Времена года

ВРЕМЕНА ГОДА
поэма этюдов

1. ЛЕТО

Пока
сады любили и качали
пузатых деток на густых руках,
играли рыбы, зрели помидоры,
как жареные луны на зубах,
вникали лошади ноздрями и нутрами
в курчавость дыма и в крылатый лай;

пока
кошачьи язычки хлестали
могучую тягучесть молока,
кастет цеховый, грохот китобойный
лупил полулюдей, полубогов,
давились рельсы каторжным составом,
в проглот летели уханье и свист;

пока
елозилась русалка с чародеем,
дубящим был для чешуи износ,
в пыли галдели непонятные цыгане,
лечила цыпки жаркая моча,
травились смогом горы монументов,
мельчая, сыпался неистовый гранит;

пока
потели масляными пятнами
консервы в цирках оловянных стен,
плыл и дрожал за собственное место
в чужой тарелке бедный холодец,
просили лапками убитые лягушки
обвала неподвижным облакам, –

всё это разукрашенное время,
всё это карнавальнейшее время

висел Он над землёю в центре света,
висел Он невесомо, поднебесно,

замедленно, тихонько, постепенно
всходил загар зарёй на мои веки,

топор пожарный, красный, обагрённый
был занесён над лозунгом «НЕ СМЕТЬ!».


2. БАБЬЕ ЛЕТО

По красной бруснике – ветер,
по загоревшей – ветер,
по ягодке спелой – ветер,
по самому соку – ветер,
с гитарою и с похмелья,
с приветом и с фонарями,
прозрачно, победоносно
скользит нараспашку – ветер.

Вращая хвостами речку,
подводные рыбы тонут.
Тонут, плеща, эскадрильи
в седьмом посиневшем небе.

Прохладные ящерицы
в почве скользят и тонут.
Тонут пожары в рощах,
туманы в прощальных росах.

В медовых ячейках ночи,
воск проглотивши, тонут
яблоки, звёзды, пчёлы,
смородина и опёнки.
Кряквы набрякших листьев
плывут и на землю тонут.

Неся за пазухой август,
тонут шмели в полёте.
Тонут фонтаны в слёзах.
В дымке виденья тонут.
Тонут хрустальные скрипки
в аплодисментах лета...

О, холмогорские груди
неотражённых женщин!
Ваша бутонность с блеском
в платья скользит и тонет.
Скользят ваши белые плечи
белым, пушистым, чистым
и тополиным – снегом,
и ястребиным – смехом,
и паутинкой – в небе –
ваши бездомные груди!

Бегите, бегите, крысы,
летите, летите рысью,
пусть в ливнях ещё многотонней
скользит мой корабль – и тонет!


3. ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ

О, изумрудные панели
пузатых майских поцелуев!

Сквозняк ликует. Жадно смалит
щетину розовых куплетов.
Сквозняк линчует ударенья.
И мы – тиски гусиной кожи.

Панели наголо пустеют.

Песчаный дым дрожит и пепел,
впиваясь в гривы всех солистов.
Висят глаза на нитях баров.
Уходят все. Опустошают.
Не пятятся лишь только раки,
что на тарелках пламенеют.

«О, солнце! Ты воспрянь, как было,
исполни пламенное соло,
поддай парку, плесни-ка пеклом
и заголись – но как рябина!..»

Но солнце чешется, зевает,
протезный рот прикрыт ладонью.
Цветёт пощёчина расцвету,
ромашке детских сновидений.

Лежат в конвертах и в кюветах
мои искусанные губы,
мои запёкшиеся губы,
цветов зарезанные губы...

О, роз распущенность в июле!


4. ЗИМА

Когда приходят конвоиры
с мандатом вечной мерзлоты,
линяет голос канарейки,
худеют губы и цветы.

А недозревшие телята
в тепло и темень тычут темя
и просят: «Мама! Не роди!
Ну, подожди! Ну, погоди!..»

Гортанный мой, прошедший лес!
Ронять – не петь. Не схоронить
покровом белым твои раны,

твои скелеты хороши
нутру дымящихся кремаций,

и будут лоси в свой черёд
глотать гашиш осин и плакать.

А мне вино раздует вены,
я выйду в тундру, выйду пьяным.
Наперерез полярной ночи.
Замрут опоры бубенца.

Четыре тонкие копыта
найдут окно в острогах снега,
большие ссыльные глаза.

Глаза расскажут, как немного
устали или задремали,
как их чуть-чуть запорошило,
и будут медленно молчать.


5. РОЖДЕСТВО

Не увядайте, звёзды.

В спиральные мглы галактик,
как пчёлы, вонзайтесь, звёзды.
Только не тратьте, звёзды,
крылышек лепестковых.
Только не жальте, звёзды!

В клумбы всевышних мраков
светом корней врастайте,
чёрную магию пейте,
но лепестков крылатых
вниз не роняйте, звёзды.
Не увядайте, звёзды!

По чёрной дыре дороги,
выбрав куда и чей,
неудержимо шпарит
лучший из лучей.

Его лихих иголок
напёрсток неотложен.
Я в череп их запрячу
и на тропе подкожной.

Налью-ка я шампанского,
Медведица, дай ковш!
Хочу коснуться по миру
мозолями подошв.

И возглаголить новое,
заветное, такое,
что сбудется, что приидет
частицей и волною.

И встретить перекрёсток,
обнять, как бы распять...

О, звёзды, звёзды, звёзды,
как просто благо дать!


6. МАСЛЕНИЦА

Хоронили Снегурочку,
а она хохотала.
Видно, рехнулась девка
или перебрала.

Сороконожки-полозья
ползали по сугробам,
а она хохотала
страшной красой лица.

И срывала обёртки
с непотребного тела,
платья или берёсту,
кожи палящий зуд.

И бросала наотмашь
серьги, браслеты, кольца,
бусы и диадему.
Вновь сумасшедший смех.

Косы её метались –
два ручейка пожарищ –
в свете полупрозрачном
оледеневших звёзд.

И впивались атласно,
и вплетались шелково
в сбруи звенящих песен –
чёрные ленты кос!

И стояли смиренно,
величаво соборы,
и стояли морозы,
кушая эскимо.

Снегири-крохоборы
опаляли поляну,
стая красных бандитов
чистила серебро.

А над всем этим миром
возвышались графины.
Как горящие луны,
проносились блины.

Под подошвами смеха
снег был тих и подавлен,
почерневший, набухший
и осунувшийся.


7. ВЕСНА

Надоело рыбам твёрдое небо,
лучше расплатиться кровяным тельцом.
Неужели девица их купель забыла,
не взметнёт стихию плётками вьюнов?

Началось с застоя, с замысла, с настроя.
Утром тлел утробный пробный полузвук.
Постепенно слитно заметались икры,
трамбовать поехало, шугануло вдруг.

Взвыло, заревело, разорвало тело,
лопнули огромно барабаны льда.
Молодость осколков насыщала пену.
О, строфа заплыва катастрофная!

Рушилось, крушилось, пелось, не кручинясь,
сталкивалось, плыло, в хор воды вело.
И мотало чьи-то нити путеводные
на водоворотное, на веретено.

Трубы водосточно рокотали гимны,
выпятив разбухшую нижнюю губу.
Ликовал жабёныш: он теперь бежалыш,
он теперь отчалыш, залило нору.

Вешались портянки на шею верёвкам.
Байковые жесты. Хлопанья, как флаг.
И навоз, подкравшись, щекотался в ноздри,
прячась невидимкой в собственных парах.

Молодуха грудью наливала сына,
а молокосос конечностью был бес.
Ветер бил в светил летающих тарелки
и в башку вселялся мельниц и повес.

Распечатывались бандероли почек,
клея ухажёров нежным язычком.
Им навстречу чинно, чувствуя добычу,
самовары пели в животах жуков.

Извивался мусор в судороге дыма.
Черви, не поверив дождевым глазам,
исходя из праха, прорывали шахты.
Рыхло и нескладно булькала земля.



8. МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ

Пожар мой клевер раздувает.
Гектар нектаром изнурён.
Кипит шипящими шмелями
мохнатый воздуха узор.

Махрой по уши новобрачно
сирень влипает в синий дым.
И мошкара кутит роями,
рои – как тосты молодым.

И пестики, своих тычинок,
обняв, уводят по суку,
и рассыпаются пыльцою,
войдя в азарт цветочных губ.

Настоян вечер на ромашках,
иван-да-марья да луна.
И впитывает золотую
росу щавеля кислота.

И паутинок микросолнца.
А над окном, приделав нить,
паук, как маятник замерший,
устал заметно мельтешить.

Багряный ветер еле дышит,
любя обильную траву,
в её подолы сыплет, мечет
багряный бисер, как икру.

Корою лапотною млея,
цветенье вскинув на висок,
немеют липы и немеет
их оплодотворённый сок.

И бродит в грушах заваруха,
и плавит губы чувство сот.
И сладкой дрожью по ладоням
стекает с неба чистый мёд.

1964