Рассказ столетнего

 

Волонтер 1861 — 1862 гг.

(В Бруклине, в Вашингтон-парке, сопровождающий Столетнего)

 

Дай руку, старый Революционер,

Вершина так близка, осталось только несколько шагов (посторонитесь, господа).

Ты поднимался вслед за мной, не отставая, и не были тебе помехой сто с лишним лет;

Ты очень плохо видишь, и все же смог сюда прийти,

Пускай же силы тела и души, которые ты сохранил, теперь послужат мне.

 

Ты отдохни, пока я расскажу о том, что окружает нас.

Внизу, под нами, на равнине расположен лагерь, там рекруты проходят строевое обученье и упражняются,

Стрелковый полк готовится в поход,

Ты слышишь: доносятся команды офицеров

И звяканье мушкетов?

 

Но что с тобой, старик?

Ты весь дрожишь и судорожно мою сжимаешь руку.

 

Солдаты только упражняются, пока еще их окружают лишь улыбки.

Вокруг и рядом с ними — нарядные друзья и женщины,

Над ними великолепное послеполуденное солнце.

В разгаре лето, зелена листва, и свежий, шаловливый ветер дует

Над мирными, достоинства исполненными городами и над морским заливом, что их разделяет.

 

Но упражнения и воинский парад окончены, солдаты возвращаются в казармы.

Ты слышишь гул аплодисментов! Как хлопает восторженно толпа.

 

Вот по домам расходятся людские толпы, уходят все,— все, кроме нас, старик.

Нет, я не зря привел тебя сюда, мы остаемся,—

Ты — чтобы рассказать все то, что знаешь, я — чтоб услышать и твой рассказ поведать всем.

 

Столетний

 

Когда тебе я стиснул руку, это был не страх,—

Но вдруг, со всех сторон, вокруг меня

И там, внизу, где упражнялись эти парни, и на склонах, по которым они взбегали,

Там, где их лагерь, повсюду, куда ни кинешь взгляд,— на юг, юго-восток и юго-запад,

В низинах, на холмах и на лесных опушках,

На берегах, в трясинах топких (теперь осушенных),— везде — я вновь увидел яростную битву,

Как восемьдесят пять далеких лет назад; нет, это был не праздничный парад с привычными аплодисментами толпы,

Но битва, участником которой был я сам,— да, как ни далеко все это было,— я ее участник,

Вот здесь я поднимался на эту самую вершину,

 

Да, здесь...

Мои незрячие глаза вдруг прозревают: вижу — идут бойцы, что вышли из могил,

Все нынешнее исчезает, и вместо улиц и домов

Передо мною мощные форты, артиллеристы устанавливают старые, скрепленные ободьями орудия,

Грядою вздыбленной земли между рекою и заливом протянулись укрепленья,

Я вижу границы вод, предгорья, склоны,

Здесь мы расположились лагерем, стояло лето, так же, как сейчас...

Я говорю — и вспоминаю все, я вспоминаю Декларацию,

Ее читали нам — вся армия построилась и слушала,— и это было здесь.

 

Посередине, окруженный штабом,— наш Генерал со шпагой обнаженной,

И поднятый клинок сверкал на солнце на виду у всех.

В то время это был поступок смелый — только что приплыли английские военные суда,

Нам было видно, как они стоят на якоре, внизу, в заливе,

И на кораблях полно было солдат.

 

Прошло немного дней, противник высадился, началось сраженье.

 

Двадцать тысяч стояло против нас,—

Войска с отличной артиллерией, бывалые солдаты.

 

Но мой рассказ не обо всем сраженье,

Лишь об одной бригаде: в ранний час, задолго до полудня, приказано им было двинуться вперед, вступить в бой с «красными мундирами»,

Об этой-то бригаде я и веду рассказ, о верности и стойкости ее в бою,

О том, как непоколебимо, презревши смерть, они свой исполняли долг,

Кто же были они, по-вашему, столь непреклонно встречающие смерть лицом к лицу?

Это была бригада самых молодых, две тысячи отважных, полных сил, что выросли в Виргинии и Мэриленде, многих из них знал лично Генерал.

 

Бесстрашно, бесшабашно, стремительно, солдаты двинулись вперед, уж виден Гауан...

Вдруг неожиданно, их обойдя с востока, противник через лес, где притаился ночью,

Ударил по бригаде, открыв из ружей неистовый огонь,

Бригада, отрезанная от своих, попала в окружение врага.

 

Наш Генерал следил за ходом боя с этого холма.

Отчаянные делали попытки наши парни, чтобы прорвать кольцо,

Потом сомкнулись плечом к плечу, над ними развевался флаг,

Но их ряды редели и редели под ядрами, летящими с холмов!

 

Мне доныне становится невыносимо тяжко, лишь вспомню эту бойню.

Я видел, какие Генерал испытывает муки, как он сжимает кулаки, Капли пота катились по его лицу.

 

А нас тем временем враги вовлечь старались в решающую схватку.

Мы не рискнули довериться случайностям подобного сраженья.

 

Мы вели бои отдельными отрядами,

Мы совершали неожиданные вылазки, одновременно сражались тут и там, а все же нигде нам не было удачи,

 

Враг продвигался все вперед, он брал над нами верх, он оттеснял нас к укрепленьям этого холма,

Пока мы всею силою ему не преградили путь и не остановили.

 

Так и пришел конец бригаде самых молодых, отважных, полных сил.

Не многие из них остались живы, почти все эти парни полегли на поле брани в Бруклине.

 

Здесь мой Генерал провел свой первый бой,

И не было вокруг нарядных женщин, и не светило ласковое солнце, и не было аплодисментов,—

Ни одного хлопка.

 

Но на сырой земле, в промозглой мгле, под проливным дождем

Лежали мы в ту ночь угрюмые, измученные, испытавшие всю горечь пораженья,

А наглые враги расположились лагерем поодаль, напротив нас, и было слышно, как они пируют, празднуют победу, над нами насмехаются и как звенят содвинутые в честь выигранного сражения стаканы.

 

И следующий день был хмурый и сырой,

А ночью туман рассеялся, дождь перестал,

Бесшумно, нежданно для врага, мой Генерал отвел к реке войска.

На берегу стоял он, у парома,

Пылали факелы, он торопил погрузку,

Он ждал, пока не переправят всех солдат и раненых,

Потом (перед рассветом) я видел его в последний раз...

 

Никто, казалось, не был в силах преодолеть уныние,

И многие считали: наш удел — капитуляция.

 

Но в час, когда бот Генерала проплыл мимо меня,—

Мой Генерал стоял у борта, взгляд обратив туда, где восходило солнце,—

Я понял, что капитуляции не будет.

 

Terminus

 

Но довольно, рассказ Столетнего окончен,

Минувшее и настоящее меняются местами,

Теперь я говорю, соединивший воедино их, певец великого грядущего.

 

Та ли эта земля, по которой ступал Вашингтон?

И эти воды, которые я равнодушно пересекаю каждый день, те ли, которые когда-то он пересекал,

Столь же величественный в поражении, как иные полководцы во время самых блистательных побед?

 

Я должен многократно размножить это повествованье и послать его на запад и восток,

Я должен сохранить навеки взгляд Вашингтона, сияющий над вами, реки Бруклина.

 

Смотрите: вновь возвращаются виденья прошлого, вновь наступает этот день —

27 августа, день высадки врага,

Сраженье разворачивается, противник атакует, но я вижу: проступает сквозь дым лицо Вашингтона,

Бригада виргинцев и мэрилендцев брошена в бой,— остановить англичан,

Бригада взята в окруженье, смертоносная артиллерия бьет по нашим с холмов,

Косит их цепь за цепью, и над бригадой молча склоняется флаг,

Крещенный в этот день в крови солдат, в купели поражения и смерти, в слезах сестер и матерей.

 

О Бруклина холмистая земля!

Твои владельцы ныне тебе не знают истинной цены,

Здесь, посреди холмов, стоит нетленно, вечно

Военный лагерь той бригады, что погибла.