Дедов простывшие шинели

Бродяга - кот опять ночует на печке около трубы,
Голубка сизая воркует  под крышей – вестницей судьбы.
Осенним ветром оголенный кустарник стынет над рекой,
И месяц, в речке отраженный, сияет призрачной дугой.

Негромко дождь стучит по крыше, и ночь вокруг сгущает мрак,
Огонь свечи слегка колышет сквозь щель прокравшийся сквозняк.
И что-то мне совсем не спится - читаю сквозь неровный свет,
Листая с шорохом страницы, историю ушедших лет.

В ней бесконечная усталость и наслоенья долгих дней,
Неуспокоенная старость и беззащитность правды - в ней.
Дедов простывшие шинели, дороги, голод, поезда,
И отшумевшие метели, и выросшие города…

Ушедший век растаял дымкой, оставив в сердце вечный след:
Лик юной бабушки в косынке и рядом в гимнастерке – дед.
Они любили и мечтали, святыни в сердце берегли,
Детей растили, воевали, сдавали кровь, - они смогли…

Прожить, не отвергая жизни, принять и боль, и мрак, и свет.
Ладонями согреть отчизну, не требуя любви в ответ.
Не в ожидании награды и благодарственных речей,
А просто, потому что надо, и потому, что так – верней.

И потому, что сердце просит, вскипает кровь, ревет труба,
Горячий конь в бою выносит, и   плавится огнем судьба…
Не нам  - благополучно сытым,  не тем, кто начинает жить,
От бед заботливо укрытым, эпоху прошлую судить.

Все, что мы есть; все, что имеем; все, что останется в веках,
В легендах, памяти,  идеях, - стоит на дедовых плечах.
Листаю с шелестом страницы, - читаю в предрассветной мгле.
Проходит ночь, - но мне не спится, совсем не спится нынче мне.

Мурлычет кот, лениво жмурясь, ноябрь стынет за окном,
Крадется утро, небо, хмурясь, светлеет, пробуждая дом.
Ночные тени исчезают, стекая вниз с печной трубы.
Голубка белая летает над домом – вестницей судьбы.

Ноябрь 2010.