ХРАМ

      

               
Словно в синь бездонную взлетая,
Над Великой  гордою Москвой,
Поднебесье головой пронзая,
Храм блистал короной золотой.

Он смотрел на двадцать миль в округе
Пятернёю золотых голов,
Много тысяч душ сбирал на службу
Бело-розовый гигант веков.

Бесконечная река людская
В свете дня и в сумрачной тиши,
Приходила к стенам, ожидая
Исцеленья страждущей души.

На ступенях,  прислонясь друг к другу, -
И больной, и нищий, и храмой
В  зной ли летний иль в шальную вьюгу
Припадали к плитам головой.

Венценосец видел величавый
Духовенство, и простых трудяг,
И царей прославленной державы
Пред толпой ободранных бродяг.

Утешенья в святости искали
Все: от деток и до стариков,
Веселились, пели и плясали
Средь всеобщих праздничных пиров.

Позолота, фрески и иконы,
И двенадцать бронзовых дверей…
Мрамор стен, высокие колонны
 Возводили тысячи людей.

Колокольный голос несказанный,
Как благая Божья благодать:
Повседневный, праздничный - призванный
Укреплять, бодрить, благословлять.

Возносился храм   на сердцевине
Почитаемой святой земли.
В её жутких  сумрачных глубинах
Кров убогий призраки   нашли.

Здесь ноябрь кровавыми кострахи
Полыхал, свободы руша блеф.
Храм стоял, овеянный ветрами,
И взывал и плакал нараспев.

Он  впитал  в себя и боль, и горе,
Кровь безмерную и дикий страх,
Купола темнели поневоле,
Голос вырвали в колоколах.

Он  дышал… Молились люди в страхе,
И дрожали боязно во сне.
Но один не спал… стоял во мраке,
Растворяясь в сумрачном окне.

Он, ревнивым взглядом созерцая
В тишине громаду над Москвой,
Усмехался, что-то замышляя,
И смотрел на небо пред собой:

- Храм небес, священная обитель,
Знаешь ли, что может человек?
Он – всему владыка и смотритель.
Выше Бога!  И такой навек.

Подчиняясь внутреннему бунту,
Рыжий зло прищурился зрачок:
- Я с тобою власть делить не буду.
И не смей вставать мне поперёк.

Поутру с больною головою
Потирая красные глаза,
В храм вошел он с мутной головою.
Скорбный взор кидали образа,

Созерцая ненавистный профиль,
Что застыл, в Святилище войдя.
Гневный взгляд Святого Соваофа
Приковал народного вождя.

Грозный Бог непримиримым оком
Жег его  карающим огнём.
Кровь в виски ударила жестоко,
Торопясь, шагнул в дверной проём.

Под сугробами сухого снега
Запестрели плети проводов.
Закрываясь низким зимним небом,
Замер храм пред  взорами врагов.

Куполов запавшие зеницы
Скорбный взор бросали с высоты.
Искажённые от страха лица
Замирали, глядя на кресты.

Громыхнуло. Разорвалось небо,
Плача мелким бисером стекла.
И тяжёлым сероватым клубом
Пыль из нижних окон поплыла.

Снова грохот глубоко в подполье,
Храм стоял, неистово гудя,
В глубине старинного чертолья
Над костями сыпалась земля.

Заржавелый звук цепей скрипящих:
Словно даль неведомых веков
Перекликнулась с происходящим.
Им ответил гул колоколов.

Старики, и женщины, и дети
Из окрестных улиц и дворов
Голосили, падали,  как плети,
В запыленный снег вблизи  домов.

Их глаза отказывались верить:
Посреди Москвы средь бела дня
Храм -  хранитель доблести и веры,
Содрогался, стёклами звеня.

Он гудел от скорби и обиды,
Не желая участи такой.
Пробивался через все преграды
Стыд над чистой матерью - Москвой.

Палачи, волнуясь, торопились.
Третий взрыв и стон сквозь грязный снег,
Вырываясь из земли и пыли,
Затихая, замолчал навек.

Стены, балки, каменная груда
И гора бесформенных кусков…
Так по алчной воле  душегуба
Умер Храм – Святилище Богов.

В уцелевшей арке над вратами,
Словно  в твердь обугленную врос,
Созерцал незрячими глазами
 Этот срам невиданный Христос.