Ребята нашего двора

РЕБЯТА НАШЕГО ДВОРА

Смотрю я на Веру влюблёно, с улыбкой,
То солнышком кликну, то ласково – рыбкой,
Иль в юность вернувшись, в бескрайние дали,
Зову королевой, как все ее звали…

Когда-то давно в прекрасной поре
Её я увидел в нашем дворе
И сердце забилось, метнулось в дрожь…
Мне было семнадцать и столько ей то ж…

С гурьбою ребят, свободный от дела,
Сидел я в беседке - гитара звенела
И голосом тихим, словно уставшим,
Я пел, не спеша, о клёне опавшем.

Но я не допел той песни двух строк
Как Вовка Морозов толкнул меня в бок.
Я взгляд на него – он смотрит же влево
И шепчет заикой: « Вот-эт-ко-ро-ле-ва!»

Я также налево взгляд свой бросаю –
Так это же Люська! Её-то я знаю –
Живёт в нашем доме в десятой квартире,
Простая девчонка, как многие в мире.

Но кто ж та – другая, что рядышком с нею?
Спросить бы у Вовки, да чую – немею,
Во рту пересохло, язык, словно ватный,
И сам весь какой-то стал вдруг нескладный.

Стою истуканом, гитару сжав крепко,
С макушки под ноги свалилась в пыль кепка,
Пиджак нараспашку, рубашка – до пупа,
Как в тике моргаю глазёнками тупо,

В глазах же чередою то – чёрно, то – бело,
До клеточки жаром обдало всё тело,
Лицо расцвело и стало как мак –
Хвала, что уж вечер и спрятал всё мрак.

В спину толкает Маслов Серёга:
«Подвинься, Сашок, в сторонку немного…»
И лезет вперед, подвижный, как ртуть,
Чтоб на красотку получше взглянуть.

Следом за ним, мыча, как коровы,
Пред мною встают и братья Петровы,
А Лешка Сысоев, не делать чтоб давку,
Быстро взобрался в беседке на лавку.

Девчонки смеются, видя картину,
Как лезем, глазея, друг другу на спину,
Затем не спеша, задыхаясь от смеху,
Мимо проходят – носики кверху.

За руку хватает Морозов соседку:
«Зайди-ка, Людмила, с подругой в беседку.
Представь нам её: как зовут и откуда
Явилась она подобием чуда?»

В карман не полезла Люська за словом –
На Вовку взглянула оком суровым
И бросила звонко свой голосочек:
«А ну, отцепись поскорее, дружочек!»

Ребята же их окружила гурьбою:
«Пропустим, как скажешь – кто это с тобою?»
А я же стою тихонько в сторонке,
Глаз не сводя с незнакомой девчонки.

Понять не пытаясь, что это со мною,
Стою и любуюсь красой неземною
И сердце стучит, трепещет, как птица,
Словно умчаться под небо стремится.

Наполнился светом вечер тот серый,
Когда прозвучало: «Зовут меня Верой.
Живу по соседству в новом квартале –
В доме высотном квартиру нам дали».

Сысоев сказал: «Не быть по иному! –
Проводим, ребята, Веру до дому!
А чтоб веселее в дороге шагалось –
Санёк на гитаре сыграет нам малость».

Меня же просить два раза не нужно –
Ударил по струнам: запели те дружно.
Скользнули по грифу пальцы умело
И с уст моих песня ввысь полетела.

Влюблённый безумно и пьяный без водки
Я пел неустанно до дома-высотки,
Ведь песен хороших знал я немало,
А Вера шла рядом и мне подпевала.

И так получилось - не знаю как точно –
Может случайно, а может нарочно,
Но только о том судить не берусь я –
Где-то отстали мальчишки и Люся.

У дома, поднявшемся свечкою белой,
Один на один остался я с Верой
И только лишь здесь у подъезда пред дверью
Друзей я своих заметил потерю.

Счастливый «по уши» и выше той меры
Смотрел я в глаза бирюзовые Веры,
Тонул в них бездонных и чуял, как таю
И в небо по неге душой улетаю.

А в небе, мерцая, звезды светили,
Скользила луна в галактической пыли
Дорожкой известной, веками торённой,
Бросая на меня свой взор удивлённый.

Ведя разговор про то и про это,
Я б мог у подъезда стоять до рассвета,
Но Веру с балкона окликнула мать:
«Ночь на дворе – иди, солнышко, спать…»

Она улыбнулась, мне руку пожала,
Шепнула: «До завтра…» - и в миг убежала.
А я же, подумав: «Как вышло всё складно…»-
Гитару за плечи, подался обратно.

И радостно дни мои полетели
В травы лугов, в листопад и в метели,
Солнышка два катя перед взглядом:
По небу – одно, другое же – рядом.

И так бы летело всё дальше по кругу
В капели весны сквозь зимнюю вьюгу,
В лето и осень, не зная препоны,
Но время пришло надеть мне погоны.

И двор, покидая, умчали, как птицы:
Сысоев и Маслов – служить на границе,
В пехоте морской – Петровы братья,
В воздушном десанте – Морозов и я.

И мирно дни службы вначале бежали:
Мы с неба на землю прыжки совершали,
Сбивали до крови портянками ноги,
Поднятые в ночь по учебной тревоге.

Но мир наш зависел не только от Бога…
И вскоре пропела иная тревога –
Решил кто-то умный в московском Кремле
Устроить резню на Афганской земле.

И бросили нас молодых и безусых,
Чернявых ребят и головками русых
Политики наши – убийцы и воры –
Кровь проливать в Афганские горы.

Но слали домой мы письма в две строчки –
Служим в Союзе на дальней, мол, точке
И всё хорошо, как должно и быть –
Стараясь за ними правду укрыть.

Писал я и Вере, всё больше стихами:
Как мчат самолеты меня над лугами,
С надрывом гудя, в облака и повыше,
Откуда крупинками видятся крыши.

Как солнце, поднявшись, бежит по рассвету,
Лаская теплом голубую планету,
Конём огнегривым рядом со мною,
Что можно коснуться легонько рукою.

Как память моя, притом многократно,
В город родной возвращает обратно
В тот вечер далёкий, в открывший мне новь,
В котором нежданно я встретил любовь…

В минуты затишья мы с Вовкой мечтали
Умчать поскорее в родимые дали
К мамке с отцом, я – к Вере, он – к Люсе…
К любимым своим, что ждали в Союзе…

Однажды в апреле, а может средь мая,
Вовка сказал мне, «калаш» обнимая,
И боль в тех словах, непомерная грусть:
«А, знаешь, Сашок – я с войны не вернусь…»

Я вздрогнул аж даже, в глаза заглянул
И тихо ему: «Ну, ты и загнул…»
И замер безмолвно в минуту я ту –
Смотрели глаза сквозь меня в пустоту.

А Вовка продолжил: «Ночью во сне
Всадник явился на чёрном коне.
Взглядом своим, как жаром огня,
Сердце ожог он в груди у меня…»

И грянул вдруг бой, слова заглушив,
А как отгремел – остался он жив.
Сказал я тогда, присев с ним на склон:
«Всё обошлось…Забудь же свой сон…»

Ответил он мне в тот далёкий денёк:
«Да ладно. Нормально. Не волнуйся, Санёк…»
Поднялся с камней, усталый чрез меру
И тихо ушел по тропе к БэТээРу.

Во многих боях довелось нам побыть,
Такое видали, что ввек не забыть,
Друзей хоронили, винясь перед ними,
В свои девятнадцать совсем став седыми.

В событиях летящих, словно в кино,
О рассказанном сне забыл я давно,
Да Вовка напомнил, вогнав душу в муки,
Письмо перед боем сунув мне в руки:

«Живым коль вёрнешься в родимый наш край,
Людмиле письмо от меня передай…»
Сказал и рванулся вперёд с автоматом,
Плеская свинец с проклятьем и матом.

Горела земля, на дыбы поднималась
И кровью людской досыта напивалась.
И падали те, и падали наши,
Сплетаясь телами в смертельной той каше.

Когда же «душманы» ушли за вершины,
Я Вовку нашел у сожжённой машины –
В крови распластав своё тело большое,
Смотрел бездыханно он в небо чужое.

И я целовал глаза его уж незрячие,
И лил безутешно слёзы горячие,
И лоб разбивал об Афганскую твердь,
Проклиная навеки нас пославших на смерть…

Без друга, один, не убитый – живой
С войны через год я вернулся домой.
И шёл я с вокзала, сдержавшись от бега,
Под летящие хлопья первого снега.

Вот старый наш двор и в нём, как когда-то,
В беседке гурьбою с гитарой ребята.
Хоть вздрогнуло сердце, заныли нервишки,
Но – это другие были мальчишки.

Мы стали чуть старше, ушло наше время.
И в нашей беседке юное племя
Девчонкам своим: Маше, Кате, Тамаре
Песни иные бренчит на гитаре…

И вскрикнула мама: «Саша! Сыночек!» -
Взметнула в руке пуховый платочек
И пала, родная, рыдая, мне в ноги,
Когда я, войдя, застыл на пороге.

«Чуяло сердце, что там ты – в Афгане…»
Она говорила мне, присев на диване,
Головкой седой прижавшись к плечу,
Поставив пред этим к иконе свечу.

Чернявый когда-то, а ныне весь сед,
Сидел я с ней рядом, забывшись от бед,
В душу и в сердце впуская истому,
С мыслью одной – добрался до дому!

Вскоре в квартиру к нам позвонили.
Мама открыла, и шумно ввалили,
Задорно смеясь, все живы-здоровы –
Сысоев и Маслов, и братья Петровы.

А следом за ними – жизнь-штука прекрасная! –
Любимая Вера, как солнышко ясное,
Слёзы в глазах, лицо в цвет морковки…
И не было только Людмилы и Вовки.

И крепкую водку в гранёном стакане
Мы выпили стоя – за тех, кто в Афгане
Под небом чужим на камни средь скал
От пули «душмана» убитым упал.

И в этот же вечер со слезою из глаз
Я выполнил друга последний наказ.
Сжимая письмо, собрав свои силы,
Я с Верой вошёл в квартиру Людмилы.

И сердце кольнуло, душа задрожала,
Когда она вышла с сыночком из зала
И был тот мальчонка, щёчками розов,
Ну, точно из детства – Вовка Морозов…

Отдал я письмо, перед ней повинился,
Что Вовка погиб, а я, вот, явился.
Но Люся сказала: «Да брось, мы – не дети.
За Вовку, мы знаем – другие в ответе».

И следом за тем добавила тихо:
«Сгорел мой любимый в пламени лиха
В тот самый же день как сына рожала…»
И умолкла она – слеза набежала…

Познали мы в жизни и счастье, и муки,
Лицом постарели, растут уже внуки,
Но помним душою, сердцами своими,
Что были когда-то и мы молодыми,

Как вечером тихим, словно птицы на ветке,
Сидели с друзьями в старой беседке,
Звенела гитара, песни звучали
И не было рядом тоски и печали.

И память уносит, как вешние воды,
Всё дальше и дальше нас в юные годы
И словно листает альбома страницы,
Являя глазам знакомые лица.

Но хоть мчится земля, вращаясь по кругу,
Вновь повторяя то зной, а то вьюгу,
А солнце по небу держит свой путь -
Ушедшие годы нам не вернуть…

            октябрь-ноябрь 2002 г.