Зимний друг в Михайловском

                Владимиру Копице




«Сегодня я поутру дома
И жду тебя, любезный мой.
Приди ко мне на рюмку рома,
Приди – тряхнём мы стариной», -
Писал Поэт из южной ссылки
В письме кому-то из друзей –
Из головы, как из копилки,
Он брал картины прошлых дней.
И вот в Михайловской печали,
Вдали от света и балов
Поэта музы повенчали –
Подняли гений средь умов.
Без долгих мыслей добрый Пущин
Решил Поэта навестить
(В словах он сдержан, не распущен) –
Хотелось друга ободрить.
И был когда проездом в Пскове,
Купил шампанского клико
Аж три бутылки, вышел вскоре
И на санях пошёл легко.
Ворвался с маху он в ворота,
И чуть не выпал из саней
Противник царского оплота
И самый первый из друзей.
И, выйдя скоро без запашки,
Увидел друга на крыльце -
Тот босиком в одной рубашке
Стоял с улыбкой на лице.
Стоял с поднятыми руками
Среди заснеженной зимы –
Не примирился он с врагами
Ни на лице, ни со спины.
И Пущин бросился навстречу,
Боялся друга застудить.
Когда увидит он предтечу,
Кто может скипетр судить?
В заиндевевшей напрочь шубе,
В такой же шапке на боку,
Когда катился час на убыль,
Махнул к Поэту на скаку
И быстро сгрёб его в охапку -
С собою в комнату увлёк,
Где, на пол сбросив шубу, шапку,
В печи раздули уголёк.
Расцеловались, друг на друга
Смотрели долго в тишине –
Не разлучит опалы вьюга
(Подумал Пущин о жене).
Арина вскоре прибежала,
Застав в объятиях двоих, -
Та мудрым сердцем понимала:
Поэту быть среди своих!
Она, как мать, обняла гостя,
А тот едва не задушил –
Он, не считаясь за прохвоста,
Не знал добрей её души.
Друзья, отпив горячий кофе,
Уселись с трубками за стол,
Пошла беседа - в каждом слове
Для них открылся светлый дол.
Они смеялись, веселились,
Травили байку, анекдот –
Как дети малые, резвились:
Доволен этот был и тот.
Вот Пущин вдумчиво промолвил,
Что знает Пушкина народ
И в честь поэта приготовил
Своей любви заветный плод;
Что имя сделалось народным –
Поэта помнят все вокруг;
Что скоро станет тот свободным
Среди друзей в объятьях рук.
Пройдёт унылое изгнанье,
Вернётся Пушкин в Петербург –
К нему придут иные знанья
В кругу испытанных подруг.
Его подруги – это музы,
Талант венчавшие венцом,
И не прервёт насильно узы
Российский мир пред мудрецом.
«Как ныне в Северной Пальмире?
И как лицейские друзья? –
Спросил Поэт. – А я на лире
Теперь играю. Никак нельзя
Вдали от вас грустить сегодня –
Четыре месяца прошло
Моей тоски. Уж непригодна
Её печать - забылось зло.
Теперь я каждый день усердно
Тружусь и с музою в ладу
Справляю срок, служа ей верно;
Моя печаль горит в аду!»
Вопрос услышав, гость нахмурил
Высокий свой открытый лоб:
Что скажет он, предвестник бури;
Не спрячешь истину в салоп.
«Молчать не стану, друг любезный,
Без дел в столице не сидим,
И всяк из нас в делах полезный –
В союзе тайном состоим.
Устали мы, мой друг, от рабства –
Должна Россия встать с колен,
И ради истинного братства
Мы обрекли себя на плен,
Идя к единственной идее, -
Народу вскоре вольность дать,
Чтоб впредь не смели лиходеи
Народный дух в грязи топтать!»
Он замолчал, друзья вздохнули,
Поэта гость расцеловал,
Минуты скорбные минули –
Ушли, как призраки, в подвал.
Осталась светлая надежда
На сердце каждого, в уме, -
Сойдёт их царственный невежда,
Сухим листом сгорит в огне.
В огне великого волненья
Из пепла дней взойдёт страна
И прекратит вести гоненья,
А люди вспомнят имена
Отдавших жизни за свободу,
Придут почтить их вечный прах –
В вино борьбы не лили воду
И шли на бой на всех порах…
Минутам праздным потакая,
Обед уж скоро подошёл,
И пробка хлопнула, другая –
На сердце стало хорошо.
Друзья вдвоём подняли тосты
За свет отчизны и Лицей
И после не сидели постны –
Подняли тосты за друзей.
Кого уж нет, а кто далече
Живёт в трудах, а не гниёт.
Подняли тут без долгой речи
Бокал последний за неё.
За Революцию подняли
Последний тост мои друзья –
Блаженство духа испытали.
(Понять на воле то нельзя!)
Бокалом няню угостили
И завершили свой обед –
Поговорить не упустили,
Волнует что культурный свет.
«Гремит сегодня Грибоедов –
Прочти вот «Горе от ума»:
Здесь голова семи советов,
Рука умелая видна!» -
Промолвил Пущин и Поэту
Отдал комедии листы,
А тот, свечой прибавив свету,
Листы духовной чистоты
На руки принял осторожно,
Страницы бегло просмотрел –
Не хуже пишет сам, возможно,
Его талант не отсырел.
И Пушкин стал читать новинку,
Отметив сразу чистый слог
(Уж подложил тут тёзка свинку -
Так написать другой не мог).
«Нельзя скрывать, стихи прекрасны,
И часть – в пословицу войдёт, -
Заметил Пушкин. – Гений страстный,
Но Петербург его не ждёт…»
Вот дверь тихонько отворилась,
И появился рыжий поп,
Натура Пушкина смутилась,
Склоняя рифму «рыжий лоб».
Как полицейский, так духовный
Предписан властью был надзор
За резкий ум его греховный
И за безверия позор.
Так по предписанной причине
Игумен часто заходил,
Неся любезность на личине
И за спиной – надёжный тыл.
Тут спешно рукопись убрали,
Открыв затем духовный том:
«Минеи мы…» - друзья соврали,
И поп: «Да славен этот дом!»
Монах Иона, суть погана,
Приняв на грудь хороший ром
И выпив чаю два стакана,
Сказал: «Merci!» - и вышел вон.
И снова рукопись достали,
Её продолжили читать –
Слова уверенность давали:
Талант и в ссылке не унять!
Поэт пред другом извинился
И, вынув чёрную тетрадь,
Лицом немного изменился
И снова принялся читать -
«Цыган» последние наброски,
Те, как живые, встали в ряд –
Так реализм давал отростки,
И Пушкин был безмерно рад.
Когда ещё читать случится?
Поэт стоял к столу спиной:
В одной руке держал страницы,
Жестикулировал другой.
А позади вязала няня,
И этот дар господь ей дал;
Вставали лица из тумана,
И Пущин в кресле наблюдал.
Так ногу на ногу закинув,
Сложив ладони на ноге,
Сидел, как царь, свой трон придвинув,
С улыбкой светлой на лице.
Сидел лицом к лицу Поэта
И не сводил открытых глаз –
В словах он видел много света,
А в свете слышал чудный глас.
А только Пушкину всё мало
(В своей берлоге захирел,
Когда хандра его достала) –
Поднялся духом наш пострел.
Прошли «Цыганы», взял другое,
С минуту молча постоял
И на лице явил такое,
Что страх сидевшего объял.
И стал читать он вдохновенно,
Листок сменялся за листком –
Звучали мысли откровенно,
И становился тесным дом.
Москва старинная вставала,
Тоской терзался Годунов,
Земля народная стонала,
Не видя царственных умов.
Хотел тот властного прихода
И привести Россию в рай,
Но вышла капля у народа,
И перелилось через край…
Тут ночь тихонько постучала
В свечах горящее окно,
И няня ужином встречала,
Подав последнее вино…
Подкрался тихо час разлуки,
Вошло уныние в сердца
И преломило стрелы, луки
Пред неизвестностью конца.
Но третья пробка от бутылки
Друзей утешила хлопком –
Печаль окутала затылки
И покатилась колобком
От сердца к сердцу и обратно,
Тревожа дух, волнуя ум, –
Друзья вино распили ладно
И посетили царство дум.
И каждый думал о желанном,
И каждый думал о своём:
Один – о мире первозданном,
Другой – о творчестве взаём.
Потом обнялись при надежде
Ещё увидеться в Москве,
Но дух сомнений, как и прежде,
Кружил, как ворон, в голове.
Предались горестно смятенью:
Как всем дожить до лучших дней?
Сошли часы незримой тенью,
Ямщик поставил лошадей,
И приготовил ночью сани
Почти у самого крыльца –
Друзья смогли понять и сами,
Минула встреча, как пыльца.
Часы три ночи уж пробили,
Поднялись грустные друзья,
Бокал оставшийся допили –
Нельзя оставить сей изъян.
Допив на вечную разлуку
Гость в сани с шубой убежал,
Поэт прошёл и ту науку –
Свечой он друга провожал.
Стоял печально гений слова
Легко одетый на крыльце:
«Вот я один теперь и снова…» -
Читались мысли на лице.
Рванули кони, как шальные,
И загремели бубенцы, –
Пути открылись именные,
Их не увидят лишь слепцы.
«Прощай, мой друг! – воскликнул Пушкин. –
И пусть тебя хранит звезда!
Так выпьем ночь! – подайте кружки,
Пусть станет быстрою езда.
Забытый кров, шалаш опальный
Ты вдруг отрадой оживил,
Мой день изгнанья, день печальный,
Как друг любимый, разделил.
За нашу встречу и беседы –
За всё тебя благодарю,
Пусть наши мысли-непоседы
Пошлют счастливую зарю;
Она печали наши сложит,
Умножив силы, чтобы жить,
И после смерти нам поможет
Любить страну и ей служить!»
 
 

Андрей Сметанкин,
г. Душанбе, Республика Таджикистан,
03-05/11/ 2011