Поэма Нулевой житель

СЮРРЕАЛИСТИЧЕСКИЙ ПРОЛОГ

Голова моя
в сутолоке
других голов
как глобус, выставленный
в географическом отделе,
сто
сотен
суток
дверных хлопков
дрожа
в отражениях
на подставке-теле,
кичилась,
что – копия
чего-то Огромного.

Унижена ролью
плясать паяцем,
шаркая ножкой в уголке укромном,
кружилась
в сальностях беспардонных пальцев
под тайным прицелом бескровной скромности
таких же новшеств цивилизации –
всех рождённых,
чтобы жить бояться.

А там, за витриной,
сверкал и полнился
толпой заманчивых миражей
мир,
превращённый дождём и солнцем
в цветастые
стёклышки витражей:

смешной паутинкой ветвей расколот,
соткан и вышит, пестрит витраж,
вставленный в рамы сусального золота
истин,
выставленных в тираж.

И час настал
в суматохе давки! –
(поэт, ликуй, финансист, скорби):
циничный ценник столкнув с прилавка,
взвилась планетой,
ища орбит!

Ну никакой эстетики, чёрт возьми! –
под град пинков раскрутившись лихо,
летит голова
через шум возни
к прозрачно-загадочному тексту

"ВЫХОД",

заметив боком,
что "ВЫХОДА НЕТ" –

в странном прядке словесной изнанки,
блеснув полюсами,
влетела в свет
радостным горе-изгнанником!

Шаром ли боулинга,
в бильярдной гуще ли,
шишки множа меж трещин боли
подобно живым миллиардам мятущихся –
всем, кто посмел
исповедать волю –
неслась, обезумев,
с полос на полосы
пьяна проспектами бытия,
навстречу всем, кто красив и молод,
взрываясь на сотни агентов "я":

чувства – шасть по шоссейным лентам
с перекрёстка-креста на четыре части!
... Созвав агентов, вникала в тщетность
эксперимента,
стыдясь причастности.

Тёрлась, втискиваясь
в свод собраний,
горошиной по манускриптам прыгая,
в чужие мысли
просящим странником
шла
наощупь...
и в искомый миг
о грани сознанья виски изранив,
срывалась
с высот
переплётов книг!

В тиши архивной, чья пыль искриста,
шлёпалась лбом в светотени Рембрандта,
в бреду перелистывая
пальцы Листа,
реяла Музой... в лесах теорем.

"Искусство есть тайное упражнение
души в арифметике".

"Любовь есть Бог".

... Сомнения
столбиками умножений качнулись в ряду вереницей строк.

Господин Спиноза, прости тупого,
но где ПРИЧИНА
ВСЕГО, что – "Я"?

- От мира скрыт этот факт суровый
"в единой
формуле бытия".

С тех пор голова моя – лаборатория,
где в философской взвеси – и ДА, и НЕТ.
Бывает, что это – голова поэта:
калейдоскоп фонетики
или, (что за бред!) –
консерватория.

Но всех тяжелей
голова художника,
где КАК и ЗАЧЕМ – полюса разногласий.
Образов воз,
как в известной басне, -
в скандальном единстве противоположностей.

... И лишь тогда зарассветится к ней любовь,
когда дурачком,
в двадцать плёток выдранным,
голова болтается,
передёрнув бровь –
вмиг забыв "чудеса" обид!

А всё от того, что невидимый ПАРУС
снится - лёгкий и белоснежный...
И впереди – ОКЕАН безбрежный!

(Внизу - мельтешня, да жучки-"Икарусы").

Порой в голове моей – райские двери.
Чудесный выход, никаких забот:
факты закутав в пергамент поверий,
слова-богословы украшают рот.

Херувимом
напялив пеньюар кисейный,
тащу свечу в Мировую Ночь...
Та голова, что всегда – Эйнштейн,
глотая таблетку, уходит прочь.

Бегу за ней
безголовой тенью, –
куда мне, к людям, без головы!
Любые прения – не вариант решенья.
Правила таковы.

"Получит каждый за то, что выстезил".

Было б так,
без упрямства жил бы.
Но "Бог – любовь"?
Значит, Суд – амнистия?
Непостижимо
до напряжения жил!

Вопрос монументов Тянь-Шаня выше,
Сизифом ли топать в обряде праведном!
Да не откажет Природа в праве нам;
Мир вопрошающий да услышит

рёв возмущённой
коварной магмы,
и над Землёй в небесах высоко, –
в сферах, в судорогах диафрагмы, –
глас пророчествующего Сирокко.


_________________________

1.


Шагаю.
Толкают, сбивают с ритма
локти, гудки, светофоры улиц,
грохот парадов,
крутизна открытий,
и что-то... что рядом...
кажется, пульс.

Не бытие, а событие!

Воробей на проводе
хохлит чуб.
Такое
вряд ли без повода.

Пасмурно.

Дня хочу
лучшими солнцами коронованного!

Кричу – и чудо:
из икон окон –
утро, мудрое испокон!
заря – гадалка:
на розовой ручке
кучками –
золотые тучки.

В трансе фотограф:
"Какое ню!",
а зарю жалко
Царю-Дню:
умчит, непорочная, догоняя Ночь,
и Дню – одиночество.
Чем ему помочь? –

любимой болью воскрешён из праха,
руками улиц в мольбе нелеп,
день
щекою на площадь-плаху
склонился,
целуя след.

Башня – термометром городу в лето.

- Смотрите, это
уже всерьёз!

На старте с ВДНХ ракета
уже срывается:
SOS! SOS!

Цифры – в ужасе: 35 по Цельсию!
асфальт расплавлен
как в бреду мозг:
хватайся за розги, из пушек целься –
ни шагу от берега
гигант-мост.

Из подворотен, из тёмных ниш
мышью
машина ползёт... беспокоится:
живой чешуёй
разноцветных крыш
удав Садовых сплетает кольца,
горит глазами,
плодит мосты,
(в карманы улиц ползут отростки)
и отрубает ему хвосты
красный лазер на перекрёстках!

... Дом предсмертным лицом белый,
космы чёрные: дыбом дым.
Окна - склепы последних смелых

в назидание молодым.

Каратели света прижались к теням,
воскресшие помнить проходят вкось.
В сейфах папки по именам,
белые,
как в конуре
кость.

Улица в жажде губами-шинами
шлёпает, липнет, дыша бензином.
Упала, сонная,
у хвоста моста,
исполосована
и черна как мавр...
Ноль внимания.
Мост устал:
тяжко "ихтиозавру".

Закройте шторы, у дня – жар:
над городом в жёлтых куполах – пожары!
Заря, как можно!
Ведь это... мелко;
уже измучен он, стар и сед,
скачет безумной и белой белкой
над сучьями
в чёртовом колесе!

Небо доброе,
и небу жаль;
хмурит тучи, бровями сжав их,
сникло... и хлынула в пыль печаль
с крыш,
от пожара ржавых!

Ниспослан дождь.
И – в который раз!
И я с дождём
по холодным лужам
иду, огорошен, омыт, сконфужен
вниманьем тучи и водных масс.

Клочья виснут,
будто сам с небес
сползаю слезою тоже я.
Дождь!
Волшебный хрустальный лес,
высься,
радуги множа!

Душ спасительный,
перезвончатый –
оцинкованный-черепичный,
листовой-жестяной-столичный –
над газончиками
многозончатыми,

по цветастым горячим крышам
разбегающихся автомобилей,
город выполз к тебе и дышит
шкурой высохшей крокодильей.

Мне б – на шпиль,
да погладить брюхо
этой дымчатой, доброй туче,
только – башню найти покруче,

... если б не было в горле сухо.

Весь растрескавшийся, бессонный,
по десне шурша языком,
я ворвусь к тебе босиком
и – открою твои кессоны!

Дром-дром! Там-там!
Эй, дом, кто – там?

Хлещет-плещет
по ободам,
по капотам.
по проводам
по асфальту,
по пальцам рук,
в поднебесный багровый круг,

без пощады и без промашек –
по зелёным кругам фуражек,
по зелёным лугам ромашек
по пустотам,
по куполам,
с пулемётами пополам
длинной очередью
вдоль надгробий –
ритуальная дромофобия!

В блеск капота упало облако –
ассоциация твоего облика –
яркого, в рамочке белого топика.

- Перехлестнёмся потом, пока!

Эй, назвавший
мой дождь мокрым,
аль не тесно в своём умишке!
... и отойди, не шатайся около
с мордой лося на фоне Шишкина.

Плачет Свод, потому что чист.
Зал Мироздания радуя,
учитесь красками Муз и чисел
в сводах высоких радуг!

Очнитесь, День!
Вы не один – «блажен»,
с кистью истин
седой старик:
закатом надежды выжжен,
кто-то пожизненно
из забытых книг

кричит!

Но лист облетевшей памяти
падает
с шорохом
на сырой асфальт,

призрак-ветер в прозрачной мантии
высит
горестный контральт...

Бумажное кружево
слов простуженных
тонет
в сонных
осенних
лужах.

Вряд ли бывает хуже.

Поднял листок,
и иду не спеша...

На листке в строке – два слога:

«ДУ-ША».


2.


Тротуар
Гибралтаром выплеснут на планету-шар.
Качаюсь
у толп на волне Ковчегом.
Груз на плечах:
каждой твари – по паре,
а грести человеку
чем?

Рукой – опасно:
жилист жест,
рука-весло – не рука уже.
Когда сустав заплыл, устав, -
эк, куда занесло!

А там – иди, разберись, кто честен.
"Человек – во пустыни песчинка есмь", -
смердит густая словесная плесень.
Тоже мне, "Песнь"!

По плечам ли отчаянья в чин влез
тот, кто меня окрестил "песчинкой"? –
у меня, человека,
причин – лес
бунтовать
против всяческих там песчинств.

Поэт –
на ста языках поэт,
сто раз расстрелян,
забыт и проклят.
Пророк я Родине, не пророк ли,
я, сын планеты, иду на свет.

Вдоль шага витрина
улыбку тянет;
зеркалолобая,
в гриме – расписным глянцем:

Т – К – А – Н – И.

Чему удивляться?

А парус нужен.
И – не уже неба.
Такой,
чтоб сотней ветров нагружен,
выжил бы;
сдюжил и сломан не был.

Даже клоп: если парус,
что
клопу Потоп! -
рябь, мировая лужа,

как впереди – серебристый круг:
шагнул, и вдруг –
перевёрнут весь;
в небесах – каблук,
в ногах – поднебесье... -

может, и было б весело,
да стар трюк
когда перевёрнут
в зрачках напротив.
... А кто «хорошие», кто «плохи»,
спорьте.
Ведь это не я напортил:
тут жили ду`хи,

а теперь – «ДУХИ`».

Ушам не верю:
«Вхож во все двери я,
начитан, надушен и моден ежели».

Общепланетная парфюмерия:

ВЕЖЛИВОСТЬ

... Стог головы, на клею укладка.
Ушко` у подружки – раковиночка с жемчужинкой.
Слегка в наклоне, слегка украдкой –
подружке в у`шко с ужимкой:
«Слушай,
простак доверчив как отец Гамле`та,
когда успокоен и спит он...
этикет на склянку, и...»
ору в ответ:
«Эй, начитанный, ты кем воспитан!..»

Поздно.
Истина близка как встарь;
ближе куда ещё!
Когда под глазом горит фонарь,
светло и ясно.
И мне, и окружающим.

Облизан смешками как шут на эстраде:
«Есть контакт!»
И – чего ради?

- А ради ягодок. А пока – цветочки.
Играй в игрушки – сочиняй строчки! –

острят,
а в лицах плакатом выставлена
хитрая, плоская рожа иронии:

«Мученик века. Человек-мефисто.
Вечный прохожий и посторонний».

Сюжетом ширится, трещит колосс... -
кажется, схватишься – и воспаришь как Гарсия Лорка!
Дудки.
Треснул.
И каждый потащил щит

«SOS»

как бездомные нищие
Парижа, Мадраса или Нью-Йорка.

Парус нужен! И такой, чтоб...

- Здрасьте!
Тут не отыщешь.
Не тот стандарт.
Это стоит большие тыщи, -
"вор по масти"...
колода карт...

Отчаяньем выдоха аж воздух выжег:
«Случайность выигрыша ненавижу!»

- Идёмте, - и ласково так, под мышки,
влекут куда-то...
ну, - думаю, - наконец!
Всматриваюсь, - ба! Князь Мышкин.
Скромность, крест, и лицом мудрец:
вдоль воска пальцев –
полоска-кисть.
«Без веры в Господа – никакого Искусства», мол:
с утра – на колени, и весь день молись
без лени,
с чувством,
глаза – в пол.

... И вымолил «истину» где-то с тыла.
«Соль прозрения» аж глаза ест;
обменявшись крестами,
честнее было б
направить стопы не в тот подъезд.

И это – за гранью любых рассуждений.

Но этому – можно:
«Аз еси гений!»

И вижу, - лезут зверьём инстинктов,
святы свинством своих «есинств».
Единство!

И тут же – как чья-то рука в кармане:
«Where you come from?
Change money?»

Ещё один шустрый: «Хау мач воч?»
- Сач мач, - шепчу, - и прочь в ночь.

Упакован комфортом как «Мерседес Бенц»,
какой-то «Арбатский».
- Я, - говорит, - на помощь!
Во-первых, по бизнесу
суперспец,
во-вторых... -
спокоен,
и сплошь – мощь.

- К тому ж, я таланта, - басит, - атлант:
мне – это значит самой Истории!
Такие как я, Гумилёв или Дант...

И я уже – в коридоре.

Ещё один тонкий листочек надежды
оторван навек убежавшим днём
из календарика сердца. Как прежде.
Кто споёт о смешном о нём!

- Чё эти двое сидят?
- А уснули.
- И чё в них такого-то, брат?
- Пули.

Спросил я у города,
что это значит,
город в бороду как заплачет!

Весь в рыданиях.
Рыдают здания:
«Всех нас проёрзали, сдали, предали... -
мы при французах грязнее не были:

даже в пламени,
даже в копоти, -
но - при знамени,
в конном цокоте!

Были росписи –
Академия!
Кич по офисам,
«фотки», деньги...

Все мы прокляты
да захвачены,
по подъездам
в крови испачканы,
перестройки да переборки...
сталь дверная на обе створки!

Тоже... кое в чём
«разбираемся»...
на кирпичики
распадемся...

- В этом – принцип границ Миров
в Царстве Света по ямам княжеств
меж физических катастроф
в кратковременности многоэтажеств.

*

Плывёт по речке пароход
«Всемирный трест Российских вод»
На пароходе – кабаре
И – вверх ногами буква «Рэ».

С него глазеет ротозей
на неухоженый музей,
а на музее – объявленье:
«Все – в походе.
/Моисей/»

В полнеба – парус и текст на нём:

« Ж И В И   Е Д И Н Ы М   П О С Л Е Д Н И М   Д Н Ё М !»


3.

00-00.
Потому что поздно.
Бог, конечно,
уснул давно.
А на углу
продают мимозы
перед лестницей
в «КАЗИНО».

Девчонка
с баллончиком в грязной руке:
«Дяденька, дядя, купите розу!»
И прядь волос на её виске
белая как в морозы.

Как
взрослеют
без Рея Бредбери?
Без Чарльза Диккенса в космос - как?
Как вырастают в бескнижных дебрях?

Так, пожалуй,
где всё – не так.

Лес Самшитовый
в росте долог.
Да и что – быстрей сорняков?

Это скажет любой эколог
и посмотрит поверх очков.

*

Нынче всем – по двенадцать:
месяцам и часам.
Лезвием по глазам –
время!
Куда деваться?

Где-то женщина... -
крик в ночи.
На чердаках заметались птицы.
Страшно,
будто в ночи кричит
вся истерзанная Столица.

Окна пастью глотают крик
тьма
черней чердаков навыкат,
целый Мир как надет на штык –
на всепронзающий ужас крика.

- Больно, мама!
Какая боль!

Двадцать первый. В поту... в потугах.

- Раньше думала бы, подруга,
а теперь – потерпи, изволь.
Он мамашу не пожалеет,
он за денежки-то –
кого хошь,
и глаза его – тьма... ложь,
и в зубах сигарета тлеет.

Тучами с кроны,
и вихрем в стороны! –
то ли воро`ны,
а то ли во`роны.
И - нескончаемый птичий лай!

- А не боишься – иди, гуляй.

- Знаешь, пап, я уже – «невеста».
Ухожу.
И зла не держи...

- Только прежде, чем – из подъезда,
бинтик к гаечке привяжи.

*

Литература
пестрит с лоточка:

«ВСЁ ДЛЯ ЖЕНЩИНЫ-ОДИНОЧКИ»

Мимо – девушка.
Быстро-быстро
с «Самоучителем по самоубийству»,
а ей – книжонку
«Как выйти замуж»:
"Стой, девчонка!"

Да где уж там уж!

- Эй, оператор, снимай глаза.
Так снимай, как снимают платье.
И полюбуйтесь всей этой статью –
вот и поймёте её «нельзя».

*

Как,
заблудившись в густой ночи,
свет собирать
по крупицам окон.
За что же с нами вот так жестоко!

И кирпичи стеной, кирпичи.

День
ещё один
врыт в дёрн.

- Прыток, сука, был,
на язык востёр...
Заровняли – и под цемент.
Аргумент, браток, аргумент.

- Двор залатали. Асфальт цивильный.
Всё. Разобрались.
И очень быстро.
а под асфальтом звенит мобильный.
- Мы туда, а там – пацифисты.
Их хоть вешай, а хоть долби,
все по кругу: «Терпи, люби…»

- Видел дачу у прокурора?
Храм в четырнадцать этажей!
«Лексус» с пушкой для светофоров
и с торпедами для бомжей.

- Он тут ездит не как-нибудь, -
он тут ездит «своей персоной»:
сам – масон. А у бабы грудь –
ну не грудь, а тахта масона!

Он на де`ньгах стоит над нами,
только деньги,
смеясь над ним,
правят мозгом его, руками... -
всем, что есть,
и – не им одним:
кучкой подданных
управляемых –
править кучей неподчиняемых.

- Купите новую машину –
стирает, гладит, варит плов...

- У Вас все мысли про любовь! -
нехорошо,
ведь Вы – мужчина.

(В экране – бес в роговых очках:
высокий лоб, выраженье скуки.
Всё те же «Бесы» в его руках...
За что же бесу – такие муки!)

- Закройте дверь за собой, гражданка! –
хоть часок посидеть в тепле.
Где культура? Мы тут - не янки
на космическом корабле.

- Возьмите ручку.

- Я не могу,
моя совсем из другого цвета.

- Пишите номер, я помогу;
бар, солярий и – ни гу-гу;
там всё - про ЭТО.
Вы позвоните, поставьте точку.
Крепкий, правильный муж в рассрочку.

– Нового папочку хочешь, дочка?

- Мама, это уже четвёртый!
А от прошлого – два аборта...

– Слушай, дочка, - какого чёрта?

"Человек - это звучит гордо".

- Какая женщина, смотри,
как искренне стоит!
- Когда известно, что внутри,
дизайн только злит.

Клуб «ПАНАЦЕЯ» - на весь экран,
свет над швейцарами:

«РЕСТОРАН».

Лестница.
Мрамор.
Табло «открыто».
и меркнет, тускл, на плите литой
бисер
плотней, чем зерно гранита,
слипшийся под пятой.

Нагнулся, - в ладони
пучок лучей!
Страшно
с ним.
Спрашиваю: «Чей
нимб?»

Хохочут очередью у двери,
и понимаю: опять «ничей».

- Знаешь, годы пройдут, поверят
в Бога, в чёрта и во врачей.

- Манеры
у ваших москвичек бабьи.
Тут не Москва; а сплошной колхоз.

- А Вы-то, простите меня за вопрос, -
кто?

- Барби.

Кукла в клеёнке
чёрной, блестящей.
Плотно.
Как в плёнке.
Не настоящая.
И стоит недорого
вместе с улыбкой
липкой.


*

- Скажите, дядя, кого-то... ждёте?

- Жду, конечно, но я – тётя.

Все тут какого-то всё же полу, -
полу-мужского да полу-женского
Им бы к профессору Преображенскому
или к Дзержинскому по приколу.

- Знаешь, парень,
найди одну.
И полюби её,
забери.
А уж к Солнышку с ней, ко дну, -
ничего ей не говори.

- Там искринка живёт живая –
негасимая как алмаз.

- С мутной красочкой видел. Знаю.
А с искринкой не видел глаз.

- Наше завтра – в мирах рептилий,
в лабиринтах и тьме пещер...

- Не хрен было ломать Бастилию
и разваливать СССР!

Хотел ответить,
да смех спас:
навстречу – то, что сильнее нас:
вечные наши свидетели.
Дети.

Я хоть от ЗАГСа, а хоть и от паперти
или измятой в ночи кровати,
взял бы да выстелил чистые скатерти
в Храм Посвящения в Матери!

- Лекарство! Лучшее на Планете!
Берите, испытано на английских детях!

(На каждой баночке – руководство
племенного
английского скотоводства).

- Вот потому к ним – с особой жалостью:
и в интернете, и в интернате.
Лица... (такая смешная малость!) –
как на рекламном большом плакате –
голубоглазенькобелокурые;
там от родителей – ни черты.

- Зимой детишек рожайте, дуры!

- Поздно хрюкать. Порвёте рты!

Все поколения – на коленях стоя.
Неужто деньги так много стоят?

*

- Во всех измерениях жизнь мгновенна,
и распадается. На частицы,
чтобы собравшись, опять родиться.
Тут ничего не найти нетленного.
Вот книжонка, - читай, учи
и молчи:

« Ч Е Л О В Е К – В С Е Л Е Н Н А Я »

- Я согласен, но не настолько.
чё с клиентом?

- Да вроде сухо.

Спит «Вселенная», положив на стойку
в кольцах галактики пирсинг уха –
цветмет,
застрявший в багровых мочках,
нездешний шар с размазнёй лица
с клеймом бессмертия,
что – в рассрочку
на фоне тьмы
без смысла и конца,
на фоне тьмы
без Слова и начала,
где виснет в призмах мерности пространств
суспензия
всего, что отзвучало
с претензией
на глупый ренессанс.

4.

С детства в «чёрные списки» вписан,
втрое «хуже», чем был вчера,
не жду добра, где не вижу смысла,
и смысла,
в котором не ждут добра:

я в этот город горящий вышел
с простой опаской, что «на лету»
самого зрячего
не услышу,
самого слышащего
не учту.

- По телефону чего плетёте! –
все на учёте. Учёт в почёте.

Входят люди.
Выходят люди.
4-й, 3-й, 2-й этаж...
- Где был?
- Что делал?
- Где завтра будешь?

Сплошь - промышленный шпионаж!

- Граждане очень не любят крайности -
вот опять из-за шторы дуло.

- Пневматический переулок,
а направо – проспект случайностей.

- Деньги, если нетрудовые, –
просто грязь, потому что – зло.

Спит прохожий
с дырой навылет, –
видно, с деньгами повезло.

- Вон ещё один «нулевой»
там, в канаве.
А был живой.

- А по законам какого-то Герца
включился
обратный отсчёт сердца,
и – хана: стучи не стучи.

- А врачи?

- А причём врачи!

Тут демократия равных возможностей.
Всех и во всём.
А отсюда – сложности.

- Вон, забрался на шпиль. Ведь сбросится!

... Ничего к «делам» не относится:
ни причина, увы, ни следствие,
ни работа его, ни детство,
ни любовь его, ни суждения,
(и какая от мыслей польза!)
только –
место его падения,
время, паспорт
и номер полиса.

- Жил как робот, как манекен,
мусором глупых надежд нагружен.
И даже не был убит никем –
настолько был никому не нужен.

Тут нашли одного в подвале.
Жил он там.
И всю жизнь писал,
бумаги – куча!
Не подобрали.

- Никто, наверно, «не указал».

Знакомый кадр завис в веках;
рука примёрзла к клавиатуре,
печатью грязи («прогресс культуры») –
следы сапог на черновиках:

«Фундаментальная психология».
Математические аспекты
систем искусственного интеллекта.

Не сомневаюсь, что люди – боги!

- Что вне «Инструкций», того не знают –
идут без совести, без вины
по закоулкам... не понимая,
чего их дети-то лишены!

Если кто не для нас гений,
он – для будущих поколений.

- Купите солнечные очки!

- Спасибо. Глаз от людей не прячу.
Вот – и радужка, и зрачки...
надеюсь, это
хоть что-то значит?

Ветер щекочет то травы газона,
то нас по рукам,
по щекам, по темени...

Сердце моё – эрогенная зона
прикосновений к Пространству-Времени.

*

Бомж украшает «Гастроном».
По ветру борода.
Какое лето за окном!
Ван-Гога бы сюда.

Прёт по городу иномарка,
озирается неспеша –
просто клетка из зоопарка,
непроницаемая как душа.

- В моём «Ландкрузере» - два руля:
руль для левой, и руль для правой,
а я – по Центру.
Пиши - по праву.
Всё объективности, бля, для!

- Висят, сползая с колёс, мозги,
по всем газетам шофёра ищут.

- Найдут хоть тысячу.
И - в тиски:
«чистосердечно».
И все подпишут.

- Сколько их там, Чикатил, поймали,
террористов и прочей «швали»?
Всех – «без следствия и суда».

- Беспредел вокруг, Господа.

- Он представил проект дипломный,
сразу выкрали и продали,
самого по доносу сдали
и жена, и дружок бездомный.

У него навсегда отняли
девять зим и кусочек лета.
И в дорогу воды не дали.
Крайний Север.
Конец света.

Понимаешь? И он поэтому
и не ищет, и не читает
свод советов «Как стать поэтом».

- А иначе и не бывает.

... Он нырял в толчею и в гущу –
тротуар, переход, тоннель,
и не ведал, что был «отпущен»
словно дурочка на панель.

- На большом человеке – всегда печать.
- Ну и что человеку делать? –
ни продать её, не смолчать...

- Слава Богу, что не подделать.

Новый русский интеллигент:
- Ты чё! – теперь, говорят, - лучше;
плати – и всё издадут в момент,
не арестуют и не сошлют,

... И Мандельштама в тюрьмах не замучат, -
свобода.
А поэты не поют.

*

С врождённой двойкой по литературе
и по "российскому" языку,
асы выхолощенной культуры,
много ль создали на веку?

- Покупайте книги-фиги
про измены и интриги,
про шпионов и грабёж!

(В остальных, конечно, - ложь.)

Книг достаточно повсеместно
на размер и на вкус – любой
Что не «избрано» - не известно,
так как избрано не тобой.

- Вот – издание! Все три тома.

(Те, что были вчера – четыре).
Завтра два издадут. «Для дома».

- В целом Мире так. В целом Мире!

- Всего за двести -
заполнить мебель:
«Гегель».

Смотрите, Дарвин, мы от Санскрита
распались... на лексикон ЗеКа`:
эволюция языка.
Не скатиться б до Алфавита!

*

Дивный день за окном –
стеной.
Голубою стеною высокой –
изрисованной,
расписной,
ярко... искренне... и жестоко.

С отрезвляющим мастерством,
с вытрезвляющим непреложным –
до убийственности надёжным,
с обезбоженным
колдовством.

Где-то
главное затерялось
в переулках,
на чердаках,
и запряталось,
и закралось,
оставляя нас «в дураках»
в лавке
старого антиквара,
в красках
осени на листе...

Этот клён стоял
до бульвара
в неухоженной чистоте
до
сражений
за право строить
и любить
на своей земле...
Я тебя не хотел расстроить.
Выпей чай.
Посиди в тепле.


5.

- Куда летят автомобили,
кому кричат, кого убили?
- Певца.
- О, Господи! Страшный грех.
Какого?
- Этого.
И того.
Всех.

- Смерть уводит не совсем «отсюда»:
родился - «выход», а умер - «вход».

- Как много в Мире наоборот!

И Мир поёт,
а молчит Неруда.

- Чуть левее бы на микрон,
писал и жил бы... и со всей элитностью.
- Какой дальнобойный у них патрон! –
гладкий и с дальновидностью.

- Позвольте представить: Иммануил Кант.
Дисциплинированный Сократ.

Вот бы танк ему на парад!
Мысль – ценность,
а танк – гарант.

- Жизнь – глупейшая из затей,
и звери мрут, и моря мельчают.

- А «Красная Книга» имён людей?
- Как-то в отчаянье не замечаем.

В этой Книге – ни вшей, ни блох,
ни пауков, ни змеюк, ни гадин,
и ни бандитов, и ни пройдох,
ни подлецов, говорят, ни жадин.
И никогда, и никто про это.

- Там – учёные и поэты.

*

Убит мудрец, и осталась мысль,
освободившаяся навсегда.
Ввысь ушла,
в ту, где он зачислен.
А тело – камнем.
И – в города.

- Байрон.
А постамент – собаке.
Ведь спала же! А разбудил.

... Всюду – символы истин, знаки,
кто бы МИМО не проходил.

О Гомере я, о поэте,
я – о Тютчеве–мудреце,
обо всех, кто на постаменте
с недосказанностью в лице.

«Пришёл, увидел»... окаменел.
Значит, всё-таки что-то сделал.
Значит, снова – отказ от тела,
значит, всё-таки был смел.

- Там – Великие Мертвецы:
деды, прадеды, праотцы

стоят по скверикам полуночным
разные памятники над цветочками:
медные,
мраморные
и другие... -
все
пока ещё дорогие
или забытые одиночки.

- И их всё больше, а нас всё меньше...
Смеясь над временностью, над властями,
взяли бы все и, пугая женщин,
ночью – каменными гостями!

- Там, внутри, что-то есть и будет, -
целый Космос земных потерь:
чем мечтали,
что снилось людям... -
двери там,
и – за дверью дверь.

- Они – квинтэссенция: сумма ценностей, -
всё, с чем мы из Истории вышли,
и уж простите за откровенность,
сегодня тоже
они б не выжили.

- То-то – в камень. А что с ним станется!
Вымрет Мир, а они останутся
как население городов,
вдруг опустевших и одичалых.

- Дай им Боже начать сначала,
от небессмысленных первых льдов!
               
- Дарю Шекспира.
С памятью о нём,
где память о других
делах и ранах
однажды стала мной,
как в водоём
дождями превращают котлованы.

- Хотя б в полтонны –
монумент Платонову!

- Или в Храм его.
На икону.

"Мы строим жизнь – назло врагам".
Потом – к добру друзей достроим.
Не верь дорогам, верь ногам.
Где правды нет, идут к изгоям.

Там  ангел нищим подаёт
в руинах проклятых Касталий
протухший спирт,
прокисший мёд,
и спит скелет на пьедестале
(во всю вонючую длину –
затем, чтоб выглядеть напевней).

А я в платоновской деревне
жду сталинизм и войну.

- Я вот памятники ненавижу;
с ними как надо не поговоришь.
Толку-то, что я их просто вижу! –
злая, памятная над ними тишь!

Гипс, гранит... миллион кумиров!

МИР ПАМЯТНИКОВ – ЭТО ПАМЯТНИК МИРУ.


6.

А день громоздится на стволы дубрав
заоблачнокудрой головой-сферой,
двенадцать Апостолов-часов созвав,
замер шкалою мер:

Востоку – золото. И всерьёз.
На Запад... -
в парадный подъезд (для прений)
от эстетических употреблений
позеленевших фасадных бронз:

один выхаживает победителем,
другой надеется на реванш...
Ворчит и ворочается сердито
старый, больной Ла-Манш.

Он здесь
с незапамятнейших времён.
Ему ль не ведать,
что там, под пологом,
в суфлёрской будке времён – Нерон,
ходячий ребус для психопатологов.

Мир устал от пустых «открытий» -
кто знает, где роковой тупик!
Помни, Европа, тебя похитил
не бог Юпитер, а простой бык.

По всей Москве продают воздух,
души мёртвые продают,
ордена продают, звёзды,
и салют над Москвой, салют!

- Поймите, Вы, «нулевой житель»,
Вы – гражданин Страны Победителей!
Вглядитесь, все это понимают!

... Девятое мая.
Десятое мая.

Плачут, просят, зовут, хромают,
блеск медалей напоминает...

Двадцатое мая,
тридцатое мая.
Родина голая и немая,
сплошь – голодные да босые.

Век независимости России.

А был бы я на Земле Правителем,
то учредил бы на целый свет
праздник с лозунгом на Санскрите:

«День Относительности Побед».

Так что Вас, Моби Дик, - с победой,
с подводным покоем, что так ненадолго.
И Вас, иноходец, - с победой над волком!

... Солдата – с победой над Архимедом!

*

Если терпкий настой всех прозрений планеты,
невзирая на выдержку столповержцев-лет
залпом выплеснуть в главы «Завета»,
не протрезвеют
ни мрак, ни свет.

Я в детстве мчался
на велосипеде
в рубашке беленькой с цифрой «шесть»,
и думал, разум затем и есть,
чтоб взять Природу и обезвредить!

- Дальше от Солнца на миллиметр,
и жизнь на треть превратится в сон,
и поползёт по рассудкам он;
только ветры над ним, ветры...

Обескровлена нефтью
под рубищем мантии,
по Канту выкроенная для прилива волн
Земля,
изморщинившаяся в хиромантии, -
в грибах-гигантах,
в разрывах молний!

Это – вроде «войны заранее».
Термоядерные испытания.

В моём арсенале
для вас любого
всегда обнаружится маломальский шанс,
с которым ясно: для меня такого –
ни шанса в каждой душе у вас.

Что значит Трон на закатом фоне? –
Демон,
скучающий на большом спектакле…
ЧЕГО, простите, –
что монотоннее,
чем эта будущая пустота.

Не так ли?

Инстинкты – не воля,
как воля – не разум.
... И вот ведь зараза:
и разум – не ум.

Здесь если о «разуме»
сказана фраза,
она – для обмана.
Лишь фокус и шум.

Простодушной тушей
навалилась туча,
давя на душу
тупым подслушиванием.
Душно.


7.

Площадь.
В алой крови знамён.
С круглой плахой для дилетантов.
И - куранты над ней, гаранты,
охраняют покой Времён.

Тащат плоский большой плакат:
«Ищем парус, а нас надули».
Нашли надувшего и... струхнули.
А сегодня он – депутат.

- Обычный шут
с церковным говорком.
Вчера – нарком,
сегодня ненароком
разбогатевший не поймёшь на ком,
мелькает шляпой
над людским потоком.

- Прямой потомок Большой Кривой –
весь из пятого измерения
влез трёхмерною головой
гения:
из преломления граней – зад.

Крепко сшит; не спешит назад:

"Всё не возьмёте с собой в могилу,
и не копите.
ТАМ – все равны.
Детки нищие? Да поймите, милые,
мы вам выдадим на штаны.
И оскорблённым дадим и униженным".

«... С каждым днём это небо – ближе».

Каждый из тех,
кто справа
скандирует:
«Правым слава!»,
а слева по ним припевом:
«Главная слава – левым!».

Список партий.
- Вы с кем в союзе?
- Тётя, бросьте,
я так...
юзер.

- Вы, мне кажется,
опоздали.
Вам «везёт», только что вас ждёт?

- "Мы в такие шагали дали,
что не каждый-то и дойдёт".

... Шаг с одними,
с другими шаг –
правой – левой,
давай, не мешкай!
Тик – так,
тик – так...
Король – пешка,
орёл – решка.

Базары, сплетни, разговоры
барыг, министров, сторожей -
как разномастные узоры
из разноцветных витражей.

Голым нищим –
голенища,
детям – детство.
Моргу – труп.
Слух – глухим.
Слепым – глазища.
Всем кубистам –
прочный куб.
Элитарному –
элиту
или – тару,
а затем
по транзиту –
паразиту!

В общем – ВСЁ.
ВСЕГДА.
И – ВСЕМ.

*

Идут "зелёные". Демонстрация.
За обезжириванье
прибрежных скал,
рыб таёжных и... всех мутаций,
и учёных, кто их «снискал».

- Мы немало на свете знаем.
Только знаниям вышел срок.
Так что, разум непознаваем.

... Сдать мозги, и башку в песок.

- Не мешай мне работать моим умом –
я твоим тебе не мешаю.
Я задачи свои решаю
с «неизвестными» за углом.

Ближе к Истине Мир коварнее:
«всё – с меня»,
значит, всё - с нуля.
А навстречу нулю – армия.
Очень пьяные дембеля.

И орут святую песню,
да на всю на Красну Пресню:

«Аты-баты шли солдаты –
знаменательны и «даты»:
строем роем, пьём и бьём –
наши головы из олова,
мы соло не поём!»

- Кровь-то в подъезде – аж до шарниров!
Будто бык о бетон размазан.

- Тут намедни король вампиров
дрался с дембелем
из спецназа.

- Да? А вампир-то чего тут?

- Каждый – в поисках где удобно;
он сто лет как сопел под лобным, -
там-то сроду не заметут.

- Дверь открыл – и его втянуло...
блеснула задница! И - кранты.

- Я там была. Там всю зиму дуло.
То труп в подвале, а то – менты.
Там наша явка.

- Молчи, малявка!

*

- А скоро Сталин в Москву вернётся –
Москва умоется, улыбнётся,

- На Лубянке зашевелятся –
испугаются провокации.

Дом
многотомный
прочитанных комнат
из стеллажей
переплётов огромных.
Тронешь страницу –
случится беда
та, что не выпустит никогда:

стёкла, выгнутые наружу -
взглядом выдавленное окно.
Потому что уже не нужен
взгляд, которому всё равно.

Там человек меж оконных штор,
и Москва стоит, улыбается.
И искрится в ночи, смущается
их таинственный разговор:

«Помните, в 37-м году
я Вам в верности поклялась
и сказала, что подожду.
В Вашей комнате дождалась, -

нарядилась для Вас в огни.
Вы у шторы стояли плача.
Не бывает, видать, иначе,
но зато мы теперь одни...»

*

- У познания биография -
кто прочтёт, не поверит сроду!
И болтать о ней – не народу,
потому что – лимит на трафик.

- Все – прагматики-аналитики
от Аляски до Севастополя –
всё прочешут,
найдут, и – «Нобеля»,
лишь бы – пусто и без политики,

с биографией «в соответствии»,
в полукопиях с настоящего:
кто «не выплыл в стихийном бедствии»
или так... ДТП – и в ящик.

- Знаешь, милый, ведь ты не гений, -
дальше родины не сошлют.

Кремль – место захоронений.
То ли кладбище, то ль - приют.

Входит Берия.
- Куда с шарманкой!

- Это урна. Чего ты, Коба! –
выборы.

- Если я тут, то – выбрали.
Единогласно. Навек. До гроба.
Воздержавшиеся?

- На Лубянке.

- Снять хотели кремлёвский смех.
Входит Сталин – хана кино.
Сталин вышел, и все - в окно.
Потому, что запомнил.
Всех.

- Был Бухарин, а теперь – лужа
там... в тюремном дворе... внутри.

- Каменский с Троцким вошли снаружи
в третьем акте. Иди, смотри.

А потом войдёт Гумилёв,
а над ним в небесах – Сирокко!
Улыбающийся широко.
Разозлит, и пойдёт отлов.

*

- Не оправдал он надежд начальства.
Дочка умная, не далась,
не разделась, не разлеглась... -
антисоветский пример нахальства!»

- Секс на фоне широких маршей,
сводок МУРа, НКВД,
как ни странно, но был изящнее
и душевнее, чем в 3D.

Воздаяние ли, падение,
был СОБЫТИЕМ он и сном,
восхождением, снисхождением,
наваждением...

- Вы о ком?

- Какая муза! Какие дали! –
цветы с колена, и - от винта!
Я о любви тебе, о печали,
а ты - хоть слово в ответ!

- А?
Вы чё сказали?

Убили девушку. Утопили.
Стихи писала и не далась.
Глаза, говорят, у неё были! –
во всё лицо.
Это тоже власть.

- Я весь век учусь, и... немею
как немеют в любой тюрьме:
всюду – что-то ещё дерьмее,
как всегда при любом дерьме.

- Такие у Сатаны уловки.
Как проходишь?

- По уголовке.

- Это, брат, хорошо. Увидишь.
Срок небольшой.
Повезёт, выйдешь.

- Братан – конкретный: стрелял – по делу.
Попал – реально.

- И где он есть?

- На зоне. Спит и жиреет телом:
не смог повеситься, чтоб не сесть.

- Один женился – как в воду канул.
Другой жену научил стрелять.

... Один рукой зажимает рану,
другой с заточкой ложится спать.

- Был ничто, а теперь бандит
самой высшей, - говорит, - инстанции.
И что прикажут, то сочинит.
Склочник.
Шлюха для провокаций.

- Это факт. Навсегда. Навечно
меченые они все, "меченые".

- Их начальство – из мрака прошлого,
с тем и в будущее придут.

- И вмерзают в сугробы вросшие
пока об этом болтаем тут.

... Заиндевелый
стоит индивид;
и то ль стоит,
то ли сделал вид.

- Чё в нём толку-то, мать ети! –
кинь в болото –
по ём пройти.

Раз кто-то может купить свободу,
есть тот, кто может её продать:
купите воздух,
купите воду,
купите свет
или сон – поспать.

Купите разум себе и бабу
купе купите на сто путей.
Потом купите себе в нахабу
себя самих и своих детей.

Возьми любого, он - «сам собой»,
Аллахом, Господом, но – «храним»!
Ангелы – по бокам.

- Конвой?

- И раньше был, только шёл – за ним.

8

Ребёнок в окошке играет с куклой –
меняет головки ей и глаза.
и скотчем приклеенная стрекоза
на детской щёчке, тугой и пухлой.

Девочка-школьница.
Девочке плохо.
Пальчики – белые,
личико – серое,
слёзки смешались с измученным вздохом:
«Господи, пить научи нас
в меру!»

Хмурый мальчик идёт по улице,
в ушах раздаются слова отца:
«Гоп-ца-ца, гоп-ца-ца!»
Ну как же тут не нахмуриться!

«Новое поколение выбирает «пепси»
… травку, водку и эпилепсию.

Происхождение – дискотека.
Образование – интернет.
Родословная – дети века
с генотипом «других планет».

Я, навек нулевой, отравленный, -
сам как будто всему виной.
Ничего-то мной не исправлено,
и растёт волной за спиной.

- Каждый
в чём-то собой недоволен.
Вот и пьют они,
«шестерят»...
Взять да открыть бы
для всех подряд

«ПУНКТ ПОВЫШЕНИЯ СИЛЫ ВОЛИ»

... Входишь, навстречу: «Проблемы? Курите?»
И – в зад укол до скончанья срока.

- А завтра – очередь
до Владивостока:
талоны, запись и строй сикьюрити.

«Плевать на Целое. Счастье – в части».
(Мир – зомбированный шизофреник).

Считаем потерями  ДЕНЬГИ  ВЛАСТИ,
приобретением – ВЛАСТЬ  ДЕНЕГ.


*

Парки – чтобы гулять с собаками
или – собакам гулять с людьми.
Этим и тем хорошо одинаково.
В среднем с 6-ти до часов 7-ми.

Опять натыкаюсь на их «естество»,
и снова кажется мне, что люди -
многоголовое существо
с интерпретациями прелюдий

в интермутациях их семьи
из комбинаций банальных качеств
с одним решением сверхзадачи
в размерах парка или скамьи.

«Высший разум» - не техновня,
однозначнорептиломастый.
Сотни тысяч дерутся насмерть
«за выживанье» среди меня.

- Каждый,
который влюблён во всех
каждых,
влюблённых в родную кучу.
Куче плевать, кто из "каждых" лучше;
куча не ставит печальных вех.

- В каждом фильме – ползком на жопе
скользкими пятками... срамота.
Наш вскочил бы – и «от винта!»
полсекунды – и весь в галопе.

- «Герой в грядущее смотрит прямо!»
(забыв о компасе и часах).

- «Слепой слепого затащит в яму».

- Их две в порталах на Полюсах.

- Они живут без тюрьмы, без драк... -
им этот мир принесли на блюде.
У них «есть всё», если это так,
но «всё» - ничто, если речь о людях.

Они без нас - без проблем и книг,
нет души, и видать, не будет.
Все язвы мира, увы, - от них.
И это – всё, если речь о людях.

- Ещё до вторженья Луны в орбиту,
(этого Фобоса с Деймосом вкупе),
было в нас что-то, что нас погубит,
и мельтешило в словах Санскрита.

- Наша Земля – батарейка питания
для разлетавшихся НЛО.

- Бог не электрик, но знал заранее,
что с полюсами им повезло.

- Это – долгая эволюция:
генетическая консервация,
«независимая» резервация
с человечествами на блюдце.

- Этот космос – с зарядом «минус».
Храм материи-девы-матери.
Каждый ротор навечно в статоре.

- Вот и пыхтите, - чините примус.

- Сколько же ты ему рассказал! –
от древней схемы устройства Мира
до двери в Рай, до её шарнира
и описав ему
Райский Зал, -
ДОРОГУ, что выбираем сами,
ЧЕМ будет тот, кто неисправим...

А он, кивая, искал глазами
с какого бока ты уязвим.

- Вот возьмёт сейчас и исчезнет,
и появится за углом.
Расскажи, обвинят в болезни

- Измеренья хранят излом.

На лацкане – ромбик.
и герб на ромбе.
Зомби.

- А я вот бдю. Я – человек бденный
И убедю!

... Нету слов.
Военный.

- Вопрос «одни ли мы во Вселенной»
давно затмевает другой вопрос:
«Что мы делаем среди звёзд,
КТО МЫ?»,
если уж откровенно.

- Я б ответил, да забодают,
я сказал бы, да не простят.
Что растит нас и что питает, -
очень злобных, слепых котят?

Там, где все превратились в нас,
Кто
в ночи зажигает, звёзды,
роздан кем
первозданный воздух
по планетам в рассветный час?

Чем гордимся, того достойны:
звёздный свет – не предлог для дружбы.

«Космос – это Большие Войны».
\ Разведданные Спецслужбы \


*

Слава Солнцу!
Да его мало.
Ну не смешно ли, позвольте, это!
Даже если вокруг – лето,
воздух – тонкое покрывало.

Тянется к свету живое, тянется –
дети, деревья, дома и травы.
Всюду растёт,
да в земле останется.
То-то печалятся
все, кто правы.

Разум –
в плену у пустой Лолиты,
Демон отбора –
по следу призраком,
время пугает
недобрым признаком:
пилят машины
гранит на плиты.

- Нам успокоиться б тем, что найдено,
нам рассмотреть бы себя поближе –
все бы вершины свои да впадины.

- Лижем
бьющую руку,
лижем...

- Чем может профиль гордиться в фас
в век расфасованных биомасс?

- То-то никто никому не нужен,
и о людях пора забыть;
все обняться зовут, любить.

Говорят, а петля всё туже.

- Обречённые цивилизации
подрастают, а там – шлагбаум.
Разум нужен, чтоб догадаться:
за шлагбаумом – Космотаун,

что скопирован по-обезьяньи,
и – мартышка с очками в лапе
в колпаке как на Римском Папе,
и с зубами как у пираньи.

- Знаешь, парень, присоединяйся.
а не то – на Луну из пушки.

- Эй, людишки, вы чьи игрушки?
Разойдись, мишура! Раздайся!

Стол, сукна зеленей, кругл.
«Все сдавали, и ты сдавай».
Дом игорный с названьем «GOOGLE».

- Ставки сделаны. Не зевай.

И с ладоней материков
на холодный стол океана
разноцветные карты-Страны
упадут под смех игроков,

заскрипят по паркету стулья,
время с лестниц смахнёт шаги,
взмах фуражки с высокой тульей
и нижайший поклон слуги.

Правда жизни – что недоумкам
вся Вселенная
не принадлежит,
только часть, что вместима в сумку,
вон он сумки и сторожит,

весь как есть посреди Вселенной,
с каждым местом несовместим.
Жизнь задумана откровенно.

- ... А наплачемся и простим.

*

Город – кадрами кинолент.
Память крутится колесом «катушки».

- Этот фильм охраняют пушки.
И генерал есть, и Президент.

- Теперь – свобода.
Не арестуют.
Вон депутат среди бела дня
с большим плакатом:
"Я протестую
против критики самого меня!"

С чем-то рядом мы... с чем-то рядом...
под полунинским снегопадом.

«Величайший враг будет прятаться там,
где Вы меньше всего будете его искать»

/Из мемуаров Юлия Цезаря, которые не успел
прочесть Помпей./

На планете Земля
это изречение считается мудростью.


9.

Бывает, небо встаёт – стеной.
Всё на небе как на стене,
будто писано Сатаной –
красным ужасом в тишине:

туши
кровью набухших туч
на золотом в бриллиантах блюде,
горы... горы термитных куч,
и – никого, только – люди... люди...

В слове «принцип» живёт задача
созиданья живых Миров,
где богатые тоже плачут,
но, увы, не в углах дворов,

не над пультом, не у мольберта,
не в окопах над рванью ран;
срок их вымерен – не начертан,
путь их вырублен, да не бран.

*

- Будь выше! Слышишь, -
отдохни, поэт.
Живи сквозь сон. Я вот сны гляжу.
Я, так сказать, - гражданин планеты,
и сплю.
Там, где нахожусь.

Жуть.

Дрыхнет с необоримой силой!
Человек-коллапс.
Человек-могила.
Всюду - сонные...
и – не спроста.

- Удав заглатывает себя с хвоста.

Там что-то было в объёме черепа, -
вполне достаточно, чтобы БЫТЬ.
Мир велик, только я уверен:
мир не учит людей любить.

Нет ни книг на то, ни религий,
ни наук, ни добра, ни зла –
только проповедь да интриги.
... Если есть
ДУ-ША,
то – была.


10.


Мир технический, мир Искусств –
мир трансформации
наших чувств:
автомобиль, самолёт, здание –
осязаемые желания,
опредмеченные технологией.

Вне технологии – только боги.

- Мы – промежуточные Миры
технология мишуры:
техногенная инженерия!
Звери.
Это – эпоха Зверя.

- С таким огромным лбом - такой тупой!

- А «больше» никогда не значит «лучше».

Вот потому гармония – не случай:
она компактна тонкой красотой.

- Все помрёте. И будет - прах.
Потому, что замкнётся круг:
главный враг
среди вас - "друг",
и у вас "человек" -
звук:

человек быта,
человек-брак,
человек – сбитый
стоп-знак,
человек-пропасть,
человек-тупик,
человек-пробка
в час пик!

И крик – не крик:
человек - стена.
Непробиваемая
и не одна:

вот - люди ИГРЕК
и люди ИКС.
Вот - люди ЗЕТы,
и всё - афера
как возмущения биосферы:
вроде – люди,
и вроде – фикс
в завихрениях сверх-пустот
в рамках поля или заряда
кто – за РЯД,
ну, а кто – ИЗ РЯДА
всё равно мы теперь – НАРОД:

с каждым шагом – плотней, плотней...
Слева: «Не проходите мимо»,
справа: «Не наша проблема. С ней
море бед от паденья Рима».

Дальше – всё. И вперёд – ни шага:
Факты, сложены в кирпичи.
То ль изгой я, а то ль бродяга...
... За спиной шепоток: «Молчи».

Что ж, и пусть! –
средь минут молчания
высься, день моего отчаянья:
не всколыхнувший ни толп, ни толики -
человек-ничто.

ЧЕЛОВЕК-НОЛЬ.

- Эй, Господин нулевой житель,
я читал на заборе где-то,
что
становится унизительным
пребывать
на таких планетах.

- А вообще-то планетка редкая.
А понравилась, брось монетку
в Атлантический океан.
Пока на всю не открыли кран.

- На нашей длинных ножей в достатке:
ночь – и этих... - ни одного.
Правда, скучно, но ничего;
кони быстры и девки сладки.

... Тоже функция во Вселенной.
В эквивалентах энергий дна.
Она мгновенна, они мгновенны –
как из лайнера, из окна

сунешь голову – оторвут
гены высмотрят, и – под нумер.
Спрячешь голову – говорят, умер.

Пристегнётесь – и засмеют.

*

Тряска.
Такая, как после убийства –
трясёт полмесяца, говорят.
Можно избавиться. И притом – быстро.
Геллер, у Вас не остался яд?

В уличных лужах "стреляют" мальки –
это мальки пираньи.
Автоответчик: звонки–глотки.
Автоответчик ранен.

- И попросите, чтоб не звонили;
у нас охота на автомобили.

Тут и сердцем железно-жилистым
заржавеешь,
буксуя вплавь
вдоль по дну приставуче-илистому,
хоть Москвой его озаглавь!

Клин журавлиный –
что HOR над городом.
Гордо летят журавли,
гордо.

- Но что-то осталось от нас... по безжалости,
там, в опустевших музейных гильзах,
на потолках пирамиды Гизы, -
копоть лет...
цвета побежалости...


11.

Как хрупкий серпантин
на новогодней ёлке –
рекламный мир
для незакрытых глаз;
несёт меня в машине-плоскодонке
круговорот Кольца в полночный час.

- Крути колёсами глупый глобус! -
учи километрию, наука – во!
Промчатся мимо, и – никого.
Байкеры!
Ветреный мотоопус.

Пятьюшестьвую по Москве.
Со мною – четверо.
(Я – пятый).
Один «с Бутырок», - в одном носке,
другой – другая, и «до Арбата».

Третий – лишний.
Ему – к врачу.
Четвёртый настаивает, что он – первый

... А я таксисту за что плачу?
А за его же нервы.

*

Над углекислою волной,
смотрю, взлетает надо мной
светло,
возвышенно
и прямо

Р Е К Л А М А –

парус в море хлама!

*

Я – тоже частица Большого Потока,
весь - от следствий и до причин.
Любая машина
так одинока
в стальном потоке
других машин!

Лента дороги свистит отражением
дня и наматывается на колпак.

- Всё тут записывается. С умножением.

- Значит, просматривается, коль так.

Взгляд сквозь зеркало заднего вида,
и – обида в нём, и обида...

Лавина рвётся, глотая тени! –
стихия – зло.
Остаётся ждать.
Регулировщик – изобретение!
Венец умения убеждать.

А впереди – длинномордые гончие,
за ними – с бамперами
потяжелей.
Скоро
загонят асфальт,
прикончат,
и сожрут тишину аллей!

.   .   .   .   .   .   .   .

Взлетел автомобиль
над скоростным шоссе,
вращаясь в воздухе,
разбрасывая дверцы!

Он жил «на взлёт» -
как белка в колесе
и надорвал взорвавшееся сердце.

*

Я сам за руль моего мозга
как схваченный за руку вор-казначей
вмурован
отвека
на Трон и розги:
я, сын человека,
уже – ничей.

Зрачок – простенок шириной в шаг.
Бежать!
И – фокусом роговицу тёплую
сверлю,
вплотную душой дыша.
Запотевают стёкла.

Что за шутки! – кто кому дублёр:
«я» моё – первое,
а «моё» - второе?
Я их обоих...
и - слышу хор
роя.

ГАИшник умилен: «Раскис, покорненький, –
ишь, не пристёгнут, энтузиаст!»
... Включаю мохнатые веки-дворники –
и Мир как после дождя цветаст!

- Здравствуйте!
(настежь
ладони-дверцы).
В салон – без масок, прошу заранее.
... И толпы эмоций по жилам - в сердце, –
в камеру внутреннего сгорания!

«Чужая – потёмки», а тут – катаклизм!
Свихнулся б гений самого Цельсия.
Не зря кто опасливый, проклиная жизнь,
в меня заглядывает
через копоть «Цейса».

Я – биомех.
И моя машина –
суперэврика бионоваторств:
от разных паршивых вестей на шинах –
блок равновесия:
вести-булятор.

Мои движенья - экономичны,
моё положение - диалектично:
я - комичен
и я трагичен,
я - эстетичен,
и я - ЛИЧНОСТЬ.

Моя любовь – эталон пропорций:
лица,
руки,
манеры,
торсы.
Жизнь – сумма моих эмоций:
Время – порция!
Материя – порция!
Всё – образ-эмоция:
Солнце и я.

И даже – скорость
сквозь пыль и мрак,
да так,
что Мир за окном – полоска!

Полон чувства мой бензобак –
в объём горючего
для машины-мозга.

Я - биохимическая химера,
плод Всевышнего Инженера,
моя космическая карьера,
биофункция и манера –
Мера!

Мой дух –
программа в сосудах вен,
и по моим перфокартам гена
Я поколенья
везу из плена,
и бесконечен плен.

Закон механики суров.
Не нов для повторений я:
теряю
остроту углов
от всяческого трения.

Все тяготения – во мне,
хоть подковал не я блоху.
Ньютон относится к Луне,
как я – к его же яблоку.

*

Такой же точно –
ночью, под часами,
устав от грязной деловой ходьбы, -
автомобиль
с потухшими глазами
и углекислым запахом судьбы

ждёт ли,
спит ли, -
кому судить!
По тёплой морде - то грязь, то град...

Ф У Н К Ц И О Н И Р О В А Т Ь  значит  Ж И Т Ь.

А это не просто, брат.


12.


Как у Хлебниковского лица –
улица у лица длится -
вся до какого-то там конца,
там, где «Планета пиццы»
вьётся-бьётся над «Миром кожи».

- Скажите кто-нибудь из прхожих,
что это, - психбольница?

- Тебе какую, - с крестом, с врачами? –

... Пацюк не шутит. Об чём шутить!
«Тому не нужно далеко ходить,
у кого сам черт – за его плечами».

И как в кино – по спине ладошкой:
«Прибыли, брат! выходи ножками...»

*

В системе общественной гуманологии
человеку-нулю узаконено место:

«ВСЕ ТЕМЫ ЗДЕСЬ, Вытирайте ноги».

И стены -
желты,
высоки,
и отвесны,
как Сьерра Маэстро,
исписаны датами
восхождений.

Х О М О   Н О Н Г Р А Т У М
(Перевод: «блаженный»)

Странное здание. Порядок сложен.
Мыслят.
Немыслимая тишина!
Эль Греко занят,
эМ. Врубель – тоже.
Проблема занятости решена.

В глаза с порога – душа Ван Гога:
кольца галактик
и соль дорог.
Горьким мазком постиженье тревог.

Боль-недотрога, да прими Вас Бог!

И рос над хроникой
Босх Иеро`ним
богом иронии,
страха и смеха -
века утеха.
Смотрим и стонем:

«Блажен, кто посетил сей Мир
в его минуты роковые;
его призвали Всеблагие
как собеседника на пир».

Блажен, кто посетил сей Ад,
войдя в продажное пространство
с его бездарным постоянством
в бетонном холоде громад.

Блажен любой, кто верит в Суд,
в Причал печального Харона, -
там самозваные короны
к ногам блаженных принесут.

Сплошь забинтованный человек:
локти – в стол,
голова – в ладони,
стакан...
и граней живой разбег -
лучики солнца.
Урок Гармонии
в жёлтом доме.

- А как название?

- Не догадались? – смотрите, спросится! –
это икона. На золотом фоне.
Портрет Георгия Победоносца.

Люблю большие холсты на стенах:
их как страницу не перевернёшь.
Встанешь, всмотришься, и поймёшь
"зону",
Сталкера...
где-то в генах.

*

Стен – четыре.
Человек – один:
тень
в сурдокамере отчуждений.
Впереди – стена,
стена позади:
клетка.
Внутри – биение.

У сердца наивности – Сатане на хохот;
в кровь кулачонки о железо-грудь!
... Кроха Мир.
Человек – кроха.
Стены – немая муть.

Бывает,
всё – как с обрыва в прах!
И будто сам пополам разорван:
как извернуться,
чтоб схватить за горло
дрожь,
распоясавшуюся в зубах!

Где точка опоры! –
потолок вскачь.
Чьи-то бороды.
Кто-то врач.

Врачей люблю начиная с рук;
сам был трижды «грехом отпущенным».

ЦЕНТР СИНТЕЗА ВСЕХ НАУК.

Лозунг: «И в Пекле, и в Райских кущах
славься, рука дающего!»

Ну, думаю, выслушают, чтоб понять, -
я сам за то, что "не дать – отнять".

Диагноз: «Художник. Образный бред».
Рецепт: Два курса – и бреда нет.

- У Вас с эмоциями, - говорят, - беда:
с точки зрения информации
они – простейшая ерунда:
информационная компенсация.

Хриплю: «Эмоция – КАТЕГОРИЯ
всех оценок, на любом уровне!»

- Где ты выискался, горе-умник?
Ишь, Авиценна, –
с кем лезешь в спор!

... Ужель терпенью подступил предел,
меня живого уподобив мумии?
Господин Эйнштейн, что
с ними
делать?

- Нет Эйнштейна, - говорят, - умер.
«Информация» в моде.

Кому возразить,
что «бог Относительности» всегда в силе! -
оценка-эмоция ОТНОСИТЕЛЬНА
всех, которые ЕСТЬ и БЫЛИ.

Конфликт потребностей – фундамент жизни,
где судья эмоция – представитель СИЛ.
С Эйнштейна метод,
с Ньютона физику,
с Мира по мысли – на венец: носи!

И сформирована в «чёрном ящике»,
словно из чёрной дыры – звезда
она способна по-настоящему
останавливать поезда!

Так спасали детей на рельсах,
так взлетали по стенам ввысь,
выживали с числом по Цельсию,
да с таким, что - посторонись!

Мир - не то, что вокруг нас, -
вокруг - информация для ушей и глаз.
А значит, в черепе Мир. Внутри.
Всё - там: и тьма, и лучи зари.

Что, если Истина в Главном, в лучшем
в мирах вещизма и в наше время,
сквозь грани в местное измерение
приходит только под видом случая?

Эх, что б сделал с моей "конструкцией"
философ какой-нибудь экзи... куцый!

Но врач - учёный.
Учёных слушаю.
- Читали притчу о двух лягушках?
В кувшин, мол, - две, а назад – одна.
Красивая притча. А потому верна.

В красоте – и правда. А как иначе?

Шепчу:
«Ваш труд... (Вы - не скрипач Эйнштейн).
отличен так же,
как от мудреца Мазаччо
очень красивый Монтень.

Притчи мужества суть несут.
Они – «науки» иного рода.
Попали бы Ваши лягушки в сосуд,
где не сметана, а тонкий лёд...
Вот.
И хлебали б воду,

что льёт-течёт из научных книг, -
смотришь в книгу и видишь... фильм:
кадры мчат, а вперёд – ни сдвига;
завис вопрос, над волной дельфин».

В ответ: «Первичное – представитель пола -
бич влечения к наслаждению».
Первичное можно и – в зад уколом:
не сопровождается ощущением.

Элементарное – вот что первично! –
ему, первичному – не до чувств.
Чувство – комплекс. Оно – вторично.
И без него этот Мир пуст.

И правда –
не в Мире, а в отражении:
ЗАЧЕМ оно есть,
почему – ТАКОЕ
с субъективностью искажений,
без которых и жить не стоит?

Будто бы знают, зачем, Кому
так
понадобилось в НАЧАЛЕ –
тронуть СТРУНЫ, чтоб зазвучали
в нас...
сквозь нервы...
сквозь тьму – кому?

Да не остави Вас, доктор, цвет!
Да не остави Вас, доктор, звук!
Нет НИЧЕГО там, где чувства нет,
слышите сердце? – о том и стук!

Но будем сдержаны... в размерах талий,
будем решительны в декольте,
принципиальны в спортивном зале,
и взыскательны в варьете.

Будем духовны в размерах ринга,
беспрекословными в темноте,
непримиримыми в каратэ.
И многодумны, как песни Стинга.

Как Вам живопись в инфракрасном свете?
Ультрафиолет – это Вам к лицу.
При минус двести родятся дети
в Мирах, чья жизнь близка к концу.

А Райский Сад из огня и плазмы? –
давай шагнём в раскалённый газ!
... Нельзя хотеть, чтобы всё – сразу,
что не охватят ни ум, ни глаз!

Мир «свободен» в диапазоне.
Это – школа его и класс.
Смысл – в чувствах, в загоне зоны:
Всё – для нас,
как и всё до нас.

- Вы намылены? – как Вас взять?

... Руки. Медленные как вата.
Цифра «6».

- Не моя палата!

Видно, Вам повезло когда-то,
мой запуганный психиатр.
Вы ведь тоже чего-то... автор...
с партитурами компромата.

... Бродит чувство по эту сторону,
будто Мир – в глубине зеркал.
Слава Эдгару По и ворону, -
значит ворон его искал.

«Мы – разумные на Планете».
Только вот ведь какой курьёз;
Ум – не Разум, он – чтоб ответить,
Разум – чтобы задать вопрос.

Доктор в трансе: «Я говорю, - бред!
Где рецепт?»

И меня нет.


13.

Влачу на плечах половину Мира.
Как
такое
одному влачмить?
"Информация" - вещь
в интерьер квартиры:
в шкаф закрыть, не читать, но чтить:
«Терпенье – свет.
Нетерпенье – тьма»
Кто враг ученью, тому – тюрьма.

И не уймётся же, тянется уйма
воззреть «благомудрого» и целуемого!

В ответ - молчанье как испытание.
(да и сколько тут было их!) –

П О С Т М О Д Е Р Н И З М
как отрицание
закономерности себя самих.

Тогда зачем – «хорошо-плохо»,
чья потребность,
критерий – чей?
Какого «разума» - суть вещей
от пролога до эпилога?

*

В какие бы сны
деформированным разумом
не вторгся,
сердце толкая охать,
в каких бы восторгах
любви или праздника
ни задыхался б, горяч или нежен,
вот он! - страшен и неизбежен, -
захлёст индикатора!
И - сорван вдох.

Нервы режет зубовный скрежет:
«Чем страшен Мир, тем и мудр Бог!»

Что ж, неплохо.
Научен.
Но где
по такому смертельному случаю
сдают билеты в Золотой Век?!!

... И снова – тишь.
Лишь по краю тучи –
золото звёздных рек.

... Фуршет жуёт, и фуршет не слышит.
Здесь «тасуются» не за тем.
Пресмыкающийся Эдем.
«Выставляются».

E X H I B I T I O N.

Все как-то... – по`д ноги:
«Недосуг, простите…»
А мне в какой изловчиться жест:
«Сюда пожалте, тут – честнее живопись...
извольте на блюдечке
салат-протест».

Чёрта с два!
Ни теперь, ни завтра.
Я, предтеча, дурак, поэт, -
ходячий... лакмус,
ка-та-ли-затор,
н-нерв или... н-нечто
вроде этого!

*

От дум подобного рода и хора
глохну в толпе, затыкаю уши.
Тенью покорный, ползу коридором –
тихо, по дому...
мне дома – лучше:

в моей тесноте безмятежных реликвий,
акцентируясь выставочно на стене-алтаре,
тяжёлой иконой тысячеликой –
сыны человечества на одном костре.

В перечне лиц – всё величие Разума.
Комната вырядилась Воскресенским Храмом!
Моей Беатриче
канонический праздник
тускнеет красками в златовласой раме.

Сердцем предан, разбит, поруган,
подруге «Ада», отставая в круге,
сотым прощанием губы мучаю:

P.S. к неоконченному письму.

Пишу «в обратную»,
как сквозь плоскость зеркала:
справа – не правое, окололевое.
Так, чтобы сердце неоколелое
досочинило бы – не померкло:

«Я не хочу говорить Вам: «Помните?» -
Ваша память – холоднее бритвы.
В моей голове,
ста небес огромней,
Вы –
ярче падающего метеорита,
чей воздух сжатый сожжён и взорван
в сквозных коридорах органных горл!
Согласен;
пусть белое станет чёрным,
как... снег на вершинах гор.
Как светоносный туман инверсий –
туч закрученный белый край.

Любовь моя – не земная версия,
и не трёхмерный Рай.

Вы – нежней белоснежной скрипки
на чёрном камне эпох и плах,
Вы мне нужнее
чем седой Санскрит
врытому в скит
монаху.

«Честь безумцу.
который навеет
человечеству сон»... золотых Голгоф?
Согласен, -
пусть «цифра строга неверьем»:
строгость – удел Богов.

И в бесконечном безмолвье мрака,
где всё сгорит, и – последний ген,
я Вас наощупь изо льда и шлака
высвобожу!
Как Роден.

На страже встану,
навек бездомный,
всем катастрофам и ветрам открыт...
Я не хочу говорить Вам: «Помните?» -
в Вашей памяти, что ценней, чем Крит,
меркнет облаком
серебристым
имя,
стынущее на губах,
гаснет голос костром за Пристанью.

А там...
Начинайте, Бах!»

*

Встать над твоими дорогами статуей,
разом выдохнув
никотинный смог,
пугая ли высотою, радуя,
но чтоб никто миновать не смог!

Каменной грудью (для всех орудий),
с лиц
удивлением маски стягивая,
в один – на всех шириной путь –
врасти зарубками на своих костях!

И под тёплым дождём
беспросветной лести
я, нержавеющий, ни слова не продал бы,
словно Родосский колосс, торжественен,
жестом естественен,
чист и прост...

как тот восход,
что от бессонниц жёлт,
где...
встань, любимая,
(и теперь не веришь?) –
сыном звёзд
на туманный берег
по глади
голоса твоего
шёл.

Теперь на мне лежит крестом
что будет и что было, –
к твоим ногам упал мостом
над собственной могилой.
Опустишь взгляд... не из стыда,
а так, похмелья ради, -
вода:
ни слова,
ни следа
на серой, мутной глади.

«Поверь, все силы Мира – в нас:
в нас сумрак и рассвет».

... И для тебя мой мир погас
и – до скончанья лет.


14.

Я – вор,
представиться разрешите:
я – сор,
преступник.
Я – разрушитель!
Я – вздор,
я – блеф,
я – нулевой житель,
я – призрак.
Детям своим скажите,
что я – грабитель в Святой обители:
я бытие` посчитал событием!
Мою реальность мне
извините.
Я связан с жизнью тончайшей нитью –
порвите!

Не по инструкции, вне дерективы,
поздно пришлась оно или рано, -
моё рожденье, - инициатива, -
не предусмотрено в ваших планах.

Вы, твердословы христовых житий,
чего дрожите, разрази вас гром
в лесах недостроенных общежитий,
где каждое слово не в такт – на слом! -

благословите
во прах
нулевого жителя,
из ряда вон выходящим событием
распрямословившегося языком!

Молчите?

Кто слухами снюханы,
лезьте выше –
всем хватит места
где любовь была!
... Помню,
кто-то стоял на крыше,
а парус – внизу,
за четыре угла.

Не мне.
Я знаю,
что проклят вами.
Душою выплачен как дождями лето.
Чего разглазелись? – ведь вы же сами
О чём-то... там...
о Конце Света.

И когда сорвусь,
по песчинкам собранного
изучат, кто выживет,
сквозь печаль дивясь,
меня,
призывавшего
глубочайшим образом
изучать
беспечальных
вас.


*

Взлетаю пожаром по ржавой лестнице -
«ступени познания» рвут ладонь.
Здравствуй, Солнце!
Я знал, Ты – здесь!
Славься
огнём агонии!

С крыши небо на город ближе.
(гудит громада в огнях зарниц).
И вижу, машет рукой Куинджи,
с крыши кормящий птиц.

... Какими странствующими чудо-плотниками,
стропила взметнувшими
до Селинджеровских высот,
под парусами каких полотен
будет выстроен Вещий Флот?!

Не вами. Знаю.
Со «вселенских круч»
вижу, – сбежались по судам судачить:
«Разбился»...
и – хмурый дежурный врач.
Чудак-альбинос в муравьиной куче.

Порой полезно остудить лоб,
дрожа в туман предрассветных сумерек... -
изобретают,
как сделать гроб
по форме судорог, в которых умер.

Чертой отчаяния
очерчен весь,
во всём виновен,
обслюнявлен лестью,
я вас прошу,
вы не терзайтесь совестью
как те, у которых
она есть.

Кровь – трассирующими по вене,
пламя падает сверху вниз,
жжёт ступню ледяной карниз,
колкий ветер тревожит тени...

За каждую душу краснеет свет,
ночь покидает свои города:
и слева на крышах чернеет НЕТ,
а справа алеет ДА.

- Это же вирус! Обратный ход,
бес, пожирающий биомассу!

Там, над Солнцем Земля встаёт –
вся в кракелюрах, в мозолях, в трассах...

Мне, предрассветным лучом пронизанному,
душу выдернет как чеку...
Что же здесь – на карнизе жизни –
пожелать себе, «смельчаку»?

Уж лучше – сразу: снарядом в голову,
сердцем с крыши, – и об асфальт!
... Чтоб не колбасить по моргам голого –
выть в кладбищенский контральт.

Чтоб не глазели по крематориям,
как бьётся в стены печи поэт...
Без причитаний-фантасмагорий:
будто был я
и сразу – нет!

*

... Громы небесные,
что
ваш духовой оркестр!
Грохотом крыши
смят и согну`т он.

Всем стоять! Не сходить с места! -

ЭТО – МОЯ МИНУТА.

Вихрем ветра сквозь свист – сквозь сеть
жил, сухожилий, сосудов, нервов...
эй, Земля, принимайте в жертву
взбунтовавшуюся отболеть!

Толчок,
и – птицей
в ладони ветра –
лёгким планером-одиночкой!
... Не знаете?
Вы бы запомнили это
в той секунде,
где ставят точку –

линзой ринувшуюся
в лицо «любовь»
людей, балконов и этажей, -
единым вдохом – миллион кубов
ветром взорванных миражей!

В скрипичном вопле – арены крен.
Жизнь моя! –
кто тебя, мудрый, выдумал
во славу неслыханных теорем,
дел и границ невиданных!

... Чьей ладонью
рассечён миг,
где крик прозренья жесток и остр! –

кто ты, кто ты,
седой старик –
быстрый небесный монстр?!

Даль – рассвет,
и парит над ней
Ветр
Суровых
Дней.

Роком божьего бумеранга ли
с ярым росчерком лет слит?
Венчан звездой высочайшего ранга
врезанный в даль бушприт!

Над мачтой – синь голубым экспрессом
песенно и широко:
«Здесь я – с тобою вместе я!»

- Здравствуй, пророк Сирокко!

Светел бег,
паруса перисты,
в вихре,
сжатом канатом рей,
хлещут в лицо календарные листики
сорванных горнами календарей:

в бездонном рёве светоносных труб,
где дуги радуг громоздят чертоги,
я сам – сотворенье скоростей и судеб –
влит в ледяной поток!

Ход вращения полушарий
в рубцах извилин – рядах могил:
мой
Голубой Солярис -
кладезь глубин и сил –
в каскаде сфер освещён зарёю,

и высит к звёздам
золотой рог
светло и песенно
сквозь хоры ветров
Сирокко – седой Пророк.

Ближе,
ближе,
тепла рука...

- Помнишь ли старика?
Задал мне жару, - ворчит меж скал, -
шутка ли – время вспять!
«Грёб по толпам»,
а говоришь, искал.
Плохо искал, знать!

Это у вас называют «функция»,
вне движенья пропорций нет.
Единство частей от Миров до унций –
во имя функции.
Вот ответ.

Их совокупность и есть Гармония –
сумма движущихся частей.
Вот и ржавчина на ладонях,
вот и непрошенный рой "гостей"...

Нет нулевых во Вселенной, нет.
Как и любви нулевой, и боли.
Мир – эмоции, и – не более,
но из них и слагают свет!

Смерть – не «ВЫХОД»,
а светлый «ВХОД».
С чем войдут туда,
тем и станут.
Кто в термитник, кто в звёзды канут –
каждый страждущий обретёт.

А потому возвратись
и встань!
Небо с крыши – на город ближе.
Возвеличен ли ты, унижен,
смысл в том,
чтобы встать на грань.


*

... Лечу на рифы,
рифмы путая, -
плевать на рифму –
пустую удаль,
и уж отсюда я,
не отсюда ли,
был я чудом и –
буду чудом;

острой костью в кровавой пасти
или ребёнком на плахе ниц,
когда под лезвием «твёрдой власти» –
надежда детская без границ!

Что заслуживал, тем и стану –
слезою ли «Демона»
у звёздных рамп,
вассалом ли Воланда неустанным,
чьи ноздри –
пара паяльных ламп,

выльюсь лавой на мостовые,
и... «Чёрным монахом», чей страшен бег,
влечу! – и... Вием
всю душу выем
сея страх
из-под тяжких век,

выжгу, вылижу гарь пожаров,
неотвратим, неизбежен, лют,
всё - до бела!

... И огромный парус
руками нежными расстелю.

Все, кто ждёт воскрешенья душ,
вглядитесь, кто вы
уже есть
в рамах прошлого и грядущего
с гибельным «даждь нам днесь».

На всех фронтах и кострах погибшим
какую правду о Земле скажу? –
что им Вечность, - почти не жившим, -
им бы – сердце
да майский шум,

им бы в грудь – небоскрёбов рёбра,
в руки – прочный каскад мостов!
Вся Планета
за единым гробом
шла б, соскрёбывая
гниль крестов.

И когда б разверзся исполинской статью,
в полнеба вызарив
кровавый чек,
звоном ли праздным речей блистательных
был бы искуплен бог-человек?

ДА – критерий иной Вселенной,
не этой,
чьё НЕТ – добровольный тлен.
Гений искренних поколений –
Разум будущих перемен,
вырвет
из равнодушья времени

светлый Рай – возрождённый ген!

*

Но тем ли светом - как ото всех звёзд -
взорван мой долгожданный миг?!
... И как в ответ – над багровым пиком
в небо взлетевший мост!

Сползает с черепа материк
угарным шлаком мегатонной домны.
Где он, Твой материнский крик,
Обетованный Дом?

Блудный сын, преступивший грань –
певец Гробницы иссохших слёз:
никем не услышан.
Клочком тумана
тонет
в нейтроне
мозг...

Кто,
кем был я,
и чей посланник
в мрак пустыни,
где стынет соль?

Точен отсчёт
на Земные Доли.

терпок и сладок
распад на грани:

боль...
воля...
любовь...

НОЛЬ.



________________________

1990 - 2011 г.г.