Холст

Видимо, движим суровым инстинктом пола,
прах, оживляемый доблестью, ищет поля,
честную смерть готовясь принять как милость
в образе рыцаря.

Впрочем, обличье - мнимость.
Нет ни врага, ни валькирий, кружащих топлес,
боли и гибели нет. Есть лишь прах и доблесть.

Прочее – рельсы, холмы, облака и волны,
замок зазубренный на горизонте мутном,
сам горизонт,  смазанный мокрым утром -
зыбки, воображаемы, произвольны.

Всё в никуда – автострады, просёлки, тропки.
Тащится в пекло фура, но всюду пробки.
Жизнь осыпается с воза клочьями стога.

Строится башня.
Слепые бредут по луже.
Те, кто в себе обрести не умеют Бога
всё ещё тщатся встретить его снаружи.

Все, кто надеялись, верили и хотели,
в жиже намерений не обрели опоры -
им невдомёк, что в единственном чистом поле
есть только прах и доблесть на самом деле.

Им что ни птаха – ворон, что пень - то плаха.
Сами они – химеры, придатки к фону.
В мире, где мало доблести, много праха:
он принимает - от страха - любую форму.

Вымысел бедный подписью подытожен
Кончен пейзаж.
Персонажи готовы к бою.
Более холст никому ничего не должен -
или повинен перед  одной любовью.

Радости здесь не наберёшь и горсти -
только и проку, что остаемся вместе
в поле, где рыцарь со смертью играет в кости.
И ничего на кону за ним, кроме чести.