Гори же, гори, огонь нелюдимый...

Гори же, гори, огонь нелюдимый,   
последний,   
родимый,   
на все века!   
Чтоб не заслоняли и не погасили   
пьяные облака   
твой профиль текстильный,   
напоминающий издалека   
шоу желтого джаза   
под лё абажур.   
Бонжур, дорогая, -   
и лучше уж сразу, - пока тепла от руки рука,   
да жарко телу от коньяка.
 
Гори, мой милый, назло ураганам,   
плавленым льдам и губернским сыркам,   
лету, окрику, рискам и планам   
снести наш единственный дом,   
назло шашлыкам с калашом и духмяном,   
койко-месту с простынью  драной,   
и мы сойдемся с тобой на одном:   
гори, гори, черно-синий Содом,   
наш век,   
не жалеючи ни оглашенных,   
ни ошалелых,   
ни шаль на плечах твоих загорелых.
 
Прими дурака,
друга красотки с веслом,   
затейника в парке культур-мультур,   
грибных перелесков,
рассветных молочных фигур,   
отзвуков бледно-заочных,   
при небе, распахнутом в сто икон,
что в лике едином соединено,
и с нимбом, юный центурион,   
знал обо всем не понарошку…   
Мученик жажды стучится в окошко.   
Не подадут все равно.