до без царя и немного после

 (мы живём,под собою не чуя страны)

   текст вечера поэзии



История Иосифа Мандельштама,
его современника Владимира Маяковского
и нашего Иосифа Уткина.



Сегодня я хочу вместе с вами
подумать о том,на что я сам не могу дать себе
ответа:
поэт-он кто?

Человек,построенный так,чтобы видеть
красоту Божьего мира острее,чем мы с вами
и нам  это своё видение передавать,
чтобы нам жить стало лучше,веселее?

Или такой человек,который предназначен
появиться среди людей,чтобы спеть им
не сочинённые до него песни о жизни,
природе и любви,запущенный  Богом
в наши серые будни,чтобы напомнить,
что Бог-это любовь,а наше главное дело на
земле в согласии с самой первой заповедью
-плодиться и размножаться?
Может быть,поэтому поэты так потрясают
в периодах их молодого брожения по жизни
и по любви,а потом так разочаровывают нас,
верных и любящих читателей,когда их собственная
любовь проходит,и они продолжают писать стихи
по инерции.
Может быть,назвать этот наш вечер
"инерция-убийца поэзии?»

Но это я в шутку.

То,что я сказал вам в начале-я сам хочу разобраться
с вами вместе в том,кто есть поэт,это требует от меня
прямого вопроса-большой поэт-это лирический шут или
настоящий революционер,человек,от которого
Создатель требует продвинуть в сознании
человечества новые идеи,а значит,вполне возможно,
что общество,ещё не готовое к переменам,
потребует жертвы-жизни поэта.

Потому что революционер-это человек,добровольно
готовый к какому-нибудь виду самопожертвования,
и сознательно идущий вперёд с риском для своей
жизни,но уверенный в своей миссии.

В нашей эре первым поэтом был Иисус из Назарета,
он воспел жизнь,доказав её своей смертью,
и никаким он не был героем,он в ночь на его
неотвратимый приговор плакал в Гефсиманском
саду и просил своего большого Папу на арамейском
языке: лама савахтани?-почто ты меня в это впутал?
И всё же пошёл наутро на свидание с предателем
и на смерть,как настоящий поэт,ради того,
чтобы наша Тора ценой его физической смерти
распространилась по всему миру христианской
религии в виде Ветхого Завета-наш Бог знал,что
после Иисуса наступит рассеяние,галут,и сохранить
и размножить Учение Торы надо было в то
время через христианство ,пусть даже Тору назовут
Ветхим заветом.

Не каждый человек Мессия,но миссия есть
у каждого из нас.
Сегодня мы думаем о миссии поэтов.

Три поэта.

Владимир Маяковский
Иосиф Мандельштам
Иосиф Уткин

эти три поэта для меня являются загадкой
начала 20-го века.

Что им тихо не сиделось,умным и красивым,
обласканным и заласканным,
их печатали и любили власти,
они были великолепными лириками,
любовь лилась и увлекала массы советского
народа,зачем...зачем им надо было повторять
судьбу Иисуса из Назарета...
или их,четырёх поэтов: Христа,Маяковского,Мандельштама
и Уткина соединяет это поэтическое предназначение-
после лирики сказать правду и умереть?

вот и давайте будем читать и думать.

Сделаем так:сначала краткая биография...
Лирика их молодости
Бунт против власти.

(Возможно,мы придём к мысли,что настоящие
поэты-это самоубийцы,идущие против течения)



       СКРИПКА И НЕМНОЖКО НЕРВНО

 
Скрипка издергалась, упрашивая,
и вдруг разревелась
так по-детски,
что барабан не выдержал:
"Хорошо, хорошо, хорошо!"
А сам устал,
не дослушал скрипкиной речи,
шмыгнул на горящий Кузнецкий
и ушел.
Оркестр чужо смотрел, как
выплакивалась скрипка
без слов,
без такта,
и только где-то
глупая тарелка
вылязгивала:
"Что это?"
"Как это?"
А когда геликон -
меднорожий,
потный,
крикнул:
"Дура,
плакса,
вытри!" -
я встал,
шатаясь, полез через ноты,
сгибающиеся под ужасом пюпитры,
зачем-то крикнул:
"Боже!",
бросился на деревянную шею:
"Знаете что, скрипка?
Мы ужасно похожи:
я вот тоже
ору -
а доказать ничего не умею!"
Музыканты смеются:
"Влип как!
Пришел к деревянной невесте!
Голова!"
А мне - наплевать!
Я - хороший.
"Знаете что, скрипка?
Давайте -
будем жить вместе!
А?"
1914



ПОСЛУШАЙТЕ!
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - кто-то хочет, чтобы они были?
Значит - кто-то называет эти плевочки
            жемчужиной?            
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит -
чтоб обязательно была звезда! -
клянется -
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
"Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!"
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!



КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ МАЯКОВСКОГО В.В.
 



Владимир Владимирович Маяковский родился 19 июля 1893 года в селе Багдади, в Грузии. Его отец был лесничим.
С 1902 по 1906 годы Маяковский учился в гимназии в городе Кутаиси, однако после смерти отца его семья переехала в Москву.
После того, как за неуплату за обучение Маяковского исключили из гимназии, он поступил в подготовительный класс Строгановского центрального художественно-промышленного училища.
В 1908 году Маяковский вступил в ряды РСДРП, трижды подвергался арестам, в 1909 году просидел в Бутырской тюрьме из-за участия в подпольной работе. Именно 1909 год стал отправной точкой в поэтической работе Маяковского.
В 1910 - 1913 годах Маяковский заявил о себе как поэт модернистского толка, с 1912 года он принимает участие во всех модных диспутах и выставках, сближается с поэтами-футуристами. В 1913 - 15 годах в альманахе футуристов были напечатаны его первые стихотворения.
В годы Первой мировой войны поэт создает цикл стихов, в которых осуждает и обличает эту войну. В 1915 - 17 годах появляются стихи, где Маяковский выражает неприятие основ буржуазного общества: "Облако в штанах", "Война и мир", "Флейта-позвоночник".
Октябрьскую революцию Маяковский приветствовал, его "Левый марш" становится как бы гимном революции.

В 1929 - 30 годах у Маяковского возникли творческие проблемы, его выставку "20 лет работы" бойкотировали литераторы, постановка пьесы "Баня" была неудачной. К этому добавились и неудачи в личной жизни. Всё это привело к тому, что 14 апреля 1930 года Маяковский покончил с собой в возрасте 36-ти лет.
Очень убедительно говорят,что его застрелили.
То ли приставленный к Маяковскому от ОГПУ еврей Агранов,то ли та же его на тот момент любимая Вероника Полонская-поэт без любви не живёт,и уж тем более,не умирает.
Похоронен Маяковский в Москве, на Новодевичьем кладбище.



Предсмертные наброски,
он их не успел закончить.обратите внимание,предсмертных
стихов несколько,в них одни и те же темы,даже одни и те же
слова,но каждый стих всё глубже и проще говорит о безысходности.
я не хочу поднимать различные версии смерти поэта,моё мнение-
надо верить не версиям толкователей,а самому поэту,а значит-
его стихам.

I

Любит? не любит? Я руки ломаю
и пальцы разбрасываю разломавши
так рвут загадав и пускают по маю
венчики встречных ромашек
Пускай седины обнаруживает стрижка и бритье
Пусть серебро годов вызванивает уймою
надеюсь верую вовеки не придет
ко мне позорное благоразумие

II

Уже второй
        должно быть ты легла
А может быть
        и у тебя такое
Я не спешу
        и молниями телеграмм
мне незачем
        тебя
          будить и беспокоить

III

море уходит вспять
море уходит спать
Как говорят инцидент исперчен
любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчете
И не к чему перечень
взаимных болей бед и обид.

IV

Уже второй должно быть ты легла
В ночи Млечпуть серебряной Окою
Я не спешу и молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить
как говорят инцидент исперчен
любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчете и не к чему перечень
взаимных болей бед и обид
Ты посмотри какая в мире тишь
Ночь обложила небо звездной данью
в такие вот часы встаешь и говоришь
векам истории и мирозданью


ОБЛАКО В ШТАНАХ
 (вступление)

Вашу мысль,
мечтающую на размягченном мозгу,
как выжиревший лакей на засаленной кушетке,
буду дразнить об окровавленный сердца лоскут:
досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.

У меня в душе ни одного седого волоса,
и старческой нежности нет в ней!
Мир огромив мощью голоса,
иду — красивый,
двадцатидвухлетний.

Нежные!
Вы любовь на скрипки ложите.
Любовь на литавры ложит грубый.
А себя, как я, вывернуть не можете,
чтобы были одни сплошные губы!

Приходите учиться —
из гостиной батистовая,
чинная чиновница ангельской лиги.

И которая губы спокойно перелистывает,
как кухарка страницы поваренной книги.

Хотите —
буду от мяса бешеный
— и, как небо, меняя тона —
хотите —
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а — облако в штанах!

Не верю, что есть цветочная Ницца!
Мною опять славословятся
мужчины, залежанные, как больница,
и женщины, истрепанные, как пословица.


1

Вы думаете, это бредит малярия?

Это было,
было в Одессе.

«Приду в четыре»,— сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.

Вот и вечер
в ночную жуть
ушел от окон,
хмурый,
декабрый.

В дряхлую спину хохочут и ржут
канделябры.

Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!

Ведь для себя не важно
и то, что бронзовый,
и то, что сердце — холодной железкою.
Ночью хочется звон свой
спрятать в мягкое,
в женское.

И вот,
громадный,
горблюсь в окне,
плавлю лбом стекло окошечное.
Будет любовь или нет?
Какая —
большая или крошечная?
Откуда большая у тела такого:
должно быть, маленький,
смирный любёночек.
Она шарахается автомобильных гудков.
Любит звоночки коночек.

Еще и еще,
уткнувшись дождю
лицом в его лицо рябое,
жду,
обрызганный громом городского прибоя.

Полночь, с ножом мечась,
догнала,
зарезала,—
вон его!

Упал двенадцатый час,
как с плахи голова казненного.

В стеклах дождинки серые
свылись,
гримасу громадили,
как будто воют химеры
Собора Парижской Богоматери.

Проклятая!
Что же, и этого не хватит?
Скоро криком издерется рот.
Слышу:
тихо,
как больной с кровати,
спрыгнул нерв.
И вот,—
сначала прошелся
едва-едва,
потом забегал,
взволнованный,
четкий.
Теперь и он и новые два
мечутся отчаянной чечеткой.

Рухнула штукатурка в нижнем этаже.

Нервы —
большие,
маленькие,
многие!—
скачут бешеные,
и уже
у нервов подкашиваются ноги!

А ночь по комнате тинится и тинится,—
из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.

Двери вдруг заляскали,
будто у гостиницы
не попадает зуб на зуб.

Вошла ты,
резкая, как «нате!»,
муча перчатки замш,
сказала:
«Знаете —
я выхожу замуж».

Что ж, выходите.
Ничего.
Покреплюсь.
Видите — спокоен как!
Как пульс
покойника.
Помните?
Вы говорили:
«Джек Лондон,
деньги,
любовь,
страсть»,—
а я одно видел:
вы — Джоконда,
которую надо украсть!
И украли.

Опять влюбленный выйду в игры,
огнем озаряя бровей загиб.
Что же!
И в доме, который выгорел,
иногда живут бездомные бродяги!

Дразните?
«Меньше, чем у нищего копеек,
у вас изумрудов безумий».
Помните!
Погибла Помпея,
когда раздразнили Везувий!

Эй!
Господа!
Любители
святотатств,
преступлений,
боен,—
а самое страшное
видели —
лицо мое,
когда
я
абсолютно спокоен?

И чувствую —
«я»
для меня мало.
Кто-то из меня вырывается упрямо.

Allo!
Кто говорит?
Мама?
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Мама!
У него пожар сердца.
Скажите сестрам, Люде и Оле,—
ему уже некуда деться.
Каждое слово,
даже шутка,
которые изрыгает обгорающим ртом он,
выбрасывается, как голая проститутка
из горящего публичного дома.
Люди нюхают —
запахло жареным!
Нагнали каких-то.
Блестящие!
В касках!
Нельзя сапожища!
Скажите пожарным:
на сердце горящее лезут в ласках.
Я сам.
Глаза наслезнённые бочками выкачу.
Дайте о ребра опереться.
Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!
Рухнули.
Не выскочишь из сердца!

На лице обгорающем
из трещины губ
обугленный поцелуишко броситься вырос.

Мама!
Петь не могу.
У церковки сердца занимается клирос!

Обгорелые фигурки слов и чисел
из черепа,
как дети из горящего здания.
Так страх
схватиться за небо
высил
горящие руки «Лузитании».

Трясущимся людям
в квартирное тихо
стоглазое зарево рвется с пристани.
Крик последний,—
ты хоть
о том, что горю, в столетия выстони!






ОТНОШЕНИЕ К БАРЫШНЕ
Этот вечер решал —
не в любовники выйти ль нам?—
темно,
никто не увидит нас.
Я наклонился действительно,
и действительно
я,
наклонясь,
сказал ей,
как добрый родитель:
«Страсти крут обрыв —
будьте добры,
отойдите.
Отойдите,
будьте добры»
...........................................

Другой поэт первой половины 20-го века:


Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.

Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,

Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.

Петербург! я еще не хочу умирать!
У тебя телефонов моих номера.

Петербург! У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.

…...............................................



Жил Александр Герцович,
Еврейский музыкант,-
Он Шуберта наверчивал,
Как чистый бриллиант.

И всласть, с утра до вечера,
Заученную вхруст,
Одну сонату вечную
Играл он наизусть...

Что, Александр Герцович,
На улице темно?
Брось, Александр Герцович,
Чего там?.. Всё равно...

Пускай там итальяночка,
Покуда снег хрустит,
На узеньких на саночках
За Шубертом летит.

Нам с музыкой-голубою
Не страшно умереть,
А там - вороньей шубою
На вешалке висеть...

Все, Александр Герцович,
Заверчено давно,

Брось, Александр Скерцович,Чего там?.. Всё равно...



КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ
 
Мандельштам Осип Эмильевич (1891 - 1938),
поэт, переводчик.

Осип Эмильевич Мандельштам родился 15 января 1891 года в Варшаве. Его отец был купцом 1-й гильдии, курляндским евреем.
В 1897 году Мандельштам вместе с семьей переехал в Петербург, где окончил Тенишевское училище.
В 1907 - 1908 годах Осип Мандельштам жил в Париже, слушал лекции на факультете словесности в парижской Сорбонне. Здесь он увлекся творчеством поэтов П.Верлена и Ш.Бодлера, начал писать свои стихи.
В 1909 - 1910 годах Мандельштам жил в Берлине, проучился в течение семестра в Гейдельбергском университете, затем отправился в Швейцарию и Италию.
Возвратившись в Россию, с 1911 по 1917 год Мандельштам учился в Петербургском университете на историко-филологическом факультете.


В 1928 году публикуется сборник "Стихотворения", автобиографическая проза "Шум времени", сборник эссе "Египетская марка".
В 1930 году Мандельштам посещает Армению, затем отправляется в Тифлис. Вскоре поэт создает цикл стихов "Армения", который был лишь частично опубликован в 1933 году.
Отношения с властью у Мандельштама не складывались, в 30-е годы его произведения практически не публикуются.
В итоге Мандельштама арестовывают и отправляют в Воронеж. Там он создает цикл стихов "Воронежские тетради" (который был опубликован только в 1966 году, а в 1967 году была опубликована книга поэта "Разговор о Данте").
Это 1966-й год,а за 28 лет до этого,
В мае 1938 года Осипа Мандельштама вновь арестовали и 27 декабря 1938 года в пересыльном лагере "Вторая речка" около Владивостока поэт скончался.





     Сусальным золотом горят
     В лесах рождественские елки;
     В кустах игрушечные волки
     Глазами страшными глядят.

     О, вещая моя печаль,
     О, тихая моя свобода
     И неживого небосвода
     Всегда смеющийся хрусталь!

             1908

     Из полутемной залы, вдруг,
     Ты выскользнула в легкой шали --
     Мы никому не помешали,
     Мы не будили спящих слуг...

             1908

     Нежнее нежного
     Лицо твое,
     Белее белого
     Твоя рука,
     От мира целого
     Ты далека,
     И все твое --
     От неизбежного.

     От неизбежного
     Твоя печаль,
     И пальцы рук
     Неостывающих,
     И тихий звук
     Неунывающих
     Речей,
     И даль
     Твоих очей.

              1909


     Невыразимая печаль
     Открыла два огромных глаза,
     Цветочная проснулась ваза
     И выплеснула свой хрусталь.

     Вся комната напоена
     Истомой -- сладкое лекарство!
     Такое маленькое царство
     Так много поглотило сна.

     Немного красного вина,
     Немного солнечного мая --
     И, тоненький бисквит ломая,
     Тончайших пальцев белизна.

          1909



     Медлительнее снежный улей,
     Прозрачнее окна хрусталь,
     И бирюзовая вуаль
     Небрежно брошена на стуле.

     Ткань, опьяненная собой,
     Изнеженная лаской света,
     Она испытывает лето,
     Как бы не тронута зимой;

     И, если в ледяных алмазах
     Струится вечности мороз,
     Здесь -- трепетание стрекоз
     Быстроживущих, синеглазых.

             1910

     Душный сумрак кроет ложе,
     Напряженно дышит грудь...
     Может, мне всего дороже
     Тонкий крест и тайный путь.

             1910





ИМПРЕССИОНИЗМ
Художник нам изобразил
Глубокий обморок сирени
И красок звучные ступени
На холст, как струпья, положил.
Он понял масла густоту —
Его запекшееся лето
Лиловым мозгом разогрето,
Расширенное в духоту.
А тень-то, тень все лиловей,
Смычек иль хлыст, как спичка, тухнет, —
Ты скажешь: повара на кухне
Готовят жирных голубей.
Угадывается качель,
Недомалеваны вуали,
И в этом солнечном развале
Уже хозяйничает шмель.
1932. Москва.




Твоим узким плечам под бичами краснеть,
Под бичами краснеть, на морозе гореть.
Твоим детским рукам утюги поднимать,
Утюги поднимать да веревки вязать.
Твоим нежным ногам по стеклу босиком,
По стеклу босиком да кровавым песком.
Ну а мне за тебя черной свечкой гореть,
Черной свечкой гореть да молиться не сметь.
 1934.

вот так и жил поэт,всеми любимый за тонкую лирику своего таланта,
и-надо же-не выдержал всеобщей карамельной благодати сталинских 30-х
годов:

Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы как черви жирны,
А слова как пудовые гири верны —
Тараканьи смеются усища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей —
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, кует за указом указ —
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз
Что ни казнь у него, то малина
И широкая грудь осетина.

Написал это в 33-м году,как Иисус из Назарета на 33-м году жизни,и с этого дня
осетинский горец включил обратный отсчёт жизни Осипа-Иосифа Мандельштама,и через 5 лет уничтожил его,47-летнего великого поэта в одном из пересыльных лагерей....

Наверное,Иосиф Мандельштам,когда писал это жуткое по своей сути
"мы живём,под собою не чуя страны», которое клеймит любой жестокий режим,
будь то недавняя диктатура в Ливии,или наплевавшее на еврейский народ правительство Израиля,
или властные игры Путина,у которого,по данным средств массовой информации,личный
капитал уже 200 миллиардов долларов,
наверное,Иосиф Мандельштам в 1933-м году не знал точно,что пишет себе отсроченный
смертный приговор,однако как поэт и провидец от Бога не мог не знать,чем он рискует.

Так кем же он был?Сознательным самоубийцей
или человеком,принявшим на себя часть грехов своих советских современников,
отвергнувших Бога и заменивших Его
 грязным осетином,редко снимающим свои чёрные мягкие сапоги?
Я хочу думать,что еврей Иосиф Мандельштам был одним из тех людей,которых можно назвать совестью народа.Не обязательно еврейского народа,Мандельштам придал такое же ускорение для оценки сталинских преступлений,какое
несколькими годами позже совершил Оскар Шиндлер,нееврей,но именно  его,немца и члена гитлеровской нацистской партии Оскара Шиндлера,мы сегодня называем
Праведником мира.
Его похоронили в Иерусалиме,на горе Сион.





Ещё стихи Мандельштама:

     Вехи дальние обоза
     Сквозь стекло особняка.
     От тепла и от мороза
     Близкой кажется река.
     И какой там лес -- еловый?
     Не еловый, а лиловый,
     И какая там береза,
     Не скажу наверняка --
     Лишь чернил воздушных проза
     Неразборчива, легка
..........
       
     Лишив меня морей, разбега и разлета
     И дав стопе упор насильственной земли,
     Чего добились вы? Блестящего расчета:
     Губ шевелящихся отнять вы не могли.

             Май 1935

     Скажи мне, чертежник пустыни,
     Арабских песков геометр,
     Ужели безудержность линий
     Сильнее, чем дующий ветр?
     -- Меня не касается трепет
     Его иудейских забот --
     Он опыт из лепета лепит
     И лепет из опыта пьет...

             Ноябрь 1933 -- январь 1934






       Иосиф Уткин-краткая биография


Уткин Иосиф Павлович (1903 - 1944), поэт.
Родился 13 мая на станции Хинган Китайско-Восточной железной дороги, которую строили его родители. После рождения сына семья вернулась в родной город Иркутск, где будущий поэт прожил до 1920.

В 1919 во время антиколчаковского восстания в Иркутске вступил в Рабочую дружину, в которой состоял до установления Советской власти. В 1920 отправляется добровольцем с первой группой иркутских комсомольцев на Дальневосточный фронт.
 В 1924 послан учиться в Москву в Институт журналистики.
С 1922 в сибирской прессе печатал свои стихи, а по приезде в Москву начал печататься и в московских изданиях. В 1925 вышла первая книга "Повесть о рыжем Мотеле...", в 1926 - первая книга стихов.
 
С началом Отечественной войны уходит на фронт, воюет под Брянском, где был ранен, лечится в Ташкенте. Пишет книгу "Я видел сам", стихи из которой читает в редакции "Комсомольской правды". Вопреки мнениям медиков возвращается на фронт, хотя в результате ранения лишился четырех пальцев на правой руке.
Участвует в боях, совершая большие переходы с солдатами. Писал песни-марши. Многие стихи были положены на музыку, пелись на фронте.
Возвращаясь с фронта 13 ноября 1944, И.Уткин погиб в авиационной катастрофе.
Прожил 41 год.



 
Иосиф Уткин
Повесть о рыжем Мотэле,
господине инспекторе,
раввине Исайе и комиссаре Блох

Глава первая.
 ДО БЕЗ ЦАРЯ И НЕМНОГО ПОСЛЕ
И дед и отец работали. А чем он хуже других?
И маленький рыжий Мотэле
Работал
За двоих.
Чего хотел, не дали.
(Но мечты его с ним!)
Думал учиться в хедере,
А сделали –
Портным.
Так что же?
Прикажете плакать?
Нет так нет!
И он ставил десять заплаток
На один жилет.
И …
(Это, правда, давнее,
Но и о давнем
Не умолчишь.)
По пятницам
Мотэле давнэл,
А по субботам
Ел фиш.
Жили-были
Сколько домов пройдено,
Столько пройдено стран.
Каждый дом – своя родина,
Свой океан.
И под каждой слабенькой крышей,
Как она ни слаба, –
Свое счастье,
Свои мыши,
Своя судьба …
И редко,
Очень редко –
Две мыши
На одну щель!
Вот: Мотэле чинит жилетки,
А инспектор
Носит портфель.
И знает каждый по городу
Портняжью нужду одну.
А инспектор имеет
Хорошую бороду
И хорошую
Жену.
По-разному счастье курится,
По-разному
У разных мест:
Мотэле мечтает о курице,
А инспектор
Курицу ест.
Счастье – оно игриво.
Жди и лови.
Вот: Мотэле любит Риву,
Но … у Ривы
Отец – раввин.
А раввин говорит часто,
И всегда об одном:
«Ей надо
Большое счастье
И большой
Дом».
Так мало, что сердце воет,
Воет как паровоз.
Если у Мотэле всё, что большое,
Так это только
Нос.
 – Ну, что же?
Прикажете плакать?
Нет так нет! –
И он ставил заплату
И на брюки
И на жилет.
. . . . . . . . . . . .
Да, под каждой слабенькой крышей,
Как она ни слаба, –
Свое счастье, свои мыши,
Своя
Судьба.
И сколько жизнь ни упряма,
Меньше, чем мало, – не дать.
И у Мотэле
Была мама,
Старая еврейская мать.
Как у всех, конечно, любима.
(Э-э-э …
Об этом не говорят!)
Она хорошо
Варила цимес
И хорошо
Рожала ребят.
И помнит он годового
И полугодовых …
Но Мотэле жил в Кишиневе,
Где много городовых,
Где много молебнов спето
По царской родовой,
Где жил … господин … инспектор
С красивой бородой …
Трудно сказать про омут,
А омут стоит
У рта:
Всего …
Два …
Погрома…
И Мотэле стал
Сирота.
– Так что же?
Прикажете плакать?!
Нет так нет! –
И он ставил заплату
Вместо брюк
На жилет.
. . . . . . . . . . . .
А дни кто-то вез и вез.
И в небе
Без толку
Висели пуговки звезд
И лунная
Ермолка.
И в сонной, скупой тиши
Мыши пугали скрипом.
И кто-то
Шил кому-то
Тахрихим.
«При чем» и «ни при чем»
Этот день был таким новым,
Молодым, как заря!
Первый раз тогда в Кишиневе
Пели не про царя!
Таких дней не много,
А как тот – один.
Тогда не пришел в синагогу
Господин
Раввин.
Брюки,
Жилетки,
Смейтесь!
Радуйтесь дню моему:
Гос-по-дин по-лиц-мейстер
Сел
В тюрьму!
Ведь это же очень и очень,
Боже ты мой!
Но почему не хохочет
Господин
Городовой?
Редкое, мудрое слово
Сказал сапожник Илья:
«Мотэле, тут ни при чем
 Егова,
А при чем – ты
И я».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И дни затараторили,
Как торговка Мэд.
И евреи спорили:
«Да» или «нет»?
Так открыли многое
Мудрые слова,
Стала синагогою
Любая голова.
Прошлым мало в нынешнем:
Только вой да ной.
«Нет», –
Инспектор вырешил.
«Да», –
Сказал портной.
. . . . . . . . . . . . . . .
А дни кто-то вез и вез.
И в небе
Без толку
Висели пуговки звезд
И лунная ермолка.
И в сонной скупой тиши
Пес кроворотый лаял.
И кто-то
Крепко
Сшил
Тахрихим
Николаю!
Этот день был
Таким новым,
Молодым, как заря!
Первый раз тогда в Кишиневе
Пели
Не про царя!
Глава вторая.
КИШИНЕВСКИЕ ЧУДЕСА
Чудо первое
Мэд
На базаре
Волнуется.
И не Мэд,
Весь
Ряд:
На вокзал
По улице
Прошел
Отряд …
Но не к этому
Доводы,
Главное (чтоб он сдох!)
В отряде
С могендовидом
Мотька
Блох!
Идет по главной улице,
Как генерал на парад.
И Мэд на базаре волнуется,
И волнуется
Весь ряд.
Чудо второе
Каждому, слава богу,
Каким аршином ни мерь, –
Особая дорога,
Особая дверь.
И – так
Себе,
Понемногу,
В слякоть,
В снег
Идут особой дорогой
Люди весь век.
Радостный путь не многим,
Не всем,
Как компот:
Одни ломают ноги,
Другие –
Наоборот.
Вот!
. . . . . . . . . . . . . . . . .

 
«Это прямо наказанье!
Вы слыхали?
Хаим Бэз
Делать сыну обрезанье
Отказался
Наотрез».
Первый случай в Кишиневе!
Что придумал, сукин сын?!
Говорит:
«До-воль-но кро-ви,
Ува-жае-мый рав-вин!!!»
. . . . . . . . . . . . . . .
Много дорог, много,
Столько же, сколько глаз!
И от нас
До бога,
Как от бога
До нас.
Еще о первом чуде
И куда они торопятся,
Эти странные часы?
Ой, как
Сердце в них колотится!
Ой, как косы их усы!
Ша!
За вами ведь не гонятся?
Так немножечко назад …
А часы вперед,
Как конница,
Все летят, летят, летят …
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В очереди
Люди
Ахают,
Ахают и жмут:
«Почему
Не дают
Сахару?
Сахару почему не дают?»
«Видимо,
Выдать
Лень ему». -
«Трудно заняться час?
Такую бы жизнь - Ленину,
Хорошую,
Как у нас!» -
«Что вы стоите,
Сарра?
Что может дать
Слепой,
Когда
Комиссаром
Какой-то
Портной?
Ему бы чинить
Рубаху,
А он комиссаром
Тут!..»
В очереди люди ахают,
Ахают
И жмут.
Чудо третье
Эти дни
Невозможно мудры,
Цадики, а не дни!
В серебро золотые кудлы
Обратили они.
Новости каждый месяц.
Шутка сказать:
Жена инспектора весит
Уже не семь,
(пудов)
А пять.
А Мотэле?
Вы не смейтесь,
Тоже не пустяк:
Мотэле выбрил пейсы,
Снял лапсердак.
 
Новости каждый месяц,
Шутка сказать:
Жена инспектора весит
Уже не семь,
А пять!
И носик
Почти без пудры.
И глазки –
Не огни …
Эти дни невозможно мудры,
Цадики, а не дни!
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Много дорог, много,
А не хватает дорог.
И если здесь –
Слава богу,
То где-то –
Не дай бог,
Ох!

… Ветер стих за околицей,
Прислушиваясь, стих:
Инспектор не о себе молится
О других.
Голос молитвы ровен.
Слово сменяется вздохом:
Дай бог
Жене здоровья,
Дай бог
Хворобы Блоху …
Дай бог то и это.
(Многое дай бог, понятно!)
Дай бог сгореть Советам,
Провалиться депутатам …
Зиму смени
На лето,
Выпрями то,
Что смято …
Дай бог и то и это,
Многое дай бог, понятно.
Чудо некишиневского масштаба
Слишком шумный и слишком скорый
Этих лет многогамный гвалт.
Ой, не знала, должно быть, тора,
И раввин, должно быть, не знал!
Кто подумал бы,
Кто поверил,
Кто поверить бы этому мог?
Перепутались
Мыши, двери,
Перепутались
Нитки дорог.
В сотый век –
И, конечно, не чаще
(Это видел едва ли Ной!) –
По-портняжьему
Робко счастье
И, как счастье,
Неробок портной.
Многогамный, премудрый гомон!..
Разве думал инспектор Боборов,
Что когда-нибудь
Без погромов
Проблаженствует Кишинев?!
Кто подумал бы,
Кто поверил,
Кто поверить бы этому мог?
Перепутались
Мыши, двери,
Перепутались
Нитки дорог.
Глава третья.
НОВОЕ ВРЕМЯ - НОВЫЕ ПЕСНИ
Синагогальная
В синагоге -
Шум и гам,
Гам и шум!
Все евреи по углам:
Ш-ша!
Ш-шу!
Выступает
Рэб Абрум.
В синагоге -
Гам и шум,
Гвалт!
. . . . . . . . . . . .
Рэб Абрум сказал:
«Бо-же мой!»
Евреи сказали
«Беда!»
Рэб Абрум сказал:
«До-жи-ли!»
Евреи сказали:
«Да».
. . . . . . . . . . . . .
А раввин сидел
И охал
Тихо, скромно,
А потом сказал:
«Пло-ха!»
Сказал и вспомнил
Блоха.
Почти свадебная
Лебедю в осень снится
Зелень озерных мест,
Тот, кто попробовал птицы,
Мясо не очень ест.
Мудрый раввин Исайя
Так мудр!
Так мудр!
Почти
Наизусть знает
Почти
Весь талмуд.
Но выглядит все-таки плохо:
Щукой на мели…
«Мне к комиссару Блоху…»
Его провели.
Надо куда-то деться:
«К черту!»
«К небесам!»
«До вас небольшое дельце,
Товарищ комиссар.
У каждого еврея
Должны дочери быть.
И каждому еврею
Надо скорее
Своих
Дочерей сбыть…
Вы - мужчина красивый,
Скажемте:
Зять как зять.
Так почему моей Ривы
Вам бы в жёны
Не взять?
Отцу хвалить не годится.
Но, другим не в укор.
Скажу:
Моя девица -
Девица до сих пор».
Белая, белая сажица!
Майский мороз!
Раввину уже кажется,
Что у Блоха…
Короче нос?!
Песня текущих дел
И куда они торопятся,
Эти странные часы?
Ой, как сердце в них колотится!
Ой, как косы их усы!
Ша!
За вами ведь не гонятся!
Так немножечко назад…
А часы вперед, как конница,
Всё летят.
. . . . . . . . . . . . . . .

В общем фокусе
Что значит:
Хочет человек?
Как будто дело в человеке!
Мы все, конечно, целый век
Желаем
Золотые реки.
Все жаждем сахар, так сказать,
А получается иначе;
Да, если хочешь
Хохотать,
То непременно
Плачешь.
Но дайте жизни…
Новый век…
Иной утюг,
Иная крыша,
И тот же самый человек
Вам будет
На голову выше.

О-о-о время!
Плохо… Хорошо…
Оно и так
И этак вертит.
И если новым
Срок пришел,
То, значит, старым -
Время...Фертиг...





Послесловие
До Кракова -сорок,
И до Варшавы -
Сорок.
Но лучше, чем всякий город,
Свой, родной город.
Разве дворцом сломите
Маленькие, заплатанные,
Знаете, домики,
Где смеялись и плакали?
Вот вам
И меньше и больше.
Каждому свой мессия!
Инспектору
Нужно Польшу,
Портному -
Россия.
Сколько с ней было пройдено,
Будет еще пройдено!
Милая, светлая родина,
Свободная родина!

Не-ет, он шагал недаром
В ногу с тревожным веком.
И пусть он не комиссаром,
Достаточно -
Че-ло-ве-ком!
Можно и без галопа
К месту приехать:
И Мотэле будет штопать
Наши прорехи.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Милая, светлая родина,
Свободная родина!
Сколько с ней было пройдено,
Будет еще пройдено!!!

1924 - 1925


Провидцы они или самоубийцы, эти поэты?
Жертвы ли времени или пожертвовавшие собой
в нужное Богу и Человечеству время?
Я не знаю ответа,я задаю вопросы...

На примере судеб этих поэтов стоит задуматься над
биографиями множества других - Есенина,Пастернака,Некрасова,Галича,
академика Лосева,Сергея Королёва,Александра Солженицына
и многих других русских интеллигентов,которые не смогли жить
"под собою не чуя страны",им нужна была свободная Родина,
а не коммунистический концлагерь.
За что они и поплатились-кто жизнью,а кто свободой.

И вряд ли 20-й век остался позади со сменой календаря,его жестокие методы
живут  в сирийских убийствах восставших против алавитского режима Башара Асада,в демонстративно-наглом поведении наплевавшего на еврейский народ правительства Израиля,во властных играх Путина-Медведева... 


Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны...