Часы Исиды

         Из всех необдуманных поступков
         это был самый бесспорный.
                1965

Февраль, морозец на улице.
В вагоне метро, в закутке, на тесной скамейке,
мой локоть (в лёгком осеннем плаще)
сам собою тёрся
о её локоть (в роскошной распушистой шубе).
Каждый из нас немножко ёрзал,
пытаясь
то ли сжаться и быть скромней (это она),
то ли раздаться вширь по внутренней потребности (опять она),
то ли втиснуться в стенку (это я) – и пусть ей будет привольно.
Так или иначе, но, прилегая,
наши локти прилежно тёрлись.
Она была двадцатиюная и читала что-то английское,
я водил глазом по журнальным «Часам Исиды», показывающим будущее,
а возрастом, в сравненье с ней, вырвался далеко вперёд.

Потребность быть вежливым
у меня обернулась фразой:
«Извините, я подумал:
На облако об-локоть-илось облакомое».
(И я показал на поле журнального листа,
где уже написал это изречение.)
Она закрыла английскую книжку
и внимательно посмотрела на мои слова.
Её румянец был приветливым.
Я продолжил:
«Только первое облако – облако в штанах, это ясно,
а второе – облако лакомое, это видно очам, значит, очевидно».
(Я сделал в написанном подчёркивания.)

Филологическая гривуазность продолжалась.
Я говорил, – нет, не о чувстве локтя друг друга,
это было бы слишком прямолинейно, остроугольно
(притом, что округлая нежность её меха
ощущалась мной даже через плащ), –
я говорил о коренной близости локтей и лакомств
и пытался ещё что-то написать.
«Не успеете, – забеспокоилась она. – Я сейчас выхожу!»

Я – стремительно – устно:
«Вы знаете загадку: «Два комка – одна лакомка»?»
«Нет».
«Лакомка – это дитя, – затараторил я, –
а два комка... в общем, готов держать пари,
лакомкой может быть не только дитя!..»
Она уже вставала:
«Спасибо, вы меня развеселили!..»

Развеселил?
Кажется, она не смеялась надо мной.
Её лицо было, как у Самари, – одно из самых неодолимых мною.
Двери прошипели, и она вышла.

И вот здесь я сделал правильный ход,
повторяю, я сделал неимоверно правильный ход –
я НЕ пошёл за ней.
Ибо
часы Исиды предвещали мне в будущем великую тоску.
Я думал:
пусть на сердце сейчас останется
пусть на сердце назавтра останется
пусть на сердце навеки останется
лакомство тоски