Давным-давно

      Жили-были Саша и Наташа. И всё у них было: и могучая бескрайняя Держава, и сынишка-шалунишка, и дом с палисадом, и работа… Они, недавние выпускники института, горожане, получили направление в колхоз, объединявший несколько деревень. Приехали на время, но поработали, обжились, привыкли и остались. И всё им тут нравилось: и природа, и люди. Очень скоро они, компанейские и весёлые, стали здесь совершенно своими, а с кем-то и крепко задружили… Так вот – всё у них было. Не было только дочурки. Решили наверстать. А долго ли умеючи? И вот уже тревожно-счастливый глава семейства везёт свою жёнушку-лебёдушку в город – в роддом. По дороге она успокаивает своего суженого:
- Не волнуйся… Димка пусть у бабушки пока поживёт, а то заморишь ребёнка голодом. А сам – смотри: не шали! Будь умницей! Не закружись с дружками своими, а то опять…
- Да нет, что ты… Хватит поминать-то прошлое…
- Ну ладно… Не волнуйся, не переживай, – повторила она. – Не впервой. Да и рожать сегодня я не буду.
- Точно – не будешь?
  Наташа охнула, почувствовав неровность дороги, и уже не так уверенно повторила:
- Не буду.
   Доехали без приключений. Передав жену из рук в руки врачам, супруг вернулся домой. Один в четырёх стенах немного заскучал. Прежде он всегда находил себе какое-то дело, верней, дела сами находились. Но сегодня не было вдохновения. А без вдохновения он не делал ничего. Скучая, он посмотрел в окно – на клён. Этот деревянный друг тут жил ещё задолго до их приезда. Сегодня он, раскудрявый, светился порыжевшей листвой, как маленькое солнце. Любуясь клёном, Сашка чувствовал,  как прогревается его душа.
    И вдруг он вспомнил о своих черновиках: с самого детства Сашка грешил стихами, и эти грехи ему до сих пор были не отпущены. Порой даже казалось, что кое-какой талантишко у него есть, в чём убеждали его публикации в местной газете. А иногда, под рюмочку, Санёк читал вирши своим друзьям. Но те в облаках не витали: они давно уже приземлились и, молча выслушав пиита, наливали ещё по одной. Впрочем, Сашке это не мешало любить и ценить своих друзей. Он с азартом учился у них деревенскому ремеслу – учился быть хозяином  Уже через гол-два общения, он умел не только не отстать от них в выпивке, но и не отстать в любой работе, которую вынужден делать настоящий селянин. …Так вот: взял он черновики. Но почти тут же снова отправил их под арест, в темницу – в дальний ящик. Будучи книгочеем, он давно приметил, что даже очень талантливый человек талантлив не каждый день. Сегодня он не чувствовал в себе таланта стихотворчества и решил убить время чтением. Под руку попалась книга «Избранные произведения. Н.В. Гоголь». Гоголя Сашка любил очень. Эта любовь досталась ему по наследству от отца. Санёк раскрыл книгу – наугад, и название рассказа – «Вий» – кошкой бросилось ему в глаза. Подумалось: «Может, не стоит на ночь-то глядя, может почитать что-нибудь другое». Но, побранив себя за суеверие и страх, приступил к чтению.
   Он читал и смеялся вместе с Николаем Васильевичем над философом, который «…имел обыкновение упрятать на ночь полпудовую краюху хлеба и фунта четыре сала» и который «чувствовал на этот раз в желудке своём какое-то  одиночество». Он читал и, восхищаясь, видел ту ночь, где «месячный серп светлел на небе. Робкое полночное сияние, как сквозное покрывало, ложилось легко и дымилось на земле. Леса, луга, небо, долины – всё, казалось, как будто спало с открытыми глазами»... Читал и легко представлял крепко спящих казаков,  которые ехали по Чухрайловской дороге. Но, подъезжая к шинку, «все в один голос закричали: Стой! Притом лошади… были так приучены, что останавливались сами перед каждым шинком». А потом эти же казаки «толковали о панах и о том, отчего на небе светит месяц»…Он читал и радовался, как будто только что натолкнулся на этот литературный клад, как будто прежде не находил его. «Ну и Гоголь! Вот как надо! Надо, чтобы обычные слова становились волшебными, чтобы у читателя появилось неодолимое желание перечитать!.. А по-другому – и не стоит.  И нечего бумагу марать», – думал Сашка. Читая, он, незаметно для себя, умчался в то далёкое время. Вот он вместе с Хомой Брутом и другими казаками увидел «большое селение, принадлежавшее сотнику», у которого умерла дочь – панночка; а вот он въехал «в сопровождении собачьего лая во двор»…А теперь вместе с Хомой «поворотил он голову, чтобы взглянуть на умершую и…Трепет пробежал по его жилам…». Вдруг Сашка вместе с Брутом оказался в заброшенной церкви, в которой «лики святых, совершенно потемневшие, глядели как-то мрачно». Он читал и видел как панночка «глядит на него закрытыми глазами». Читал и видел, как «она приподняла голову… Она была страшна. Она ударила зубами в зубы и открыла мёртвые глаза свои… Наконец гроб вдруг сорвался с своего места и со свистом начал летать по всей церкви, крестя во всех направлениях воздух… «Приведите Вия!» – раздались слова мертвеца»…
     И вдруг – стук в окно…Сашка похолодел и замер. Он ещё не успел вернуться из позапрошлого века: он, ясно всё представляя, хотел выйти из густых сумерек того времени, но, очарованный Гоголем, не находил оттуда ни дороги, ни дверей… Стук повторился. Сашка почувствовал как дрожь, крупная и холодная, пробежалась по всему телу. Не поднимая головы, медленно оторвал он глаза свои от магнитных страниц и глянул в окно – в чёрный квадрат ночи. Ему было не по себе…Но тут, Слава Богу, раздался спасительный бас: спасительный, потому что он узнал голос друга Сергея.
   - Да открывай же ты скорее! Жена, значит,  родила ему дочку, а он, папаша хренов, дрыхнет!
     Сашка вскочил с дивана и радостно побежал открывать дорогому гостю, который в этот миг был ещё дороже, чем когда-либо.  – Спишь? А я дежурю по колхозу, а тут звонок: так, мол, и так – девочка! Три двести! И всё там хорошо! Так что ты не волновайся – всё там путём: передали – всё чётко, всё шик модерн: и Наташа, и девчушка чувствуют себя хорошо. – Серёга говорил и надвигался, как гора: он был и широк, и высок. – Надвигаясь, он слегка повернулся и крикнул:
 - Заходи! Да смелей же ты, шуряка!..
    Зашёл ещё один здоровяк. Это был шурин Сергея – Юрка. А Сергей уже вытаскивал из карманов «литру», приговаривая:
- Ну, говорю же тебе: всё хорошо, три двести, девочка... А если не возражаешь, то я крёстным буду. Ну что, выпьем за крестницу?!
   Сашка радовался – и дочке, и что всё хорошо, и друзьям, и всему белому свету. Не сопротивляясь весёлому натиску друзей, он, отложив книгу до лучших времён, подсуетился: слетал в погреб за соленьями и за бутылкой «спотыкача». Ведь нехорошо за свою дочку пить чужую водку...
          Нет, он не забыл своего обещания жене – быть умней и не очень усердствовать, не слишком налегать на зелье. Так оно и было. Но лишь вначале. А потом… В общем – водки не хватило. Сбегали к одной матёрой бабке на дом. А после сбегали ещё раз…Как расходились гости Сашка, конечно, не помнил. Ещё до их окончательного ухода он рухнул в коридоре и тут же «заснул довольно громко», так, быть может,  громко, как тот казак, что привёз Хому  Брута на хутор к стольнику…
   Он спал и видел как панночка и подручные её – нечистая сила – заявились к нему  в дом и начали шастать по комнатам, вынюхивать и кого-то настырно искать. Сашка пытался уползти куда-то, но постоянно натыкался головой то на стену, то на дубовые ножки громоздкого шифоньера,  занимавшего чуть ли не половину коридора.  Сашка уморился смертельно. А тут ещё… – он вдруг как-то стал Хомой Брутом. И вдруг наступила вторая ночь читки…Он опять оказался в заброшенной церкви. Изо всех углов вылезала нечисть и захотела она разорвать его на части. А гроб со свистом летал над ним… Сашка крутился и вертелся, отбиваясь от нечистой силы, и орал, как резанный. Вдруг, ко всему прочему, начал мучить его «сушняк» – нестерпимо захотелось пить. Он попытался встать, но что-то, похожее на чьи-то костлявые руки, сдавило горло. И чем он был решительнее в попытках встать, тем сильнее его душили. Голова  гудела, как пустой четырёхведерный чугун, по бокам которого какие-то негодные мальчишки настучали кирпичами и палками. Он лежал, а земля – весь Земной Шар – то уходила из-под него, а то накатывалась, пытаясь раздавить. А уже через мгновение планета сделалась огромным валуном и сама влезла на спину не дюже здорового Сашки, и он был вынужден таскать этот груз до изнеможения. Умирая от жажды, он ещё раз попытался встать, но опять что-то когтистое схватило его за горло, вонзаясь глубже и глубже. Сашка стал задыхаться. Он пытался сопротивляться, но скоро выдохся и, совсем обессилев,  увидел вдруг, как бы со стороны, что он  седеет – он стал белым как лунь. Но ещё не закончилась вторая ночь отчитки, как началась третья.
     «Приведите Вия! Ступайте за Вием! – раздались слова мертвеца. И вдруг настала тишина в церкви; послышалось вдали волчье завыванье, а скоро послышались тяжёлые шаги, звучавшие по церкви; глянув искоса, увидел он, что ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека. Весь он был в чёрной земле… - Вот он! – закричал Вий и уставил на него железный палец»…
    Сашка хотел было помолиться, но невероятная тяжесть на руках не позволила этого сделать. Тогда он рванулся, чтобы укрыться от нечестии, но нечистая сила кинулась на него и стала кусать и душить. Сашка заорал благим матом, заорал так, что  оглушил самого себя. Но что-то продолжало сдавливать горло. А в голове у него началась какая-то страшная вьюга, образовался сумбур. Его терзала ужасная догадка: «Да не умер ли я? Может,  умер, но не совсем, а всем показалось – что совсем. И – похоронили. И тогда получается, что я – в гробу. И выбраться  – никак»…– Сашка распалил себя этими земляными мыслями до предела, до душевного ужаса…
    Но тут он вдруг увидел полоску света и услышал голоса. Знакомые голоса. Он ещё их не узнавал, но они явно доносились не из другого мира.
- Кум, ты что разлёгся? Или забыл, что мы вчера решили покумиться?.. А зачем ты так лежишь? И как ты попал под этот дурацкий шкаф? А ну, давай – вылезай!
   И Сашка, счастливый-пресчастливый, попытался было встать, даже сделал какое-то телодвижение, но ничего не вышло – он занизался под шкаф, занизался основательно, надёжней, чем крученый гвоздь в сырую берёзу. Тогда Серёга взялся за его торчавшие ноги, как дед за репку, и начал вытаскивать. Но не тут-то было: голова, распухшая за ночь, решительно не хотела выкатываться.
- Поверни башку-то, а то – никак, – подсказывал Шурин, заглядывая под шифоньер. Сашка послушался. Попробовали ещё раз, но опять ничего не получилось. Тогда  два крепыша поднатужились и приподняли эту махину, сделанную ещё при царе Горохе и набитую всякими тряпками. И Сашка выкатился – весь, целиком.
   - Ну, рассказывай, что ты там делал? Может, искал что-нибудь? Как ты туда вообще забрался? Мы тут к тебе – похмелиться, а ты спрятался. От нас, что ли спрятался? – балагурил Серёга. – Ну – давай! Что-то же у нас должно было остаться от вчерашнего?
  У Сашки не было сил встать. Дыша, как Змей Горыныч, перегаром он чуть-чуть, осторожно-осторожно приподнял свою несчастную стопудовую голову и посмотрел в угол, где должны были стоять бутылки. Но бутылки валялись: они были похожи на пьяных, спящих без задних ног казаков. Бутылок было много, и все – оприходованные. Гости досадовали, а Сашка, несмотря на головокружение и на страшную боль во всём теле, радовался: радовался тому, что снова видит своих товарищей, что наконец-то вернулся в свой век, в свою деревню, радовался, что, хотя и не совсем, но был живой. Не сразу, но вспомнил он и о дочурке, и о жене, и о сыне. Вспоминал и глупо улыбался своему большому счастью…
   Ещё долго он вздрагивал от одного только слова «водка». Примерно, лишь через год, потихонечку, с частой и долгой оглядкой и с большой опаской, позволил он себе. Да и то, как говорится, – без фанатизма. А «Вия», несмотря на гениальность этого рассказа, он перечитал ещё раз аж через двадцать слишним лет – когда уже не стало той огромной страны, в которой они жили-были со своей Наташей, и всё у них было.