Баллада-виденье

Когда был век ещё булатный
и стрелы пели миллионно,
и, как мороз, крепчали латы
на кожи тонкой перепонке,
мозоль свирепой свары стала
расти и быстро превращаться
в щиты, кольчуги и забрала,
в псорыцарский железный панцирь.
Исполнен был булавных граций
замах, над жизнью занесённый,
и пик успешная продлённость,
что, как щетина, врозь торчала,
дорогу к тризне сокращала.
Затем мозоль бронёю стала,
а панцирь – панцером ревущим,
и, начинённое металлом,
летело небо на живущих...

И вдруг – без знамени знаменье,
и вдруг – внезапное виденье.

Как прорвалось из дыма пламя,
он к ней попал из окруженья.
Прильнула кожа к коже гладкой,
рука к руке, ладонь к ладони,
слегка разглаживая складки,
влагаясь плотно и бездонно.
Он ей: «Моя!», она: «Владей!»
Он: «В плен сдаёшься?», она: «Ладно!»
Он вдруг: «О, да с тобой нет сладу!»,
она: «Зато есть сладость. Пей!..»
Он пьёт. А через час во тьму
навеки канет. И ему
из окруженья тьмы не выйти.
Ему в надёжном лечь укрытье...

Цветут курганною травой
мозоли войн.