Пока земля еще вертится

Строчка из песни Булата Окуджавы "Молитва Франсуа Вийона"

(ПОЭТИЧЕСКАЯ ПРОЗА)(Прозаики ее не оценивают и не читают. Они по-своему правы.Не права я, поместив эту поэзию в прозаические произведения. Исправляюсь)

Из невидимого репродуктора опять раздавались угрожающие новости.А потом запел Булат Окуджава (видимо, кто-то переключил станцию)

...Пока Земля еще вертится
И это ей странно самой,
Пока ей еще хватает
Времени и огня, –
Дай же Ты всем понемногу
И – не забудь про меня...
...Не хватало,  не хватает и так и не хватит никогда Любви... Ибо то,  что предлагали и предлагают мне мужчины – это вовсе и не любовь и даже не призрак ее... Это – лишь слабое утешение в этом пустынном и злом воздухе жизни...

Я вообще никогда не желала ничего отнять у “ближнего” – этого греха за мною много лет не было... Я всегда боялась, что «если я отниму, то и у меня непременно отнимут». Лишь однажды... Но и тут меня долго и настойчиво провоцировали – и я поддалась. Да и надо сказать на очень красивую особь...               


Дочка спросила утром: "В руку ли сегодня сон?" – и сказала,  что ей опять приснилась война,  и опять – атомная...
Я утешила ее тем,  что сны не бывают "в руку" – они – отражение страха...
И вспомнила,  что не успела ей рассказать самого опасного и самого утешительного из моей жизни...

Я подумала, что уже пора ей сказать, что "Самое больное и обидное в жизни – (особенно для юных) – то, что ”красивый” – это НЕ  значит ”хороший”.

Вот это и был один из примеров восторга от внешней красоты...       

Называть это можно множеством имен. Например:
            
                ФОНТАН ЛЮБВИ, ФОНТАН ПЕЧАЛИ...

"Ты даришь мне,  из моря выходя,
Цветы морские,  раковины,  крабов...
И гроздья брызг,  как капельки дождя,
С меня смывают горечь всех сарказмов.

Ты даришь мне твой страх прикосновенья,
Горячих глаз сверкание,  как меди,
И прелесть,  первозданность вожделенья, –
Коснуться губ,  хотя б ценою смерти.

Все это так прекрасно,  так далеко,
Как падающих звезд вздохнувшие мгновенья,
Когда так хочется,  – О,  ради Бога!
Успеть хоть вспомнить радость наслажденья.

Ты даришь мне,  не зная сам,  ключи
От Рая!.. О,  молю, – молчи!"

– Пойдем к морю! – как будто во спасение сказал Сергей!..
И южный домик,  и яркая голая лампочка,  и пошлость типичной ситуации – все отдвинулось и ушло из чистой первозданной темноты ночи.

Наши ладони доверили друг другу гораздо больше,  чем мы. Им было так хорошо и так беспомощно,  словно детям,  любящим обниматься.

Слева запахло можжевельником,  потом запах откатился назад, и подошла медовая волна запаха резеды.

Крутые белые ступеньки отражали по очереди свет луны. Две полукруглые колоннады танцплощадки тянулись черными длинными тенями,  как грубой сетью,  вылавливая ушедшие души танцующих. Мраморный пол втягивал в себя и отпечатывал на себе твой слепок.

Пляж был смешанным: галечным и песчаным. Сейчас тени были так длинны,  что каждая круглая галька превращалась в голову змеи. Змеи были добры и терпеливы. Они лишь похрустывали и вздыхали. Каждый тент,  как опенок,  имел круглый воротничок – скамейку.

Мы сели на нее. Вернее,  сел ты,  а я ощутила себя в воздушном пространстве твоих рук,  коленей и губ.

С моря неслись визгливые крики купающихся женщин,  но эхо,  донося их до нас,  превращало в звонкие и нежные отголоски. Из них тоже уходили пошлость и неуважение к себе.

За пляжем было место,  где мы обычно купались днем – большие грубые камни на берегу – и мягкие подушки водорослей – в воде.

Пляж долго пугал и останавливал нас – то мрачной проволочной оградой,  то – тенью...
Вода сейчас была чужой и испытующей. Мою отчаянную щенячью смелость она приняла, молча и прохладно.

Но чем дальше мы отплывали,  тем надежнее казалась ее поддержка. Ни усталости,  ни трудного дыхания, ни даже ощущения самого движения – не было: купание во сне.

Но вот я отвернулась от Луны и – перед руками стали расходиться россыпи черного жемчуга. Замедленно. Скапливаясь горками и рассыпаясь перевитыми дугами бус.

Прямо надо мной – наклоненные колпаки – отростки скалы – вопросительно и заботливо посматривали очками темных прожекторов...

"Нет,  я тебе души не отдала.
Не смог ты взять всю суть моей души...
А девочку,  что рядышком прошла,
В своих воспоминаниях ищи...

...Сжигала тело и "ползла" по скалам,
Все время требовала помощи и сказок,
Боялась бриза,  будней,  мидий ела,
Твоих капризов призму рассмотрела...

Подружка,  что и плача и смеясь,
Бывала и послушной и немой,
Что плавала,  как радостный карась...
– Была моею тенью,  но – не мной.

Ты – море мне открыл в ночной тиши.
И море взяло суть моей души".

– СЕ – РЕ – ЖА! – закричала я,  отдавая твое имя воздуху,  эху и скалам...
– Что? – рванулся ты.
– Это тебе на память. Эхо будет звать тебя вместо меня.
– Я испугался за тебя... Пора домой... Хочешь,  придем сюда на восходе?..

Через три часа... более коротких,  чем улыбка во сне,  ты опять вошел из брызжущего света:
– Опаздываем! Солнце уже взошло! Бегом!
– Разбуди Славу,  может быть,  он тоже захочет пойти?
– Слава,  пошли купаться. Уже рассвет!
– Что я,  псих?

"Что ж ты молчишь?.. Все так невероятно!
Во всем твое немое колдовство.
И поцелуи,  как ожогов пятна,
На мне сияют,  сквозь мое вдовство.

Сквозь черную колючую накидку
Просвечивает бархатная грудь,
И губы,  сжатые в нелепую улыбку,
Стремятся развернуться и вздохнуть.

И взятый крест не так тяжел и темен,
И короток (зачем об этом?) путь.
И взор мой робок,  и еще огромен
Тот камень,  что повешен мне на грудь.

Но тает,  тает выдуманный образ
И растворяется нелепый смысл,
И удивительный,  счастливый абрис
Слезами омывает эту мысль.

Но ты молчишь.
И эта мимолетность и призрачность,
как призрачность руки,
Утонет вместе с камнем,
Разойдется,
как по воде чернеющей круги.

Слева поднималось солнце между горой и морем. Оно было оранжево - зеленым. Вокруг воздух,  и деревья,  и дома – все светилось,  отдавало этот внутренний свет.

Единство и триумф этой гармонии были подобны торжественной мессе,  литургии ... Литургии,  когда ты напряжен до предела,  но – радостен и причастен.
– Скорее!

На наших камнях стоял рыболов. И,  чтобы не испортить ему настроение,  только настроение,  потому что рыбы здесь не было,  – нам пришлось входить в воду в неизвестном месте... Камни были скользкими,  очень блестели,  отражая свет – этот момент всегда связан с неловкостью...

– Лицом к солнцу!.. И ритм лови! Оттолкнись ногами и долго скользи. Рвись вперед! – сказал где-то рядом голос Сергея. Из-за яркого света я почти ничего не видела вокруг,  сплошные фейерверки радуг.

Тело и разум учились совместно и впервые были так внимательны друг к другу.

Поверхность воды – блестящая серая ткань,  пружинящая под руками. Я казалась себе радостным лягушонком в садке.

И нет ничего,  кроме этой поверхности,  и звонкого оранжево-зеленого солнца и теней гор. Нет глубины и страха. Вся жизнь – только поверхность.
...Но я уже вспомнила – что подо мною!

Невесомость. Нарастание завораживающе-медленного танца. Танец – это доведение до экстаза. Утром танцуют рыбы и птицы,  водоросли и раковины. Рождая новое, и безропотно умирая.
Им неизвестно решение природы: втянуть ли их в глубину,  в смерть,  или выплеснуть на поверхность?

Оно неизвестно и мне. А потому этот танец всего живого подо мною... От которого я забываю,  что надо двигать руками... и скользящее там же тело Сергея... его игра (для меня) с крабом... все это так укачивает мое сознание,  что я перестаю бояться пространства подо мною и тоже вплываю туда...

"В глубину,  в мир без острых углов,
– легкой тенью ловца жемчугов...
Так манит!.. В уши – кровь!.."
Так было. Но сейчас – тепло и радость при соитии с водой – до слез. Это – живые клетки – заменяющие твои – больные. Купание в материнской утробе.
Природа рождала новый день – день света,  радости,  зелени и чистоты.

* *  *
Всего этого описания так мало! Все это так неполно! И ни в словах,  ни в интонациях нету того счастья,  которое переполняло меня! И удивительным образом оно тянется и сейчас,  когда меня просят вспомнить что-нибудь хорошее в моей жизни: я закрываю глаза и вижу это ночное море...

Или дневной яркий свет: совершенно невозможную завесу из солнечных лучей и морских брызг,  через которую нельзя проникнуть – она ослепляет. И эти удивительные по цвету тропинки,  которые кажутся такими мягкими,  на самом деле такие твердые,  каменные,  неровные и неудобные в ходьбе...
Эти звуки,  шумы,  эти кактусы... И я никак не могу вспомнить: а что же мы тогда ели?

Хотя я помню,  что у нас было не очень много денег... Ну,  как у всех. Как у всех нормальных счастливых людей. Я еще вспомнила,  что я тогда писала стихи. Причем писала в одной из самых сложных форм: сонетах.

Как все здорово! Как хорошо,  что у меня были эти девять дней! Это был такой островок радости,  счастья,  воплощения,  что мне совершенно не хочется добавлять к нему ничего отрицательного.

Никаких сравнений,  никаких воспоминаний! Нет, нет! Только вот эта яркая,  глубокая синева,  море... Эта потрясающее совершенно (хотя я не очень люблю это слово),  но именно потрясающее весь организм впервые в жизни проникновение под воду,  когда надеваешь маску и трубку! Это то, как ты совершенно удивлен,  что не надо двигать руками,  достаточно только ластами на ногах! И ты не тонешь! (Потому,  что ты уже "утонул")

Но так приятно опустить голову,  держать ее прямо по отношению к шее и не загибать назад,  так,  как когда плывешь над водой. А смотришь внутрь и не знаешь,  что делать с тобой – твой вестибулярный аппарат? Потому что ты такое видишь!!

Потому что там,  где должна быть земля,  когда ты смотришь вниз,  – там ее нет! И организм весь,  как говорят,  в расстроенных чувствах,  а ты сам – в чувстве юмора пребываешь по этому поводу.

И тебе весело и страшно,  и это такие какие-то качели,  такие удивительные необычные движения: вот эти вот дельфиньи изгибы тела... Эта радость каждой клеточки! Каждой клеточки,  как будто она попала действительно опять "в утробу"! Как это здорово!

А какая чистота красок! Какое небо,  море,  закат! Солнце,  тени! Углубления в горах! Углубления в кроне деревьев! Углубления в цветках!

– Это все так необычно! И так навсегда, что,  если у вас такое было,  или вы захотите такого – я вас поздравляю или с прошедшим,  или с будущим!

Да будет и вам также прекрасно,  тепло! Да будет и вам также родственно,  когда вы действительно слились с той самой Матушкой-Природой,  с тем самым Чревом Моря,  с той Землей,  которая нам так нужна! Которая так щедра,  ласкова...

Это и было,  (как я теперь понимаю),  то самое,  что дал мне Господь. То самое,  что выпросила тогда в песне: "И не забудь про меня"... А он уже вспомнил! Уже тогда же исполнил мою,  еще не осмысленную просьбу...

Были дни,  запомнившиеся на всю жизнь. Были дни,  которые я вспоминаю,  когда мне уж очень тяжело.

Были дни,  которые я тогда,  так совершенно и не оценивала: «Ну,  был отдых. Всего девять дней. Были какие-то мелочи,  которые не давали считать эти дни абсолютными и счастливыми"...

Теперь все забылось – то,  что было "плохое"... А что оно могло быть там это "плохое"? Осталось только хорошее. Нет,  не так. Осталось только счастье. Самое удивительное,  что этому счастью попалась только я.

То есть,  оно было нацелено на меня. Оно было создано всем окружающим. Оно не делилось ни на двоих,  ни на троих. Оно не нуждалось в чьем-то обязательном присутствии,  дополнении. Его хватало на все,  на всех,  на вся...

* * *
– Ты устала.
– Не страшно.
– Отдохни... А я можно еще поплаваю?
– Тебя подождать?
– Нет. Лучше,  если я приду,  а у тебя уже чай готов – вот хорошо бы!

Черная и фосфоресцирующая голова быстро отодвигалась по зеленой солнечной дорожке.

Я с трудом согласовала в себе усталость с нежелание уходить,  даже выбираться из воды... Долго сидела на теплом,  большом,  как батут,  камне.

Волны слегка поднимали и покачивали. Люлька...
– Зачем отрываемся от материнского тепла?..

..."Пока Земля еще вертится" – тихо,  одними губами,  прошептала я – и зажмурилась от слез и солнечных лучей.
"Пока еще ярок свет...
Господи,  дай же ты каждому
Чего у него нет!..
...Чего же нет у меня?..

Я встала,  пошла по любимым теплым камням и медленно – вдоль пляжа. Везде уже появлялись люди. Они были хорошими. Добрыми и веселыми. Смотрели радостно на красоту другого,  надеялись обрести свою. Делали зарядку и отфыркивались от молчаливых поцелуев моря.

Я шла вдоль цветов и белых "тюльпанов" тентов и боялась перестать петь или шептать:
...Пока Земля еще вертится
И это ей странно самой...

Как верит каждое ухо
Тихим речам Твоим,
как веруем и мы сами,
Не ведая,  что творим...
...Не ведая... Чего же не ведаю я?

Я поднялась на белую полукруглую колоннаду танцплощадки и еще раз увидела на далекой солнечной дорожке черную голову.
...Дай передышку щедрому
Хоть до исхода дня...

В парке были хвойные деревья: похожие на колыбели сосны и толстые веретена можжевельника. Под ногами все устлано оранжевыми хрусткими иглами или плантациями "домашних" кактусов.

Дома я залила воду в стоящий на полу самовар и стала готовить завтрак.
...Пока еще ярок свет,
Господи,  дай же Ты каждому
Чего у него нет:
Умному дай голову,
Трусливому дай коня,
Дай счастливому денег
И,  не забудь про меня...

...Про меня?
Как же ему не забыть про меня,  если я сама... совершенно не помню, ьолее того, боюсь и почти не хочу...Прости меня Господи!

...Сергея все не было. Завтрак был готов,  хотя готовила я его замедленно-долго. Чай остывал. Встал и умывался Слава...

Наконец,  вдоль забора промелькнул силуэт,  я увидела характерное движение и узнала красную Сережину рубашку.
"Скажи мне,  так что это было?
Мольба о пощаде и страх,
И нежность,  и робкая сила –
В твоих беззащитных глазах.

Что это?
Доверье отчаянья?
Крик в пустоте?
Безмерные наши печали?
Иль срыв на дороге к мечте?

Скажи мне,  так что это будет?
Ужель столь богатую дань
Опять на заржавленном блюде
Река унесет "Потудань"?

Скажи мне.
Мне кажется,  Слово –
Прорезав отчаянья тьму,
Окажется нежным и новым,
И чистым,
как в детстве: «А – у!"

Вот о чем хотела я рассказать дочке. Что же удержало меня?

Ваткой со спиртом Сергей поил,  пропитывал огромного живого кузнечика;богомола.
Кузнечик был длиной в мою ладонь и очень красивый: розово-салатовый.
– Зачем,  Сережа? – Отпусти.
– Нет... это для моих деток... ничего... что ж делать? Пусть,  зато детки на него любоваться будут. Они никогда не видели такого огромного.
Кузнечик был упорно-живуч. Он перебирал всеми лапками,  отталкивал вату и все больше,  все упорнее сопротивлялся.
– Отпусти! – сказала я безнадежно,  понимая,  что теперь для кузнечика легче смерть. Но какое-то внутреннее неприятие,  отторжение,  даже отвращение вызывали во мне эти Сережины действия. Я никак не могла ухватить в них чего-то еще,  какого-то второго смысла.
На следующее утро Сережа опять взялся за кузнечика.
– Смотри,  какой живучий – сказал он слегка виновато,  когда я опять застала его за тем же занятием – он поил - пропитывал кузнечика спиртом с ватки.

Кузнечик был упорен в своем "неразумном" желании выжить. На меня нахлынуло отвращение.

– Пойдем к морю – словно во спасение сказала я Сергею...

От моря шло какое-то жжение. Словно солнечный свет не ласкал и давал жизнь,  а кто-то,  сквозь увеличительное стеклышко решил рассмотреть,  как мы будем корчиться от боли во время сожжения...

Море сегодня злое... Вода напоминает пугавшую меня в детстве злую красавицу из первого фильма Феллини – ничего страшнее я не могу вспомнить. Плавать не хочется.

"Когда молчишь... Молчишь!
С какою болью
я думаю,  что ты – всего лишь раб,
Нукер,  наложник,  купленный в неволю,
Прекрасный и бессмысленный сатрап...

Когда молчишь... С отчаянной обидой
Я вспоминаю,  что прошли века,
Что – были!! И Лукреций,  и Овидий,
Что красноречье возносилось в облака!

Когда ты говоришь... как ясно вижу
Я силу,  логику твоих речей...
Как я боюсь,  и как я ненавижу
Твои слова,  как стаю басмачей!

И,  хоть не золото в твоем молчанье,
Но все же меньшее из испытаний.

Плавать не хочется. Но как объяснить это?.. И я,  пересилив себя,  надеваю маску,  натискиваю на опухшие десны загубник и,  не глядя, плыву... Голову все же опустить приходится...

В глубине,  среди очень выразительных,  явно недовольных водорослей и надутых камней,  видно оранжевое дно.
Оно усыпано пустыми клешнями крабов и их панцирями.

Неприхотливые крабы,  мало в чем нуждающиеся и осторожные... Сережа играл с крабом... У краба от такой игры наверно нервный шок мог случиться...

...Пробую вдохнуть воздух и нырнуть между сросшихся сверху камней... Получилось!.. Хотя,  надо признать,  что дышать под водой я совсем не умею... Давай-ка учиться.

Ритм тела и дыхания – это сосредоточение... йога... Сережина… выдержка,  терпение,  ровность,  спокойствие... Не отсюда ли – равнодушие,  безразличие,  безучастие?.. к кузнечикам и людям...

Странно,  плавание с маской совсем не требует внимания,  наоборот,  помогает пофилософствовать,  привести в порядок мысли и чувства...

...Рыбы-сабли? Рыбы-сабли проплыли мимо меня метрах в двух. Всего штук шесть... Разве это – стая? Может,  они стали жить отдельными семьями?

...Предчувствия… Что же я предчувствую? Какое-то всеобщее озлобление природы.

Я перевернулась на спину и подняла голову. Сережа,  шагах в двадцати от меня,  входил в воду,  поправляя маску. Он плеснул руками, и вокруг всколыхнулись оранжево-зеленые прозрачные крылья воды...

Крылья потрепетали над водой и стали опадать – но вода не успокаивалась,  а сотворяла все новые крылья,  радуги,  полосы и круги вокруг неузнаваемого теперь стержня – словно родилась морская бабочка...

Потом ее перерезал черный скальпель лодки, и бабочка стал биться и умирать,  подобно кузнечику.

Сережи плыл уже далеко впереди и ничего не заметил.

А что не заметила я?..
Не заметила, что он использует и меня, как того кузнечика?

Все мои нежные ощущения - это... не только ли “мое”?
Его молчание. Его осторожность. Зачем? - Чтобы не разрушить того, что для него значительно ценнее?

Но и его безжалостность... налицо. 
...Заметят ли его дети красоту кузнечика? Или усвоят только то,  что можно и даже нужно ее убивать?
...Пока Земля еще вертится,
Пока еще ярок свет,
Господи,  дай же ты каждому
Чего у него нет...

– Чего у него... у Сережи – нет? Как же остановить это?

За всю жизнь у меня ни разу не получилось. Строгостью – не получалось,  кокетством – не получалось,  добротой – не получалось,  холодностью – не получалось,  любовью – не получалось,  творчеством,  славой – не получалось...

Все,  кто хотел,  убивали. И "вне" и "во" мне. И детей моих нерожденных хладнокровно убивали муж и свекор – словами,  запретом родить,  заботой об убийстве,  но не о жизни...
...Господи,  дай же ты каждому... Чего?.. Как же Это назвать? Чего просить у Бога пока не поздно?

Земля устала родить. Море устало смывать следы убийств. Деревья устали зеленеть. Скоро все начнут отдавать обратно наше Зло.

...И Сережа станет кузнечиком биться под пропитанной Злом ваткой.

Моя молитва о счастье тоже бесполезна. Заранее ясно, что ничего, кроме дурного тона (moveton) эта попытка не даст.

В отчаянии нет, не будет счастья!
Все тело в слезы не одеть.
Лишь чистоте дано светиться и гореть,
А всем больным довольно и ненастья.

Сквозь Ад пройдя, не мни увидеть Рай.
В Аду круги, а Рай - для совершенных.
За каждый счастья миг, хотя бы и мгновенный,
Все годы горестей твоих отдай!

И не ропщи ты на печальный жребий:
Пока ты на Земле, а не на Небе.


КРЫМ. Новый Свет.
26 сентября 1986 г.

Обратили ли вы внимание на дату? – А ведь это год сразу двух катастроф. Теплохода “Иван Макаров” и Чернобыля.
Надо же было приехать в Крым именно в этот год? В год,  когда вода жглась и заражала. Но еще и перед этим я снимала фильм всего в 60 км от Чернобыля. И – уже после катастрофы.

Зачем это было делать? – Затем же,  зачем делались все остальные благоглупости... По инерции. По уверенности,  что “меня это не касается”. Но эту тему поднимать совсем не хочется. И так все слишком безысходно.

Даже и моя попытка ухватить кусочек чужого счастья.


«Поздно.
Не знавшим Бога - плакать и стонать
В молитве бесполезной».