Каннибал

Давно это было.
Мои предки были известными по всей округе портными.
Летом хутора были заняты полевыми работами, выращиванием скота, рыболовством, заготовкой дров на долгую зиму, которая в моём краю была довольно свирепой, и по - настоящему северной.
Я, как и мои прадеды, в ноябре запрягала нашу лошадёнку и моталась по хуторам в поисках портновской работы, живя у хозяев по нескольку дней, обшивала всю семью от мала до велика.

В тот год зима пришла на удивление рано.
Земля успела до белого покрывала замёрзнуть на глубину в пол сажень,
поэтому снег обосновался сразу до весны.
Мама была не довольна тем, что я избрала путь дедов.
«Негоже,  - говаривала мне она, молодой девушке мотаться по лесам, среди волков и оборотней, живя на чужих хуторах, где полно молодых парней, мечтающих только об одном».
Я знала, что имела ввиду моя строгая мама, улыбалась беспечно.
В ту пору я была  довольно красивой девчушкой.
Стройная, с толстой русой косой ниже пояса, с нежной тонкой кожей,  немного правда бледной, но это всё от того, что была я по природе вегетарианка.
Не переносила на дух мясо. Рвотные рефлексы вызывал даже запах варёного мяса, а вид парного с кровью провоцировал многочасовые боли в животе и головокружение. 
Отец шутил, что из многодетного семейства в нашей семье растёт уродец- маленькая косуля.
Но, как говорится, не было бы добра, если бы худо не помогло.

Так вот, с утра я снарядила лошадёнку нашу и направилась по лесной дороге на близлежащие хутора.
Надо было успеть до темноты,  день в моих местах зимой всего два часа, затем опускается полярная ночь.
Хорошо, если полная луна, она освещает дорогу не хуже городских фонарей.
А так, лишь отражение снега, да голубые светлые глаза , привыкающие довольно быстро к темноте, могут помочь ориентироваться в лесу и на поле.

Немного пуржило.
Я решила остановиться на хуторе, который все объезжали стороной.
На нём жили мать с сыном.
Я слышала, что они ведут очень уединённый образ жизни.
Меня встретила старуха.
Слишком пытливый взгляд смутил меня
Она без стеснения с интересом разглядывала, пока я распрягала лошадь и ставила в конюшню, рядом со стойлом их лошади.
Затем  предложила отужинать вместе с сыном.
Когда появился сын, я смутилась ещё больше.
На лице с крупными чертами были умные, очень красивые глаза.
Губы пухлые выдавали юный возраст, но мускулистое тело показывало, что парень работает много и тяжело.
Он также внимательно рассматривал меня.
Разговор за ужином был таким же строгим, как и блюда, которые выставила старуха на стол.
Это рыба, сваренная в молоке, солёные грибы, картофель в мундире и чай, заваренный на черничных листиках.
Я отказалась по своему обыкновению от рыбы, поела немного грибов с картофелем, попила чай и пошла в комнату спать.
Утром я проснулась от шороха на кухне.
В печи весело горел огонь на поленьях.
На плите что-то кипело в котлах. Мать месила тесто на столе.
Сына не было дома, он с утра ушёл на ближний луг за сеном для скота.
К обеду он вернулся.
Мать накрыла на стол, пообедали.
Затем открыла большой сундук в углу, вытащила оттуда ткани.
Мы с ней стали рассуждать над тем, что можно пошить из того и из этого.
Вот ткань для церкви, вот материал для смерти, вот для...
Сын с матерью часто переглядывались, мало говорили, но создавалось впечатление, что между ними происходил постоянный диалог.
Они разговаривали взглядами, я это явно ощущала.
Вот почему их не любил народ, им не нравилось, что способ общения, которым владели мать и сын не был понятен окружающим.
Взгляд сына , обращённый на меня, становился всё пытливее.
Мать несколько раз его перехватывала, и сын смущённо опускал глаза.
Мне это, надо сказать, нравилось.
Я понимала, что имею какую-то власть над этим сильным парнем.
Метель к ночи разыгралась не на шутку.
К утру замело все дороги.
Сугробы плотно обняли стены дома, засыпав снегом высокие заваленки.
Мать сидела у печки, пряла, сын что-то стругал, я разложила ткань на большом столе и чертила мелом на ткани, рисуя будущий сарафан хозяйки.
Машинка «Зингер", доставшаяся мне от прадеда, заняла почётное место в самом светлом углу горницы.
В доме было тихо и тепло.
Только ходики стучали размеренно на стене, слышно было, как клацают, задевая друг друга, спицы в ловких руках хозяйки, да как нож скоблит по дереву, в сильных руках парня.
Так время тянулось до ночи.
Я улеглась спать в своей комнате для гостей.
Метель за окном утихла.
Спалось очень легко.
Коса разметалась по подушке.
Длинные волосы грели спину под одеялом.
Ночью мне показалось, что кто-то сел тихонько на краешек кровати.
Нежно тронул пальцами мои губы, затем подоткнул оделяло
и дыханием тёплым тронул мочку уха.
Я глаза не открыла, решив, что это приснилось мне.

Была суббота.
С утра сын затопил баню.
Баня по-чёрному топится практически весь день, часов шесть кряду.
Когда накаливаются огромные камни, наваленные на полу широких сосновых досок, пахнет не угаром, а приятным сладким дымом, когда мох между брёвен топорщится и издаёт неповторимый запах, а вода в котле кипит, баня готова.
Отверстия в стенах, через которые проходит дым во время отапливания бани, закрываются плотно кляпом из пакли.
Отличные берёзовые веники стоят в ушате с холодной водой за два три часа до парения, издают  берёзовый дух, напоминающий о лете.
Кожа отзывается на всё мурашками.
В предбаннике скидываю валенки, надетые на босу ногу, затаскиваю одежду в баню, складываю в дальнем углу, чтобы ненароком не попасть водой, плескаясь с таза.
В ушате с холодной водой плавают льдинки.
Пар и горячий воздух под потолком, поэтому на полках жарко, дышать трудно, пью с ледяную  воду мелкими глотками. Мама так приучила нас с детства, закаляя горло.
А внизу, на полу, сидя на низкой скамеечке, можно спокойно мыться.
На окне горит керосинка.
Этого света достаточно в маленьком помещении бани,
мы рождаемся и вырастаем в таких банях.

Он зашёл в баню, окутанный морозным воздухом.
Я сидела на полках, прижав испуганно руки к груди.
На нём была рубаха и закатанные по колено штаны.
Большими шагами пересёк маленькое пространство бани.
Пальцами рук провёл по моему плечу, вызвав этим движением непреодолимое желание коснуться его губ.
Внизу живота сладкая вязь собралась и медленно поползла пьяняще по всему телу.
Стало вдруг необходимостью целовать его.
Куда делась моя робость, моя неприкосновенность и недоступность.
Я не заметила, как оказалась в его объятьях.
Он целовал меня властно и вместе с тем нежно.
Внутри меня всё клокотало и готово было вырваться наружу.
Не помню совсем, как это закончилось, наверно так же, как началось.
Мы уставшие и счастливые лежали на полу.
Он гладил ладонями соски, я вдыхала запах его кожи.
Вот оно, единое слитное, то, что называют любовью.

После этого, мы с ним использовали любую малейшую случайность для любви.
Мы мало разговаривали, мы просто научились понимать друг друга по взглядам.
Мать, конечно же,  всё заметила.
Она ко мне стала относиться холоднее, я списывала всё на материнскую ревность.
Он меня ласкал взглядом, если не мог дотронуться руками.
Когда все заказы были выполнены, мне надо было ехать домой.
Прошло не мало времени, больше месяца с тех пор, как я осела на этом хуторе.
Когда я думала о том, что  мне придётся проститься с ним, сердце сжималось только от мысли, что будет день, в котором не будет его взгляда.
Он меня обнимал в тот день неистово, будто прощался навсегда.
Он дышал и дышал мною, а я не могла надышаться им.
Всё, всё было в нём моим, знакомые движения, знакомый вкус губ,
нежность рук. Всё было моим.
Я хотела быть навсегда с ним, я хотела связать судьбу до самой старости.
И тогда он заговорил со мной непривычно быстро, волнуясь.
Я внимала каждому его слову. 

Они с матерью приехали на эту землю , и поселились на купленном ими  хуторе, когда ему было несколько месяцев.
До этого они жили в деревне, далеко на юге.
В той деревне жили каннибалы.
Делая набеги на другие деревни, ловили людей, откармливали их и ели.
Мать рано поняла, что возможно, однажды её сын будет съеден, как и она сама.
Она бежала с двухмесячным ребёнком.
Порой на неё находила потребность в человеческой крови и мясе, тогда она старательно заедала голод рыбой с молоком, перебивала его запахами трав и хвои, выпаривала в бане недуг, старалась отвязаться от настойчивых мыслей о мясе тяжёлым трудом.
Эти же симптомы сыну передались с молоком матери.
Он старался всячески бороться с ними.
Но они знали, что рано или поздно, этот недуг возьмёт своё.
И решили, что больше никто никогда не пострадает от их желаний.
 
Мы простились.
Я плакала всю дорогу и слегла по приезду домой на месяц.
Мама рассказывала, что я в бреду всё называла имя какого-то парня, всё тянула горячие руки в темноту, и снова, и снова плакала.
К весне болезнь немного отступила.
Потихоньку я научилась радоваться пению птиц, прислушиваться к ветру и запахам, которыми он был богат неимоверно.
Ходила с отцом на рыбалку, ловила и готовила рыбу, но так и не научилась её есть, как впрочем, и мясо.
Мама рассказывала, что в болезни пыталась меня поить бульоном от дичи, но такую рвоту вызвала, что просто решила отпаивать травами.
 
О Них я больше не слышала ничего.
Проезжая много лет спустя мимо хутора, я увидела останки пожарища.
Говорили, что в пожаре сгорели мать и сын.
 
Затем я вышла замуж. Родила детей.
Муж у меня был хороший, спокойный и сильный, надёжный, как скала, на которой был выстроен  наш дом.
Я была хорошей хозяйкой и матерью, муж гордился мной, моими умелыми руками, которыми я вышивала, вязала и ткала различные изделия, славившиеся на всю округу узорами и цветами.
Только одним он был недоволен.
Говорил мне не раз, что я мертвею, когда он обнимает меня.
Что я безучастна в желаниях к нему, и он был прав.
Не было со мной больше никогда того, что дало мне то чувство полёта,
которое я испытала там, в бане с каннибалом.