Огонек на краю земного шара

Александр Росков. "Опознавательные знаки". "Северная неделя". 1999 г.

Несколько лет назад в "Белом пароходе" была напечатана статья, посвященная творчеству Александра Роскова. Критик, подготовивший публикацию по моей просьбе, профессионал, большой умница, упрекал поэта в бесстрастности и созерцательности. Я, пытаясь смягчить эту категоричную оценку, сделал редакционное послесловие. Мне казалось, что надо обязательно сказать о гражданственности и социальных мотивах поэтики Роскова. Однако сейчас, оглядываясь назад, я сознаю, что приписку ту сделал зря. Если и стоило писать, то надо было возражать против главного в той статье - призыва критика поменять поэту ни больше ни меньше как его творческий вектор.

"Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". Мы со школьных лет затвердили эту строку, приняв ее за некую аксиому. Но почему? Кто решил, что эта формула незыблема и универсальна для всех и на все времена? Правомерно ли требовать от поэта гражданской позиции, если на наших глазах даже первые лица государства не исполняют надлежащим образом своих прямых обязанностей? Но даже если согласиться с  этим постулатом, возникает закономерный вопрос: а в чем именно гражданская стезя поэта? в оппозиции? в первополосной рифмованной трескотне? Но тогда как же дар Божий - непременная суть настоящего поэта? Разменять его на агитки, как разменял его великий "горлан" и "главарь"? на воззвания от имени микропартий? сотрясать воздух бравурными рифмами или, напротив, - ёрническими куплетами, дабы заслужить благосклонную ухмылку какого-нибудь мелкопоместного вождька?..

Тяжело груженный поезд под названием "Россия" проскочил узловую станцию XX век и без остановки помчался дальше. Лихие машинисты, на лицах коих, похоже, играют сатанинские сполохи, все подстегивают его и подстегивают, кидая в топку горючую серу. Поезд от натуги скрипит, кренится на поворотах, осыпая обочину калеными искрами. Глядя на эту вагонную агонию, на отрывающиеся от рельсов колеса, мы, сидящие в поезде, от ужаса цепенеем, не в силах подчас вымолвить слова.

А поэт? Ведь он тоже наравне со всеми мчится в этом адском поезде. Как он себя ведет? Может, мечется, стенает, витийствует? Напротив. Своим негромким, но убедительным голосом поэт пытается успокоить нас. А ещё ненавязчиво переводит наши взгляды от зыбкой гибельной обочины на дальние опушки, где мерцают образы детства. (Один из циклов Роскова так и называется - "Образы детства".) Обращаясь к детству - не очень сытному, но светлому и сердечному, - поэт оделяет нас и себя душевной укрепой. Однако это вовсе не значит, что он прячется от грядущего. Поэт прямо смотрит в лицо Судьбе, ведая и то, что стезя художника зачастую трагична. Вот он обращается к образу Есенина. Вывод один: не случилось бы "Англетера", грянула бы Колыма:

Где-то в поле возле Магадана
Ты б одним из первых встретил смерть.

О том же - пронзительные строки, посвященные Рубцову:

Скоро в дверь постучат.
           Ты откроешь единственной - той,
за плечами которой
                архангел погибели реет...
Минет несколько дней...
            И останется Русь сиротой.
Как она без тебя -  непутевого! - осиротеет!

Но даже в смерти, даже в ранней гибельности, оказывается, есть утешение. Вот поэт навещает Новодевичье кладбище, где покоятся разновеликие мертвецы. Обходит могилы, оглядывает памятники, что теснятся, заслоняя друг друга, и облегченно вздыхает:

...Слава Богу, что тут не лежит
Александр Сергеевич Пушкин.

Слава Богу! - российский поэт
до второго прихода Мессии
не в столице лежать должен, нет,
а вдали от столицы - в России.

Образ русского кладбища часто возникает в стихах Александра Роскова - и не только в связи с трагическими судьбами предшественников. Светлая печаль по ушедшим кровникам. Горечь по рано сгоревшим деревенским ровесникам. Тихая грусть по всем ясным душам, отлетевшим в мир иной... Но повторение этого образа - вовсе не знак обреченности. Для усталых - это умиротворение. А для тех, кто еще не растратил жизненных сил, - посыл исполнять свое назначение. В том числе, и для самого поэта.
В конце 80-х в судьбе уроженца Каргопольщины произошел знаменательный поворот - Александр Росков поселился в Архангельске. Это всегда не просто - поменять место и образ жизни. А в зрелые лета - и подавно. Но Александр выстоял, не согнулся, а самое главное - одолел поэтическую немоту, которая навалилась на него в первые городские годы.
Поэтика Роскова зреет на наших глазах. Она обогащается звучанием, новыми темами и устремлениями (не исключаю, что свои краски дает ему и журналистика: ряд лет Александр проработал в газете "Архангельск", а сейчас редактирует "Дачную"). Но самым главным источником поэтического творчества остается деревенский родник. Став городским человеком, поэт ещё острее почувствовал нежность к родимому гнездовью, к своему тихому земному уголку, ко всему широкому сельскому миру. Он ходатай за деревенское отечество, он радетель сельской глубинки, он надежа и опора северной провинции.

Житие у реки в захолустном, глухом городке
есть как раз  ЖИТИЕ,
                а не жизнь сумасшедшая наша.

Стихотворение Роскова о "житии у реки" стало своеобразным камертоном художественно-публицистического сборника "Время перемен" - визитной карточки Баренц-региона. Книга вышла на ряде языков Скандинавии, а также на английском. Почему зарубежные издатели поставили стихи нашего земляка на открытие? Да потому, наверно, что чувства и мысли, воплощенные в стихотворении, отражают самое главное, что присуще насельникам провинции, независимо от их языковой принадлежности и места обитания.

Оторвавшись от родимого гнездовья, поэт неизменно возвращается к нему - возвращается и в жизни, и в поэзии. Тому свидетельством его стихи о доме, который, несмотря ни на что, он рубит на краю болота. Тому подтверждением его мысли во время долгого ненастья:

...И засыпаю с мыслью о дровах
в избушке, на краю земного шара...

Отдаленные друг от друга житейские реалии в сердце поэта обретают органичное единство. И сам он в своей двуединой ипостаси горожанина и деревенского человека тоже органичен. Душа его - в том сумасшедшем поезде, который на крутых поворотах скрипит и осыпает искрами. Она страдает вместе со всеми и пытается утешить своих спутников. И одновременно она, душа, обитает в тихой избушке, приткнувшейся на краю земного шара. А ну как в эту глухомань занесет заплутавшего и озябшего путника, спрыгнувшего с того бешеного поезда? Кто его приветит и обогреет?!

               1999 г.