о гармонии до отравления
И как делить, "разъять как труп",
доступный отпечаток?
уже, по прихоти оконной рамы,
разбитый в триптих: что-то в ноябре.
нелепое, казалось бы, названье,
как в композиции нелепое соседство; здесь актом действия становится любой
прохожий
в свежести осенней акварели.
И от него хотелось бы отвлечься -
прибегнуть к ластику, возможной корректуре,
чтоб ограничить сор, из сора выбрать.
(мне помнится, физически глухому
была послушна музыка. Есть древний
философ ослепивший сам себя
чтобы яснее видеть суть вещей)
мне ж захотелось только поглядеться
в те зеркала, что утром в хрупких рамах
глядятся в небо. Чтобы, оказавшись
меж двух зеркал,
(и в свежести некрепкого мороза)
отчетливей увидеть,
что и так,
наглядно демонстрирует картина.
Но человечий гомон, тарахтенье, мелькание
не просто отвлекают, а оскверняют,
как казалось мне,
простой и ясный смысл.
К примеру, образы деревьев,
что нагими стоят, а все-же как достойны.
И в тихом трауре смиренно переносят недавние утраты.
(а наша суета,
быть может,
оттеняет их величье?
может быть...)
Другое: в землю вмерзшие следы -
свидетельство и бытия прошедших,
и их наследство – вмерзшие следы.
Подобье оспин, копии всех шрамов,
что оставляем, где бы не прошли,
то алчностью, то гордостью ведомы.
И так, "по мелочам", "кого что тешит",
растаскивает общую картину.
Или наоборот ее низводит
к единой точке.
И в единой точке
иной отыщет повод для науки.
А как же в целом?
Вот и я смотрю,
а если не делить...
И если не мазком присутствия, а актом
в картине человек,
картина меркнет?
Сиюминутное участие его мельчит ее? -
прохожий идет под угол рамы за портвейном.
Выходит за нее,
берет,
и возвращается обратно.
Его фигура в женской куртке.
он в лужу падает,
а после,
грязный,
садится на зеленую скамейку.
Я утомился, видимо довольно. ;
Свидетельство о публикации №111110508820