Баллада о немецком лейтенанте

Остывший чай.
Засохшие три сушки.
На скатерти льняной багряный кант.
В забытой Богом русской деревушке
Сидит в избе немецкий лейтенант.
Поднял часы за тонкую цепочку,
Слегка сощурил серые глаза,
Вздохнул устало:
«Вот досталась ночка!
И мачту всю разрушила гроза».
Пора идти и проверять дозоры,
А лейтенант немецкий все сидит.
Глядит в окно.
И снова перед взором
Виденье неотступное стоит:
Деревня небольшая,
Как и эта,
На Волжском берегу,
В гирлянды мальв,
Вьюнков
И золотых шаров одета,
Где подрастал немецкий мальчик Ральф.
Вот он – мальчишка из садов Поволжья.
Отца не помнит –
Рядом только мать.
Та говорит:
«Поволжье – место Божье,
И нам оно должно принадлежать!
Здесь со времен Петра германцы жили –
Не вспомнить, кто был первый пионер.
Мололи хлеб,
Варили пиво,
Шили
И одевались тут на свой манер».
Но он – мальчишка.
Что ему – семнадцать.
До старых пивоваров ли ему?
Ему б на иноходце покататься,
Да прокоптить сазана на дыму.
Казалось,
Все на свете получалось
Так, как хотел.
Однажды поутру
Мчал на коне,
А степь навстречу мчалась.
Вдруг конь влетел в разрытую нору.
Смешалось все внахлест,
Перевернулось,
Тьма поплыла,
Жег голову огонь…
Но вдруг пылающего лба коснулась
Приятная
Прохладная ладонь.
Она была не сильной
И не грубой,
Она ласкала,
Боль снимала с век.
«Мой бедный Ральфик!» -
Прошептали губы, -
«Мой бедный неразумный человек».
Он веки приподнял,
И перед взором
Большие ясно-синие глаза
Сияли,
Словно светлые озера,
А на щеке –
Прозрачная слеза.
Он потянулся слабою рукою,
Слезинку сняв,
Шепнул:
«Мой бриллиант!»
…   …   …   …   …
Затряс ожесточенно головою,
Виденье прогоняя,
Лейтенант.
Вдруг со двора раздался топот,
Грохот.
Под сапогами загремела жесть.
Возня и крики,
Шум,
Солдатский хохот.
Вбежал денщик,
Привычно отдал честь:
«Герр лейтенант!
Поймали партизанку.
Что делать с ней?
Молчит –
Ведь вот народ!
Из леса пробиралась спозаранку».
«Отдать солдатам,
А потом –
В расход».
Затихли смех и крики из сарая.
Сухой раздался выстрел в тишине.
Встал лейтенант,
Цепочкою играя,
Вздохнул:
«Как это все противно мне!»
Ну, что ж,
Пора приняться и за дело.
Зашел в сарай,
Чуть приподняв полу, -
Прекрасное
Истерзанное тело
Лежало на некрашеном полу.
Что ж, лейтенант, забыл ты про дозоры?
Про мачту,
Что разрушила гроза?
В последний раз,
Как светлые озера,
Открылись ясно-синие глаза.
И в них уже ни страха,
Ни тревоги,
Одна лишь жалость
С болью пополам.
Оцепенев,
Он замер на пороге.
Тонул в крови
Вокруг лежавший хлам.
«Мой бедный Ральфик!» -
Губы прошептали, -
«Пусть за меня Господь тебя простит.
Но знай:
Лихие дни для вас настали.
Захватчикам народ наш отомстит
За смерть и слезы,
Ужас и глумленья,
За горе поседевших матерей…»
Не в силах побороть оцепененье
Стоял
Не жив -  не мертв
Он у дверей.
Рванулся к ней,
Глазам своим не веря,
Схватил ее
И вынес на крыльцо.
С отчаяньем затравленного зверя
Он целовал холодное лицо,
Твердил:
«Открой глаза, родная!
Моя любовь!
Мой свет!
Мой бриллиант!
Ну, подними ресницы, заклинаю!»…
Остановись,
Безумный лейтенант!
Она мертва.
Закончились страданья,
Что ты назначил ей своей рукой.
Так заглуши ненужные рыданья –
Не нарушай теперь ее покой.
Она заснет навеки под березой.
Тебе не разбудить ее, любя.
И не помогут
Ни мольбы,
Ни слезы,
И не спасут
От самого себя.