Я не волшебник, я только учусь

Лучше бейте меня, но дайте мне смеяться.
Жан Батист Мольер

Смеётся, потому что понимает: нужно смеяться над всем, что причиняет боль, чтобы сохранить равновесие, чтобы мир не свёл тебя с ума.
Кен Кизи.


Один… Шарик взлетает в воздух. Я вижу его, словно в замедленной съемке. Как только он поднимается до уровня глаз, я выбрасываю следующий. Два… Три… Три шарика в воздухе. Мгновение я наблюдаю их полет, прежде чем первый падает мне в руку.

Отработанное до автоматизма движение кисти – и вот уже шесть шариков мелькают в воздухе разноцветными вихрями. Я уже не успеваю следить за движениями своих рук – они словно живут собственной жизнью. Но задумываться об этом нельзя, иначе собьешься с ритма.

- Эй, клоун! – доносится справа. Я не оборачиваюсь и не перестаю жонглировать. Один, два, три… Пускай кричат что хотят, пускай думают что хотят, мне нет до этого дела. Когда я буду выступать на арене цирка, шуму будет не меньше.

- Клоун, ты оглох? – продолжает упражняться в остроумии голос. Слева ему отвечает другой:

- Неужели непонятно? Нашему клоуну не нравится, как ты его так называешь. Я бы на твоем месте поуважительнее обращался к будущему Королю Клоунов. - Взрыв смеха.

Ха-ха. Шарики по-прежнему мелькают воздухе. Каждый день я упражняюсь с ними по крайней мере час – это необходимый минимум, если я хочу выступать в цирке – и еще я жонглирую в школе на переменках. Шум, крики одноклассников, которым не надоедает надо мной издеваться, уже не мешают мне сосредоточиться. За полгода, что я учусь в этой школе, я научился концентрировать внимание так, что могу претендовать на роль высококачественного индийского йога. И превратился в главную школьную достопримечательность.  Ха-ха.

Я настолько знаменит, что даже удостоился аудиенции у директора. Помню, я честно пытался объяснить, почему это делаю. «Вызываю нездоровый интерес к собственной персоне и с достойным лучшего применения упорством сосредотачиваю внимание окружающих на малозначительных предметах» - кажется, так он выразился. Под «малозначительными предметами», по-видимому, имея в виду меня и мое призвание. Я говорил ему о том, что это искусство. Доказывал, что смех необходим. Он отвечал, что каждый имеет право на «маленькое хобби», но он просит заниматься им во вне  учебное время.

Я отвечал, что школьный шум помогает мне представить, что я на арене. На это он блеснул глазами из-под очков и изрек что-то вроде «Не морочьте мне голову, молодой человек! Ну не собираетесь же Вы, в самом деле, выступать в цирке? В Вашем возрасте пора перестать мечтать об игрушках и начать выбирать себе серьезную профессию. К тому же Вы могли бы найти способ воображать, что Вы на арене и без возмущения общественного спокойствия».
Последнее было правдой, и я тогда не нашелся, что возразить. Потом уже домыслил продолжение диалога. Мысленно обыграл его в голове, представил лицо директора, когда он разрешает мне жонглировать где угодно – и на том удовлетворился. А уже совсем потом понял, что мы с директором никогда не поймем друг друга. Директор наверняка никогда не был в цирке…

Продолжая удерживать шарики в воздухе, поднимаю взгляд на висящие под потолком часы. Пятнадцать минут прошло. Ловлю шарики и только после этого позволяю себе посмотреть на нишу в противоположной стене.

Там неизвестная мне девочка. Стоит и смотрит. Щеки горят, как после быстрого бега, в глазах, словно отражения моих шариков, вертятся бесенята. Я улыбаюсь ей. Она широко улыбается  мне в ответ. Я почти ощущаю, как от наших улыбок в холодном школьном коридоре теплеет и в окна, до краев заполненные серым осенним небом, вливается солнце.
Одновременно в коридоре словно включают звук. Я слышу, как правый и левый голоса продолжают перебрасываться ехидными (на их взгляд) репликами. Мы с Динкой синхронно смотрим на них. И тут же начинаем смеяться. Они в самом деле выглядят сейчас смешными – гордые своим мнимым остроумием, надутые, как воздушные шарики, от осознания собственной значимости и даже не заметившие перемен, которые произвели наши улыбки!
Смех разносится, как дробь весенней капели с крыш, под которыми нельзя ходить, и под которыми ходить так хочется, и вот вокруг нас уже порхают какие-то дивные фигуры, и крутятся заводные карусели, и все звенит и сверкает, как в самом настоящем цирке.

А два голоса, левый и правый, которые, похоже, тоже никогда не были в цирке, стоят с удивленными лицами, не понимая, чему мы смеемся, и это смешит нас еще больше.
В такие моменты я понимаю, ради чего стоит жить. Мне не помешают ни директор, ни голоса, которые не были в цирке, ни что другое – потому что жить стоит ради смеющихся глаз этой девочки, ради смеха, ради чуда! Ради того, чтобы дарить это чудо – дарить всем, кто сможет принять. Потому что в ответ они дарят мне нечто гораздо большее – свои улыбки, свой смех и свои маленькие чудеса.

И пусть я еще не волшебник, но я обязательно им стану. Ведь смех – это тоже магия. Разве вы еще не поняли?