***

***
Всё. Не осталось даже пустоты. Ушла и она. То ли тихо хлопнув дверью, то ли громко скрипнув зубами. Однозначно и безысходно. Навсегда. Даже её не склеить. Ненавистную, приносившую одновременно одиночество и умиротворение. Отвратительную  и тягучую, как жевательная резинка, оставленная каким-то оболтусом под столом, которая возьми, да и прилипни на непростительно новые брюки, но в то же время имевшую хоть какой-то смысл. В той пустоте жила память, такая необходимая еще мгновение назад, а теперь осколками разбросанная по истоптанному пыльному времени.
Встречают у нас по одежке. Так и её в своё время выбирали, внимательно рассматривая внешность, фигуру, ощупывая каждый изгиб, бесстыдно причмокивая и прицениваясь. А чего стыдиться? Клиент прав - клиент платит, да и щепетильность в такой ситуации совсем не помеха. Все мы бываем в той или иной степени щепетильны, особенно в вопросах исполнения собственных желаний.
А ей по-своему повезло. С ней обращались как с драгоценностью. Теплые, мягкие, почти детские руки прикасались с осторожностью и сладостным восторгом. А касания губ были очень похожи на поцелуи. Более того, со временем её полюбили по крайнее мере слово «любимая» в свой адрес она слышала постоянно. И пусть это звучало прозаично и часто произносилось без особой искренности, но была в нем какая-то гипнотическая сила, приносившая неподдельную гордость за свое существование. Нет, она никогда не была единственной, и прекрасно понимала, что является всего лишь «одной из». Пусть не единственная, но это в ее присутствии происходили самые откровенные беседы, открывались самые большие секреты и тайны. Пусть не единственная, но это с ней переживались все радости и беды человеческой жизни. Это с ней делились событиями прошедшего дня и планами на будущий, потому что это она, именно она – любимая.
Маленький мир, окружавший её, наполнялся событиями и приобретал новые краски, на фоне которых старые теряли цвет, новые запахи, кружившие голову своей сладостью и беспечностью или пугавшие лукавством, безрассудством, а, иногда, банальной глупостью. И время, просеиваясь через эти события и цифры календарей, страдающих вечным непостоянством, превращалось в пыль, неумолимо оседавшую на всё окружающее, и наполнявшую саму сущность бытия, в начале опытной  зрелостью, а потом и всеми отрицаемой, но неизменно приходящей старостью. Частые перемены мест уже не привлекали, праздники были в тягость, а не хитрые дела и обязанности превратились в привычку. Любимой ее никто уже давно не называл, да и какой смысл в  потерявшем своё первоначальное значение, слове? Для этих рук, губ, чувств, мыслей теперь она, именно она, стала единственной.
Как правило, непоправимое происходит вдруг, сколько бы его не ждали. Так вот, вдруг, её способность дарить тепло затерялась среди тягостной и скорбной тишины, нагло в один момент занявшей всё пространство. Несуразность происходящего, отчаянием покружив в умах и судьбах, постепенно превратилась в безропотное смирение, а потом и в пустоту, постепенно наполнявшуюся воспоминаниями о том, для кого она была любимой и единственной. И эта пустота с её воспоминаниями теперь была важнее и ярче, чем всё происходящее вокруг.
Что испытывает музейный экспонат, являющийся всего лишь воспоминанием о давно забытом прошлом? Нет, конечно, к нему относятся с определенной долей уважения, за ним ухаживают, его берегут, иногда показывают высокопоставленным гостям, им вообще гордятся и всячески поддерживают его внешний вид и надлежащее состояние. Ведь он память о том, кому в своё время принадлежал. Он – память. Всего лишь память.
А пустота росла, всё больше и больше отодвигая пределы возможного и невозможного терпения, заполняя уже не только её сущность, а и всё пространство в округе. Вместе с пустотой росла память, всё чаще и чаще приносившая глубокую усталость, требующую окончания.

Ох, и нагорит же тебе от отца! Тебя кто просил дедову чашку трогать? Посмотреть хотел. Если хочешь знать это всё, что от дедушки осталось. А ты разбил! Ладно, не реви. Я сама отцу всё расскажу. Чашка да и чашка, только пыль собирала. На счастье...