Натальке Усовой. Почти по Пушкину

Один таракан, что зовётся Геннадий,
Другого по усикам лапками гладит...

И на этом рубеже любовь куда-то девается. Это бывает больно.

Прощание навеки: в зимний день с крупным снегом, валившим с утра, всячески – отвесно, и косо, и даже вверх. Её большие ботики и маленькая муфта. Она увозила с собой решительно всё – и, между прочим, тот парк, где летом встречались.
“Дар”, Набоков

Названия стран и имена их главных представителей обращались у него вроде как в ярлыки на более или менее полных, но, по существу, одинаковых сосудах, содержание которых он переливал так и этак. Франция того-то боялась, и потому никогда бы не допустила. Англия того-то добивалась. Этот политический деятель жаждал сближения, а тот – увеличить свой престиж. Кто-то замышлял и кто-то к чему-то стремился. Словом – мир, создаваемый им, получался каким-то собранием ограниченных, безъюморных, отвлечённых драчунов, и чем больше он находил в их взаимных действиях ума, хитрости, предусмотрительности, тем становился этот мир глупее, пошлее и проще. Совсем страшно бывало, когда он попадал на другого такого же любителя политических прогнозов. Был, например, полковник Каксаткин, приходивший иногда к обеду, и тогда сшибались щёголевская Англия не с другой щёголевской страной, а с Англией касаткинской, такой же несуществующей, так что в каком-то смысле войны международные превращались в междоусобные, хотя воюющие страны находились в разных планах, никак не могущих соприкоснуться.
“Дар”, Набоков

Не знаю в советской литературе равнозначных по художественности текстов:

Она тогда приехала к нему на две недели после трёхлетней разлуки, и в первое мгновение, когда, до смертельной бледности напудренная, в чёрных перчатках и чёрных чулках, в распахнутой старой котиковой шубке, она сошла по железным ступенькам вагона, посматривая одинаково быстро то себе под ноги, то на него, и в друг, с лицом, искажённым мукой счастья, припала к нему, блаженно мыча, целуя его в ухо, в шею, ему показалось, что красота, которой он так гордился, выцвела, но по мере того, как его зрение приспособлялось к сумеркам настоящего, он опять узнавал в ней всё, что любил: чистый очерк лица, суживающийся к подбородку, изменчивую игру зелёных, карих, жёлтых восхитительных глаз под бархатными бровями, лёгкую, длинную поступь, жадность, с которой она закурила в такси, внимание, с которым вдруг посмотрела, – не ослепнув, значит, от волнения встречи, как ослепла бы всякая, –
“Дар”, Набоков
От гула воды в ущелье человек обалдевал; каким-то электрическим волнением наполнялась грудь и голова; вода мчалась со страшной силой, гладкая, однако, как раскалённый свинец, но вдруг чудовищно надувалась, достигая порога, громоздя разноцветные волны, с бешеным рёвом падая через блестящие лбы камней, и с трёх саженей высоты, из-под радуг рухнув во мрак, бежала дальше уже по-другому: клокоча, вся сизая и снежная от пены, и так ударялась то в одну, то в другую сторону каньона, что казалось, не выдержит гудящая крепь горы, по скатам которой, меж тем, в блаженной тишине цвели ирисы, –
“Дар”, Набоков

-Нет, я, правда, тогда вместе с Набоковым ещё из Заболоцкого выписывала. Но Заболоцкий с этими своими творениями не был бешено популярен. Вы знаете эти стихи?

Гроза (Заболоцкий)

Содрогаясь от мук, пробежала над миром зарница,
Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой.
Всё труднее дышать, в небе облачный вал шевелится,
Низко стелется птица, пролетев над моей головой.

Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновенья,
Человеческий шорох травы, вещий холод на тёмной руке,
Эту молнию мысли и медлительное появленье
Первых дальних громов – первых слов на родном языке.

Так из тёмной воды появляется в мир светлоокая дева,
И стекает по телу, замирая в восторге, вода,
Травы падают в обморок, и направо бегут и налево
Увидавшие небо стада.

А она над водой, над просторами круга земного,
Удивлённая, смотрит, в дивном блеске своей
наготы.
И, играя громами, в белом облаке катится слово,
B сияющий дождь на счастливые рвётся цветы.

*
В этой роще берёзовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей –
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.

Пролетев над поляною
И людей увидав с высоты,
Избрала деревянную
Неприметную дудочку ты,
Чтобы в свежести утренней,
Посетив человечье жильё,
Целомудренно бедной заутреней
Встретить утро моё.

Но ведь в жизни солдаты мы,
И уже на пределах ума
Содрогаются атомы,
Белым вихрем взметая дома.
Как безумные мельницы,
Машут крыльями войны вокруг.
Где ж ты, иволга, леса отшельница?
Что ты смолкла, мой друг?

Окружённая взрывами,
Над рекой, где сереет камыш,
Ты летишь над обрывами,
Над руинами смерти летишь.
Молчаливая странница,
Ты меня провожаешь на бой,
И смертельное облако тянется
Над твоей головой.

За великими реками
Встанет солнце, и в утренней мгле
С опалёнными веками
Припаду я, убитый, к земле.
Крикнув бешеным вороном,
Весь дрожа, замолчит пулемёт.
И тогда в моём сердце разорванном
Голос твой запоёт.

И над рощей берёзовой,
Над берёзовой рощей моей,
Где лавиною розовой
Льются листья с высоких ветвей,
Где под каплей божественной
Холодеет кусочек цветка, –
Встанет солнце победы торжественной
На века.

Н.Заболоцкий

Вы, думаю, даже вот этих, вроде и патриотических, стихов не знаете? Я не уверена разумеется.

Север

В воротах Азии, среди лесов дремучих,
Где сосны древние стоят, купая в тучах
Свои закованные холодом верхи;
Где волка валит с ног дыхание пурги;
Где холодом охваченная птица
Летит, летит и вдруг, затрепетав,
Повиснет в воздухе, и кровь её сгустится,
И птица падает, замёрзшая, стремглав,
[…]
Где самый воздух, острый и блестящий,
Даёт нам счастье жизни настоящей,
Весь из кристаллов холода сложён;
Где солнца жар короной окружён;
[…]
Где лошади, как мамонты в оглоблях,
Бегут, урча; где дым стоит на кровлях,
Как изваяние, пугающее глаз;
Где снег, сверкая, падает на нас
И каждая снежинка на ладони
То звёздочку напомнит, то кружок,
То вдруг цилиндриком блеснёт на небосклоне,
То крестиком опустится у ног;
В воротах Азии, в объятиях метели,
Где сосны в шубах и в тулупах ели, –
Несметные богатства затая,
Лежит в сугробах родина моя.
[…]
Что здесь, на севере, в средине льдов тяжёлых,
Разрезав моря каменную грудь,
Флотилии огромных ледоколов
Необычайный вырубили путь.
Как бронтозавры каменного века,
Они прошли, созданья человека,
Плавучие вместилища чудес,
Бия винтами, льдам наперерез,
И вся природа мёртвыми руками
Простёрлась к ним, но, брошенная вспять,
Горой отчаянья легла над берегами
И не посмела головы поднять.

Н.Заболоцкий

***
19. в политике, при постоянном соприкосновении с которой изысканнейшая литература, конечно, становится, по ужасному, ещё мало исследованному свиному закону, такой же затасканной и общедоступной серединой, как любая идейная дребедень.

В.Набоков "Весна в Фиальте"
*

В Раю (Набоков)

Моя душа, за смертью дальней
твой образ виден мне вот так:
натуралист провинциальный,
в раю потерянный чудак.

Там в роще дремлет ангел дикий,
полупавлинье существо.
Ты любознательно потыкай
Зелёным зонтиком в него,

соображая, как сначала
о нём напишешь ты статью,
потом… но только нет журнала,
и нет читателей в раю.

И ты стоишь, ещё не веря
немому горю своему:
об этом синем сонном звере
кому расскажешь ты, кому?

Где мир и названные розы,
музей и птичьи чучела? –
и смотришь, смотришь ты сквозь слёзы
на безымянные крыла.

*
Выстрел (Набоков)

Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывёт кровать;
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.

Проснусь, и в темноте со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.

Закрыв руками грудь и шею –
вот-вот сейчас пальнёт в меня! –
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.

Оцепенелого сознанья
коснётся тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.

Но, сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звёзды, ночь расстрела
и весь в черёмухе овраг.

Поэты (Набоков)

Из комнаты в сени свеча переходит
и гаснет. Плывёт отпечаток в глазах,
пока очертаний своих не находит
беззвёздная ночь в тёмно-синих ветвях.

Пора, мы уходим – ещё молодые,
со списком ещё не приснившихся снов,
с последним, чуть зримым сияньем России
на фосфорных рифмах последних стихов.

А мы ведь, поди, вдохновение знали,
нам жить бы, казалось, и книгам расти,
но музы безродные нас доконали,
и нынче пора нам из мира уйти.

И не потому, что боимся обидеть
своею свободою добрых людей.
Нам просто пора, да и лучше не видеть
всего, что сокрыто от прочих очей:

не видеть всей муки и прелести мира,
окна в отдаленьи поймавшего луч,
лунатиков смирных в солдатских мундирах,
высокого неба, внимательных туч;

красы, укоризны; детей малолетних,
играющих в прятки вокруг и внутри
уборной, кружащейся вы сумерках летних;
красы, укоризны вечерней зари,

всего, что томит, обвивается, ранит,
рыданья рекламы на том берегу,
текучих её изумрудов в тумане,
всего, что сказать я уже не могу.

Сейчас переходим с порога мирского
в ту область… как хочешь её назови:
пустыня ли, смерть, отрешенье от слова
иль, может быть, проще, молчанье любви.

Молчанье далёкой дороги тележной,
где в пене цветов колея не видна,
молчанье отчизны – любви безнадежной –
молчанье зарницы, молчанье зерна.

Агата Кристи Ак   20.07.2012 02:37   •   Заявить о нарушении