И зарылся - из утерянных стихов

ДОСАДА

Я печаль осенних листьев
заметаю под ветлу,
дым тоски, где будет виться...
...с листьями я их сожгу
и останется досада
на печаль с тоской во мне
не сгорят они в огне.
Листьев пепел, как из Ада,
упадет на снег искристый
и сольется с белизной,
дым останется от листьев
нежной памятью земной.


НАПОКА

Все красивое желанно
некрасивому во мгле.
Повторяя неустанно:
"Крови литься на Земле",
понимаю, что жестоко,
но иначе не могу.
Начинается с Востока,
все решая на бегу,
попадаем в Ад кромешный,
солнце вышло из-за гор.
А ко мне подходит Леший
и заводит разговор.
Агитирует взобраться
на гранитный пьедестал.
Говорит, мол, мы же братья,
и не нужен нам скандал.
Я ответил очень грубо,
и знаменье наложил.
Он скривил нахально губы,
и зарылся тут же в ил.
Только лысина торчала.
Он картавил до утра,
а потом его с причала
зацепили два бугра
и помыли на протоке,
и надраили бока,
водрузили на востоке,
и сказали: "Напока".
А потом поставим в центре
на игрушечной Москве.
При любом не сгинет ветре,
и со звоном в голове
будет вновь орать, картавя:
"Грабь награбленное, класс –
пролетарский, ты же вправе
реквизировать у масс
всё, что хочешь, даже больше,
чем желает президент.
Ведь в России вам не в Польше
свой от горя прецедент.


НА  ПЯТОМ

На пятом хлебокомбинате
разлита всюду благодать,
пристойно всё, скажу вам, кстати,
там выпекают хлеб на пять
духмяный он, такой румяный...
Судьбой довольны пекаря
буханки утром вынимают
по ним плескается заря,
а взор горит, пылая жаром.
Повсюду чистота сердец.
И выпечки лежат развалы,
воздушные батоны здесь.


ИГЛА

Над городом странных везений
вонзается в небо игла,
дырявит собой озаренье.
Над нею плывут два крыла
стального раздумья о роли
столетий ушедших времён
из дней, уплывающих кролем
по глади небесных озёр
в затишье обрубленных мыслей...
Над склоном разбитой горы
кружились засохшие листья
давно откружившей поры.

Эпоха свершившихся казней
царапает брюхо иглой.
И вам непонятное, разве
не хочется знать? Под полой
скрывают архивные строки
кровавых расправ за слова.
Игла обнажает пороки.
Бледнеет опять синева.
Игла, словно меч вознесенный
на купол реликтовых дней.
И взор мой, иглою пронзённый,
ласкает беззвёздность ночей.


КОФТА

Мы по городу ходили
и смотрели в синеву,
отоварившись под шпилем,
шли, ныряя в темноту,
по извилистому взвозу.
Обь спокойная текла.
Я дарил тебе не розу,
а ромашку, что цвела
на пригорке у дороги
перед спуском в темноту.
Ты была приятно строгой,
и глядела в пустоту,
и меня не замечала,
Оля милая моя,
ты в калитке исчезала...
...кофта белая твоя
долго виделась в проёме
заоконного тепла.
Кто-то плакал на пароме.
Ночь холодная была.


ЛИТЬЁ

Менять не хочу я привычек.
Зачем их, простите, менять?
Я - гений стиха, без кавычек,
шагаю вперед, а не вспять.

Ищу в отражении слово,
по мысли знакомое вам.
И всё получается клёво –
слова прикипают к словам.

И плотная текста основа
ложится строка за строкой.
Не ведая в жизни такого,
потрогаешь строчку рукой,

поймёшь ты её матерьяльность,
весомость почувствуешь ты,
пожнёшь голубую астральность,
беспомощность странной черты:

хвалить и хвалиться безвестьем,
писать несуразность взахлёб,
стоять с безнадёгою вместе
в пространстве ошибок и проб.

И пробовать быть одиозным,
в ошибках искать красоту,
потеть при погоде морозной,
и сложность вмещать в простоту.

Идти напролом бездорожьем,
сминая предвзятость молвы,
бросать неуёмность к подножью,
во тьме не склонять головы,

попав на простор неудачи,
не хмурить напрасно бровей
при виде костюма Версачи,
сутулить не надо плечей.

Завидовать тоже не надо
успехам других на посту.
Службистам на лацкан награды
дают, заступив за черту

дозволенных мыслей вождями
не сказанных слов о мечте
промокнуть опять под дождями,
рассыпавшим злость в темноте,

струящихся ломаных линий,
вонзающих в воду копьё,
где плавают горести лилий
как белое в строчках литьё.


ЖУЮТ

Святое начало рассвета
волнует мерцая меня
тяжёлым безумьем Поэта,
набатом тяжёлого дня.

Последние звёзды погасли,
а сумерки тени жуют,
висит онемелость на прясле,
и вьётся безумия жгут.

Наверное будет напрасно
себя утверждать на заре.
И даже, наверно, опасно,
ведь рак не свистит на горе.


РАССВЕТ

Скажите на милость откуда
берётся презрение строк?
К веселию странностей буден,
мы все отбываем в них срок,
отпущенный Богом на Свете
в трагедиях, в пламени войн.
Никак не могу вам ответить...
Но горькой обиды я полн
за дикую участь Поэта –
себя проклинать по судьбе,
заранее знать все ответы,
но крепко держать их в себе,
где совесть не мучает, это
не признак, конечно, ума.
Наитие в жизни Поэта
и суетность словно сума,
набитая горьких объедков,
как шуба с чужого плеча.
Униженный плачет, нередко,
смеётся топор палача,
вонзаясь с отрывистым Ха!-ком
в четвёртый сухой позвонок,
и кровь, растекаясь по плахам,
опять кровенит весь восток,
и катится в гору спасенья,
сверкая, горя голова...
И казнь остается в мгновенье,
а солнце поёт. Синева
шатром накрывает просторы
безоблачных памятных дней,
где люди ведут разговоры
в прохладе осенних теней.