – любя,

– Я был глубоко, как звезда в  воде,
Как пришлые, растерзанные,  т е…

И в этом мире спросят у тебя,
На ряби волн дробя –
Скажу, –  глубоко, как звезда в воде,
Как верные, рассеянные – т е .

5-9.
        * * *

Так долго я тебя искал,
Не находя в других, –
Улыбка  стала, как оскал,
Рука чужда руки…
И разум – чужд. И час настал
Принять печать поста.

Она уберегла на миг,
На день, на век, на срок…

Иного откровенья книг
Переживанье строк
Пытает душу, тело жжет,
И возвращает страсти,
Все к той, которой я сожжен,
И над которой властен.

5-10.
            РАННЕЕ

Огарок зеленой свечи,
И  полночь, и речи, и кофе,
Где столько дорог и кручин,
Мне  так удивительно внове
Рабочий уют, тишина
В квартире, как Богу, знакомой,
И этот стакан, и – вина, –
Где склянка  с настойкою брома…

Хозяйки мерцающий взгляд
Из крупных стекляшек в оправе…
Невнятно и невпопад
Слова рассыпаю, как гравий.
– На море?  Большие ветра.
Неделю Одессу штормило…
Да, да, засиделся. Пора
Домой».
            Поднялась. Проводила.

Я  вышел в открытую настежь
Скрипучую дверь. У забора
Собака неведомой масти
Меня перепутала с вором.

5-11.
           * * *

Меж лестрансхозом и загоном,
Чуть за гору перевалив,
Лазурь воспользовалась склоном,
Чтобы внизу настичь залив.

Залив  блистал стеклом софитным
В премьере  «Здравствуй, океан!»,
Над ним слегка дымил туман
И рос кустарник древовидный.

Прозрачный разговор у  пирса.
Матросов дальние  слова:
«Грузились. А Петро упился
В Новозеландских островах».

Толпились в этот день торговцы
На чернорыночной горе:
Был продан полдень в серебре,
И по цене сходило солнце.

5-12.
         * * *

На углу того базара,
Среди  прочего товара,
Запросив не без греха,
Продавали петуха…

Сторож утра скомороший,
Брат рассвета, мой хороший, –
Клюнь старуху прямо в рожу:
День тобой  последний прожит!
(У нее ты – царь окрошки…) –
Там, к твоей печальной доле
Каплю жалости храня,
Возлежит один лишь кролик,
Серенький, за два рубля.


5-13.   
         ДЕТСТВО
                маме

Детство! Обморок хрустальный!
Мой учитель и пример!
Холст с афишей театральной.
Снег. Кольцовский сквер.

Варежками на морозе тру лицо.
Жаркая постель, и до зари
Дворники воспитывают улицу,
Елками восходят январи.

Появляясь с каждым Новым годом,
Словно шар серебряный, на свет,
Я любил беседовать с комодом
И мешать игрушек винегрет.

Про Степана Разина булыжно
Грохотавший мамин  «Оппель-Дам»…
Бабушка  хлопочет.  В синей книжке
Все про цирк,  и есть гип-попо-там!

«Гип!» - по попе! Начинают елку!
И вершинный самый круглый шар,
Что, мерцая, вертится без толку,
Принимает пенистый навар
Детства, алычевого варенья,
Серебрясь, выкручивая зренье
В маму бесконечную и елку.

5-14.
           * * *
                маме

… И для тоски соленой, полевой,
Меня трамвай увозит кольцевой
К твоей квартире новой, к тем цветам,
Где прошлое погибло, навсегда…
Слепит окном оставленный твой дом,
В нем – жизнь других: он слеп твоим окном, –
Страдой смертельной отошла  сетчатка…
Вдруг, – зрячая, – глядишь, глядишь украдкой
И машешь мне рукой,  и, счастья не скрывая,
Все  к солнцу тянешься…  такая  молодая, –
В большое детство… мама,  это прятки?..
С жемчужными  волненьями в лице,
Как в елочной постели, нам  не тесной,
Жила в начале улицы воскресной,
Так отчего ж теперь – в ее конце?
Окраин ветер душно губы лижет,
И нет преград оставившему путь…
Мы встретимся с тобой когда-нибудь
И будем  ближе…


5-15.
ВОСПОМИНАНИЕ в ХХI-ом  СТОЛЕТИИ
                (партитура концерта)

Когда день сворачивается, как рулон белого сукна,
            и звезды обессилено клюют почерневшую землю;
Когда луна в первой четверти, как безумная   усмешка
            над несостоявшимися возлюбленными,
      и   дома  тесного незнакомого переулка   
           сжимаются  темнотой
                и давят одиноких прохожих;
Когда булыжник мостовой всхлипывает от колких игол дождя,
      как обиженный морской лев, и озябшая осенняя  лужа
           хранит плеск морского прибоя
                и память листов скрученного золота:

Я прихожу к пантеону любви нашей первой,
Солнечной ясной лыжней белевшей когда-то на  сладком снегу…
Это был ельник,
         мелькающий в тех  временах еще,
Где ослепительной охрой, как запах лимона,
                и тмина, и мяты, –
Солнце волос твоих живо: я в них забывался   
                навеки, навеки…
Оно молодило лицо, и лыжню, и душистую хвою,
Ряд торжественных елей, и пихт, и кустов, и плодовых деревьев.
Вот рябина стоит, у которой родился твой смех…
                он родился и умер: огромною   
                снежною розой,
Навсегда, навсегда… Одинокой осталась рябина…
Там – кустарник, другое, что ярко и гордо горело
Розоватой лозою – как первое уст приближенье,
На  слоистом  снегу – как блистание клавиш…

Умолк поцелуй,
Успокоен во сне вечнозеленом
                крылатой и сумрачной ели…
А случайный снегирь – интермеццо из Брамса
             слагал по складам…

Слово первое  наше застыло обломанной ивой.
Нежность рук – на пригорке терновником  стало колючим.
Там, где вечные клятвы – лишь пни
                от столетних
                дерев.