Василий Шукшин Артист Федор Грай

Василий Шукшин Артист Федор Грай


     Сельский кузнец Федор Грай играл в драмкружке "простых" людей.
     Когда  он выходил  на клубную сцену,  он  заметно бледнел и говорил так
тихо, что даже  первые ряды плохо слышали. От напряжения у него под рубашкой
вспухали тугие бугры мышц.  Прежде чем сказать реплику, он  долго смотрел на
партнера, и была в этом взгляде такая неподдельная вера в происходящее, что
зрители смеялись, а иногда даже хлопали ему
     Руководитель драмкружка,  суетливый  малый  с  конопатым  неинтересным
лицом, на  репетициях кричал на  Федора, произносил всякие  ехидные слова --
заставлял говорить громче. Федор тяжело переносил этот крик, много думал над
ролью... А когда выходил на сцену, все повторялось: Федор говорил негромко и
смотрел на  партнеров исподлобья. Ре-жиссер за кулисами  кусал губы и громко
шептал:
     -- Верстак... Наковальня...
     Когда Федор,  отыграв  свое, уходил со сцены, режиссер набрасывался  на
него и шипел, как разгневанный гусак:
     -- Где у тебя язык? Ну-ка покажи язык!.. Ведь он же у тебя...
     Федор слушал и  смотрел в сторону. Он не любил  этого вьюна, но считал,
что понимает в искусстве меньше его... И терпел. Только один раз он вышел из
себя.
     -- Где у тебя язык?.. -- накинулся, по обыкновению, ре-жиссер.
     Федор  взял его  за грудь  и  так  встряхнул, что  у  того глаза на лоб
полезли.
     --  Больше не  ори  на  меня,  --  негромко  сказал  Федор  и  отпустил
режиссера.
     Бледный руководитель не сразу обрел дар речи.
     -- Во-первых, я  не ору, -- сказал он, заикаясь. -- Во-вто-рых, если не
нравится здесь, можешь уходить. Тоже мне... герой-любовник.
     -- Еще вякни раз. -- Федор смотрел на  руководителя, как на партнера по
сцене.
     Тот не выдержал  этого  взгляда,  пожал  плечами  и ушел. Больше он  не
кричал на Федора.
     -- А погромче,  чуть погромче нельзя? --  просил он  на  ре-петициях  и
смотрел на кузнеца с почтительным удивлением и интересом.
     Федор старался говорить громче.
     Отец  Федора, Емельян  Спиридоныч, один  раз  пришел в клуб  посмотреть
сына. Посмотрел и ушел, никому  не сказав ни  слова. А дома во  время  ужина
ласково взглянул на сына и сказал:
     -- Хорошо играешь.
     Федор слегка покраснел.
     -- Пьес хороших нету... Можно бы сыграть, -- сказал он негромко.
     Тяжело  было   произносить   на  сцене   слова  вроде:  "сельхознаука",
"незамедлительно",  "в сущности говоря"...  и т. п. Но еще  труднее,  просто
невыносимо трудно и  тошно  было  говорить  всякие  "чаво", "куды",  "евон",
"ейный"...  А режис-сер  требовал, чтобы  говорил  так,  когда  речь  шла  о
"простых" людях.
     -- Ты же простой парень! -- взволнованно объяснял он. --  А как говорят
простые люди?
     Еще  задолго  до  того,   когда  нужно  было  произносить  какое-нибудь
"теперича", Федор, на беду  свою, чувствовал его впереди, всячески готовился
не  промямлить, не "съесть"  его, но когда подходило время  произносить  это
"теперича", он просто шептал его себе под нос и краснел. Было ужасно стыдно.
     -- Стоп!  --  взвизгивал режиссер.  --  Я не слышал,  что было сказано.
Нести же надо слово! Еще раз. Активнее!
     -- Я не могу, -- говорил Федор.
     -- Что не могу?
     -- Какое-то дурацкое слово... Кто так говорит?
     -- Да  во-от же! Боже ты мой!.. -- Режиссер  вскакивал  и совал ему под
нос пьесу. -- Видишь? Как  тут говорят? Навер-но, умнее  тебя писал человек.
"Так не говорят"... Это же художественный образ! Актер!..
     Федор  переживал неудачи как личное  горе: мрачнел,  за-мыкался, днем с
ожесточением работал в кузнице, а вечером шел в клуб на репетицию.
     ... Готовились к межрайонному смотру художественной самодеятельности.
     Режиссер  крутился  волчком,  метался  по сцене, показы-вал,  как  надо
играть тот или иной "художественный образ".
     -- Да не также!.. Боже ты мой!  -- кричал он, подлетая  к Федору. -- Не
верю! Вот смотри. -- Он надвигал на глаза кепку, засовывал руки  в карманы и
входил  развязной  походкой в "кабинет  председателя  колхоза". Лицо  у него
делалось на редкость тупое.
     -- "Нам, то есть молодежи нашего  села, Иван Петрович, необходимо нужен
клуб... Чаво?"
     Все вокруг смеялись и смотрели на режиссера с восхище-нием. Выдает!
     А Федора  охватывала глухая злоба и отчаяние. То, что  делал  режиссер,
было, конечно,  смешно,  но  совсем  неверно.  Федор  не умел  только  этого
сказать.
     А режиссер, очень довольный произведенным эффектом, но всячески скрывая
это, говорил деловым тоном:
     -- Вот так  примерно, старик. Можешь  делать по-своему. Копировать меня
не надо. Но мне важен общий рисунок. Понимаешь?
     Режиссер хотел на этом  смотре  широко доказать,  на что он способен. В
своем районе его считали очень талантливым.
     Федору же за все его  режиссерские дешевые выходки хо-телось дать ему в
лоб,  вообще выкинуть его отсюда. Он играл все равно  по-своему. Раза два он
перехватил взгляд  режиссе-ра,  когда  тот  смотрел  на  других  участников,
обращая их вни-мание на игру Федора: он  с  наигранным страданием закаты-вал
глаза и разводил руками, как бы желал сказать: "Ну, тут даже я бессилен".
     Федор скрипел зубами, и терпел, и говорил "чаво?", но никто не смеялся.
     В   этой  пьесе  по  ходу  действия  Федор  должен  был   прихо-дить  к
председателю колхоза, махровому бюрократу и воло-китчику, и требовать, чтобы
тот  начал  строительство клуба  в деревне. Пьесу  написал местный  автор и,
используя свое "знание жизни", сверх  всякой меры нашпиговал  ее  "народ-ной
речью": "чаво", "туды", "сюды" так и сыпались из уст  действующих лиц.  Роль
Федора  сводилась,  в  сущности,  к  по-ложению  жалкого просителя,  который
говорил бесцветным, вялым языком и уходил ни с чем. Федор презирал человека,
которого играл.

     Наступил страшный день смотра.
     В клубе было битком набито. В переднем ряду сидела мандатная комиссия.
     Режиссер в репетиционной комнате умолял актеров:
     --  Голубчики,  только не волнуйтесь! Все будет хорошо...  Вот увидите:
все будет отлично.
     Федор сидел в сторонке, в углу, курил.
     Перед самым началом режиссер подлетел к нему.
     --  Забудем  все наши  споры...  Умоляю:  погромче.  Больше  ничего  не
требуется...
     --  Пошел ты!.. -- холодно вскипел Федор. Он уже не мог больше выносить
этой бессовестной пустоты и фальши в че-ловеке. Она бесила его.
     Режиссер испуганно посмотрел на него и отбежал к дру-гим.
     -- ... Я уже не могу... -- услышал Федор его слова.
     Всякий  раз,  выходя на  сцену, Федор  чувствовал себя очень плохо: как
будто проваливался в большую гулкую яму. Он слушал стук собственного сердца.
В груди становилось горячо и больно.
     И на этот раз,  ожидая за  дверью сигнала  "пошел", Федор почувствовал,
как в груди начинает горячо подмывать.
     В самый  последний момент он  увидел взволнованное лицо режиссера.  Тот
беззвучно показывал губами: "громче".  Это решило все. Федор  как-то странно
вдруг успокоился, смело и просто ступил на залитую светом сцену.
     Перед  ним сидел  лысый бюрократ-председатель.  Первые слова  Федора по
пьесе  были: "Здравствуйте, Иван Петрович.  А  я  все  насчет  клуба, ххе...
Поймите,  Иван Петрович,  моло-дежь нашего  села..."  На что  Иван Петрович,
бросая  телефон-ную трубку, кричал: "Да  не до  клуба  мне сейчас!  Посевная
срывается!"
     Федор прошел к столу председателя, сел на стул.
     -- Когда клуб будет? -- глухо спросил он.
     Суфлер в своей будке громко зашептал:
     -- "Здравствуйте, Иван  Петрович! Здравствуйте, Иван Петрович! А я  все
насчет..."
     Федор ухом не повел.
     --  Когда клуб будет,  я спрашиваю? -- повторил  он  свой вопрос, прямо
глядя в глаза партнеру; тот растерялся.
     -- Когда будет, тогда и будет, -- буркнул он. -- Не до клу-ба сейчас.
     -- Как это не до клуба?
     --  Как, как!.. Так. Чего ты?..  Явился тут --  царь Горох! -- Партнера
тоже уже понесло напропалую. -- Невелика пти-ца -- без клуба поживешь.
     Федор положил тяжелую руку на председательские бу-мажки.
     -- Будет клуб или нет?!
     -- Не ори! Я тоже орать умею.
     --  Наше  комсомольское  собрание  постановило...  Наше   комсомольское
собрание постановило... -- с отчаянием по-вторял суфлер.
     -- Вот что... -- Федор встал. -- Если вы думаете, что  мы  по  старинке
жить  будем, то вы сильно  ошибаетесь! Не вый-дет! -- Голос Федора  зазвучал
крепко  и  чисто. -- Зарубите это  себе на  носу, председатель. Сами  можете
киснуть  на  печке  с  бабой,  а нам  нужен  клуб. Мы  его  заработали.  Нам
библиоте-ка тоже нужна! Моду взяли бумажками отбояриваться... Я их видеть не
хочу, эти бумажки! И дураком жить тоже не хочу!
     Суфлер молчал и с интересом наблюдал за разворачиваю-щейся сценой.
     Режиссер корчился за кулисами.
     -- Чего ты кричишь тут? --  пытался остановить председа-тель Федора, но
остановить его было невозможно;  он  неза-метно для себя перешел на  "ты"  с
председателем.
     -- Сидишь тут, как... ворона, глазами хлопаешь. Давно бы уже все  было,
если бы  не такие  вот...  Сундук старорежим-ный!  Пуп земли... Ты ноль  без
палочки -- один-то,  вот кто. А ломаешься, как  дешевый пряник. Душу из тебя
вытрясу, если клуб не построишь! -- Федор  ходил  по  кабинету  -- силь-ный,
собранный, резкий. Глаза его сверкали гневом. Он был прекрасен.
     В зале стояла тишина.
     -- Запомни мое слово: не начнешь строить клуб, поеду в район, в край...
к черту на рога, но я тебя допеку. Ты у меня худой будешь...
     -- Выйди отсюда моментально! -- взорвался председа-тель.
     -- Будет клуб или нет?
     Председатель мучительно соображал,  как быть. Он пони-мал, что Федор не
выйдет отсюда, пока не добьется своего.
     -- Я подумаю.
     -- Завтра подумаешь. Будет клуб?
     -- Ладно.
     -- Что ладно?
     --  Будет  вам  клуб. Что  ты делаешь  вообще-то?.. --  Пред-седатель с
тоской огляделся  -- искал  режиссера, хотел что-нибудь понять  во всей этой
тяжелой истории.
     В зале засмеялись.
     --  Вот это  другой разговор.  Так  всегда  и отвечай. -- Федор встал и
пошел со сцены. -- До свиданья. Спасибо за клуб!
     В зале дружно захлопали.
     Федор, ни  на  кого  не  глядя,  прошел  в  актерскую  комнату  и  стал
переодеваться.
     -- Что ты натворил? -- печально спросил его режиссер.
     --  Что? Не по-твоему? Ничего...  Переживешь. Выйди от-сюда --  я штаны
переодевать буду. Я стесняюсь тебя.
     Федор переоделся и  вышел из клуба, крепко хлопнув  на прощанье дверью.
Он решил порвать с искусством.
     Через три дня сообщили результаты смотра: первое место среди участников
художественной самодеятельности двадца-ти районов края завоевал кузнец Федор
Грай.
     -- Кхм... Может, еще какой Федор Грай есть? -- усом-нился отец Федора.
     --  Нет.  Я один Федор Грай, -- тихо сказал  Федор и побаг-ровел.  -- А
может, еще есть... Не знаю.


Рецензии