Cсора с отцом

Я не поехал к Адеркасу(1) –
Был срочно вызван «на ковёр»:
Услышал там внушений массу
И неприятный разговор:
Вначале слушал, не вдаваясь
В замысловатую ту речь,
Но та вползала, извиваясь, -
Не смог я этим пренебречь:
 «… и надлежит Вам благонравно,
Вести в поместье у отца,
Не сочинять утопий равно
И отмечаться у лица.
За Вас пред Богом отвечает
И пред Отечеством своим,
И пусть в тетрадке отмечает,
Что будет тягостно двоим –
Ему и совести гражданской,
Летящей голубем к царю,
Не то душою арестантской
Вам ждать пришествия зарю!»
И чтоб в деревне не томился,
Был учреждён сыскной надзор –
Тут если в чём и провинился,
Царю доложат… Что за вздор?!
И был мне властью в опекунство
Приставлен Рокотов один –
Сиё какое-то безумство,
И нагоняет явный сплин.
«Его я выброшу в окошко,
Уж если встанет поперёк!» -
Сказал, конечно, понарошку,
Но вышло так, тот сам убёг!..
Издалека свой дом увидел,
Забилось сердце, как станок, -
Тиверий ссылкой не обидел:
Привет, Михайловский денёк!
И вот приехал я в поместье
Подальше моря и любви –
Наверно, тёзка мой из мести
На перегной родной земли
Решил списать меня на троне
Своей тщеславною рукой –
Его судьба сейчас не тронет,
Но скоро ляжет на покой.
Ну, здравствуй, милая отчизна,
Моё дворянское гнездо, –
Живой шедевр минимализма –
К тебе вернулся твой ездок.
Встречай, далёкая деревня,
Тебя в столице не забыл,
А память детства пуще кремня -
Я не утратил прежний пыл.
Хоть пятый год моих изгнаний
Противно дышит за спиной,
Забыть нельзя домашних знаний –
Листком вернулся я домой.
Приехал в августе в селенье,
И был печален мой приезд,
Но высочайшее веленье
Меня уныньем не заест.
«Бесчеловечное убийство»
Мне прописал сам государь –
Приняв его без подхалимства,
Я сделал всё, как было встарь:
Не унижался пред царями
В своих трудах мой древний род –
Подобострастными делами
Он не пятнал чело и рот.
И вот меня встречает дом –
Изгнанья тёмный уголок, -
Я поселюсь надолго в нём,
Точа свой ум, а с ним - и слог.
Меня встречал парад домашних –
Отец и мать, сестра и брат,
И двадцать девять слуг тогдашних
Без синяков и без заплат.
Средь них увидел я Арину –
Её украсили года,
Как живописную картину,
Где тихо плещется вода.
И поселился я у няни –
Прекрасный домик на двоих,
Где наслаждался после бани
И приводил в порядок стих.
Была там комната свободна,
И жил я в горнице с крыльцом –
Хоть и мала, но мне удобна
С одним единственным окном.
(К окну, бывало, становился
Смотрел с тоской на старый двор:
Наш двор ничуть не изменился,
Как на двери худой затвор.
Мальчишкой, помню, удавалось
С него снимать и пыль, и ржу,
И в годы детские казалось,
Что всю вселенную держу.)
Вот у стены - кровать с пологом.
А рядом – письменный мой стол,
А там – диван, как я с прологом,
И книжный шкаф, что твой атолл.
Везде найдёшь листы бумаги,
Остатки перьев на полу,
Как будто здесь колдуют маги
И тень из прошлого зовут.
Когда ко мне приходят гости,
То из передней и – ко мне!
А так весь день трясу я кости
Верхом на царственном коне…
Пришёл октябрь заунывный,
И я поссорился с отцом –
Простой он дядька и наивный:
Боится, станет всё концом.
Ему представилось, опала
С меня заразой перейдёт,
А жить ему осталось мало,
И каждый день он бережёт.
Что он не станет, вроде сына,
Дразнить имперского гуся –
Ему важны как честь, так имя,
И он с сатирой – не друзья!
Ах, мой отец, старик душевный,
Как больно слышать речь твою –
Сколь мягок ты, настолько гневный
Твой сын, и это – не таю!
Заговорил в великом страхе,
Слеза скатилась по лицу:
«Не знаешь, где зимуют раки?
А знать пора бы молодцу!
Зачем гневить посмел ты Бога
И слушать, что болтал афей(2):
За всё в Сибирь – одна дорога, -
Там петь не станет и Орфей!» -
«Ты свет Сергей любезный Львович,
Меня за это не кори,
Ведь я – Поэт, а не попович:
Во мне звезда моя горит!
И то звезда – не Святость духа,
А вдохновение души,
Слова, рождённые для слуха,
Пока к Аиду не ушли».
(Старик обиделся на сына,
В его словах услышав вред:
Не думал он, что сын – дубина
В те двадцать пять открытых лет.
Он поднял руку для расправы,
Хотел ударить по щекам…)
Меня ударь, родитель бравый,
Да изреки: «За всё воздам!»
Но я удара не избегну,
За то тебя не прокляну,
И боль свою я не извергну –
Удар почтительно приму.
Но тем ударом разорвутся
Сердца обоих на куски…
Ну, бей – не медли! Отдаются
В мозгу предательства шаги.
Отец взглянул в глаза с укором
И как-то сразу постарел…
Взглянул своим печальным взором:
«Как, Александр, ты посмел?..»
Махнул рукой. На том расстались –
Остался каждый при своём –
И разошлись; не знались.
Когда увидимся вдвоём?
Отец, отец, Сергей мой Львович,
Зачем так скоро уходить?
Зачем держать на сердце горечь?
Прошу понять и не винить!..
Старик ушёл, меня оставив,
Наедине с самим собой –
Остался я, свой дух прославив,
Больной чугунной головой.
Так голова болит от горя,
Что сын поссорился с отцом…
И вдруг услышал шёпот моря:
«Ты не забудешься концом!
Ещё отец тебя признает –
Признает гений на земле,
Но сердцем ныне понимает,
Что дело движется к зиме.
Зима настанет, отзовётся
Железом выстрел средь небес,
И, как стеклянный, разобьётся
На Чёрной речке чёрный лес…»
Раздался шёпот и растаял
В открытой настежь тишине…
Моя судьба не столь простая –
Доверюсь музе, как жене.
Сменив деревню на столицу,
В глуши оставили меня
Отец и мать, и, как в больницу,
Попал без дыма и  огня.
Уныло, скучно, как в палате,
Царит повсюду тишина –
Жалеть ли мне о той расплате,
Что за собой влечёт вина?
Я за собой вины не знаю –
Живу трудами краткий век,
Коль страстным сердцем обладаю,
Как настоящий человек.
Огонь большого вдохновенья
Стремит шаги в моей груди,
И я, по праву устремленья,
Иду по правому пути!
(И тот огонь хранил от боли,
Хранил в трудах мой светлый ум,
Спасал работой от неволи
И посылал ватаги дум.
Их вожаки меня сажали
С печальным видом у окна,
А ночь, одев покровом шали,
Покой хранила до утра.)
Прости меня, старик любимый,
Прими таким, каков я есть, -
Признав душой своей ранимой,
Прими любовь мою и честь!
Конечно, братцы, то не дело
Отцам и детям в тупике
Жить в вечном страхе, ради тела,
Как на прикованной руке.
Рука однажды вдруг проснётся
И всё расставит по местам,
И каждый, может, ужаснётся,
Что он окажется не там.
Но лиру бросить я не смею –
Пойми меня, прости, отец!
Служу я музе, а не змею,
Хоть золотой на нём венец.
Пойми меня, отец любезный,
Вы оба дороги в груди:
Ты – мой учитель, друг полезный,
Она - спасение в пути!


               
                1. Б. Адеркас: псковский губернатор той поры, - автор.
                2. Афей – англичанин, доктор В. Гутчинсон, домашний врач графа Воронцова, с которым общался Пушкин. Как-то он писал весной 1824 года из Одессы кому-то из друзей (письмо перехватили): «… читая Шекспира и Библию, святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира. – Ты хочешь знать, что я делаю – пишу пёстрые строфы романтической поэмы и беру уроки чистого афеизма (вероятно, атеизма – А.С.)». Безбожие тогда приравнивалось к преступлению. Такова была официальная причина удаления Пушкина из Одессы в Михайловское.
 


Андрей Сметанкин,
г. Душанбе, Республика Таджикистан,
30/10-01/11/ 2011