Поклон Учителю

С Адольфом Степановичем Клочевым я познакомилась в 1986 году. Он тогда заведовал литературной страничкой в нашей «районке». Примерно раз в месяц выходил новый выпуск «Прионежья».  В то время я только училась писать стихи (не считая детских проб пера), и, как все начинающие, решила попробовать напечатать свои первые творения. Отправила стихи в «Прионежье» и стала ждать ответа. Клочев ответил мне довольно быстро, оценка стихов была положительной, через некоторое время они были опубликованы.

Между нами завязалась переписка. Немного позднее Адольф Степанович однажды побывал у меня; потом и я, приезжая в Плесецк, заходила к нему или даже останавливалась на несколько дней, будучи в командировке. Жил он одиноко. Дети, став взрослыми, разлетелись из гнезда; семейная жизнь не сложилась, поэтому был рад, когда его навещали. Каждого гостя умел принять, как особенного; женщин – окружить атмосферой обожания.

Дружба наша становилась всё крепче. Почти каждую неделю на моём столе лежало новое письмо от этого удивительного человека, а иногда и не одно. Кроме того, мы подолгу разговаривали по телефону.

О своей жизни он рассказывал не часто. Постепенно я узнала, что родился он в Архангельске, жил долгое время в Новодвинске, работал на Архбумкомбинате. Участвовал в Великой Отечественной, в Плесецке работал в «Сельхозтехнике», писать прозу и стихи начал в 1964 году.

Любил А.С. вспоминать о том, как в молодости каждую весну его непреодолимо тянуло странствовать. Увольнялся с работы, садился в поезд и ехал неведомо куда. К осени возвращался, его снова принимали (токарем он был отменным), а весной всё повторялось. Изъездил всю страну, и всё казалось мало.

С годами путешествия мало-помалу прекратились, но жажда познания нового осталась прежней. Его интересовали новые люди, события, книги. А.С. был удивительно чутким и добрым человеком, умел находить верную интонацию и нужное слово, говоря с любым собеседником.

Мы говорили обо всём на свете, больше всего, конечно, о литературе. Перечитываю его письма и удивляюсь тому, насколько живо он на всё откликался.

«Да, Вы правы, к стихам я отношусь серьёзно. Потому что без страдания они не пишутся. Потому что не верю, будто можно жить «прекрасно» без любви, без друзей. Может быть, лучше всех мотивов жизни я постиг одиночество. У нас теперь много говорится о проблемах, возникших как бы исподволь, неожиданно – экологических, воспитательных, политических (ревизия истории…), технократических (борьба за полит. арену), но как-то совершенно выпадает из поля зрения одна из самых отвратительных черт современности: на каждом шагу повторяя «человек человеку друг, товарищ и брат», мы совершенно утратили интерес друг к другу, перестали доверять друг другу и уж искренность и доверчивость выглядят в нашем элитарном обществе смешными…Тень будущего принимает всё более зловещие контуры, и как бы ни получилось, что построим мы задуманное здание прекрасное, а оно никому не нужно…»

«Систему взглядов не выбирают, как одёжку, она сама складывается. В Ельцине много привлекательного и я знаю людей, которые не переносили его, а теперь превозносят, но его выход из партии для меня необъясним. А если б он был верующим в Бога (ничего странного в таком сравнении нет, ибо у нас большинство партийцев не знанием, а верой в партии держится, марксизма же, диалектики, политэкономии из ста 99 не знают), значит, он перестал бы молиться и ходить в церковь? Для чего? Кому нужны такие жертвы? И разве можно свои убеждения, если это действительно убеждения, приостановить, отречься от них? Как? Выключить мозг?»

Неуспокоенным человеком оставался он до самого конца.
Я была тогда по молодости очень капризной, легко впадала в уныние; мы часто спорили, он никак не мог понять резких перемен моего настроения, моего отношения к писательству. Сейчас, когда я вспоминаю те годы, меня удивляет, насколько он был терпелив, как умел убеждать, внушать веру в свои силы. Он многому меня научил, оценить я смогла это лишь спустя годы...

В 1997 г. его не стало. При переходе улицы он был сбит машиной, лежал в больнице. Я узнала об этом в день его смерти - 23 октября...





Письма А.С. Клочева( два из множества)

Ольга Владимировна, великолепная, замечательная Ольга Владимировна! Получил Ваши стихи и письмо, а то уж, было, ждать перестал. Так сложилось, что после семинара меня забыли все разом – кроме Миммы, которой вдруг захотелось обругать нас и нашу газету. Вы не видели её последних стихов, и потому Вам, наверное, покажется это странным, но она прислала их мне и попросила отзыв, предварив тем, что, мол, Вадиму Анатольевичу нравится. А ведь я воспитан молоком истины (Платон – друг, но истина ещё больший друг) и не мог солгать только для того, чтобы кому-то угодить, кого-то потешить. Рассердилась на мой отзыв она – ужасно. Так что переписка наша прекратилась и всякие отношения прервались. Хотя во мне, конечно, ничего не переменилось, и в моих оценках – тоже. Это трудно – иметь свои убеждения и расплачиваться за них всегда одной монетой, но ведь это необходимо, верно?

Теперь о Вас, о Вашем вопросе. По-моему, Вы хотите от меня услышать то, чего сказать Вам никто в целом мире не сможет: Вы хотите получить от меня какие-то заверения в том, что Вас признают и будут читать и печатать. Вы  понимаете, что гарантий таких я дать не могу, да и никто не может. Что же касается второй слагаемой вопроса («поэт ли я?»), что касается самоощущения, это Вам лучше знать. Моё мнение Вы знаете, я не раз писал его и не имею привычки отрекаться. Хотя… Если взять живой пример, нужно рассказать о Наде Мимме подробнее. Когда-то первые её стихи поразили меня, поразили настолько, что я без обиняков сказал ей о её великолепном таланте. Делать этого, как я теперь понимаю, не следовало. И не потому, что неправда, нет, вовсе нет: природный дар у неё налицо, и действительно великолепный. Но дар надо развивать, тренировать, образовывать, а ей, видите ли, не хочется, она надеется все твердыни взять наскоком. И она поверила первой половине высказывания – талант! – и не поверила второй – поэзия есть труд непрестанный.

Что из всего этого получится, бог знает, но я чувствую себя виноватым – перед нею, да ведь и она, коли что-то в её надеждах не оправдается, обвинит в первую голову меня.
И всё-таки на прямо поставленный вопрос (может быть, потому что не очень верите) я должен ответить прямо:  да, Вы талантливы. Кто же ещё умеет выплёскивать боль (порой чужую, но взятую на себя!) на бумагу и делать так, что другим читающим становится так же больно! Я читал Ваши стихи в редакции, они (особенно первое) потрясли всех. Вы не равнодушны. Вас мучит чужая боль, не просто сострадание. Вы умеете это выразить так, что растревоживает других – что же тогда называется талантом? Но совсем другое дело – захотят ли люди признать за собою эти неприглядные вины и факты, о которых Вы пишете. Это ведь задевает самолюбие не отдельного человека, а «общества», человечества. И тут в руках у редакционных вратарей множество отговорочных средств: не может быть, чтобы в нашем передовом, социалистическом и т.д., или просто «нетипично». А то и клеветой назвать могут. И все факты им, все научные подтверждения до лампочки.

Как сложится у Вас, я не знаю. Я знаю только одно – готов помогать любым способом и на любом уровне. А Вам сейчас нужно, на мой взгляд, твёрдо уверовать в свой талант, в свою необходимость людям (если не скажете Вы, то кто же?), но напрочь изгнать из своей жизни самолюбование и то, порой невольное, чувство превосходства, которое делает сейчас то, что было лет сто назад, когда мужик барина не понимал, хотя и говорили на одном языке. Это я говорю и особенно подчёркиваю потому, что Вы не в первом поколении интеллигентка, что почти всегда и бывает причиной такого отрыва.

И ещё Вам нужно, на мой взгляд, начатый стихотворением о детских драках цикл разработать как следует. Сделать стихотворений двадцать, а то и тридцать, углубиться в тему и взять её, как угольный пласт, выдать на-гора.

Кроме того, наверное, пора подбить какие-то итоги и попытать счастья в журналах. Например, «Юность», «Молодая гвардия», «Смена», «Лит. Учёба». Главная трудность тут в том, что нужно сделать отбор (вместе!) и что нужно дать обратный адрес, а Вы, вроде бы, против такого эксперимента (так я понял?). Я бы, конечно, мог дать свой адрес, на случай отказа это очень даже хорошо, ну, а если возьмут? Напишите об этом, что Вы думаете. И надо уже сейчас готовить книгу, чем раньше сделаете заявку, тем скорее это свершится. Но и в этом деле я не могу обойтись без Вас. Может быть, перепечатать мне то, что я считаю нужным и возможным, в одном экземпляре, послать Вам для правки, а уж тогда готовить чистовую рукопись?

Только что получил письмо от В.А.Беднова. «Выпестованные Вами плесецкие поэтессы – Надежда Мимма, Ольга Корзова, Раиса Оскаровна Третьякова оказались, как говорится, на высоте…» - пишет он и говорит, что стихи Ваши ещё будут в «Сев. комсомольце».
Жду новых стихов. Успехов Вам, счастья, здоровья.

А тем, что «тянутся» к Вам определённого типа люди, не увлекайтесь. Мне кажется, видят они в Вас то, что составляет Вашу слабость и Ваше богатство – большую человечную душу и личную неустроенность. Когда такое богатство охраняется слабостью, это тревожит. Привет Вашим близким.
                4.XII. До свидания. А.Клочев.


Здравствуйте, Оля! Получил Ваше второе письмо и устыдился за молчание, хотя и продолжалось оно совсем недолго, не более трёх дней. Не знаю всего, что они там написали Вам из «Севера», но из того, что Вы привели, подпишусь под каждым словом, и если Вы вернётесь к прежним моим письмам, увидите, что это вовсе не «собачья солидарность», а искреннее личное убеждение. Почти счастлив, что вопрос решился окончательно, «почти» потому, что, пожалуй, достать журнал с публикацией не удастся. Я бы, возможно, подписался, но у меня без того уже восемнадцать изданий, из них десять журналов, надо, как говорится, и честь знать. Кроме того – личное отношение к «Северу», я уж Вам рассказывал или писал про это. По этой причине я и спрашивал у Вас, кто под ответом подписался. Хотелось узнать, кто теперь в этой кухне работает. Раньше были Алто, Мустоонен, Сергин. Когда-то я дал себе обещание, что всё новое буду посылать прежде всего им, но практически с 86 г. ничего и не послал. В наше время была поговорка: я беден, но горд, так вот сработала тут, наверное, она: разрыв произошёл не по моей вине, с какой же стати я буду искать примирения? Хотя, с другой стороны, - сердилась бабка на Москву, а Москва-матушка и знать не знала… Пусть.

И стихи Ваши о цветах очень хороши, видите, что можно сделать из, казалось бы, пустякового предмета?

О литстранице. Полностью согласен, хотя Ваши даже самые ранние стихи не рискнул бы сравнивать с звуковыми всплесками К.Раечки и С.Тани. У последней промелькнуло до замужества три-четыре вещи, из которых можно было предположить некий дар, но с тех пор прошло несколько лет, а движения вперёд не видно, напротив, назад. То же самое пока происходит и с Раечкой. По-видимому, ничего они не поняли и если у более молодой К. есть ещё шанс на прозрение или на перемену жанра, на что-то ещё, м.б., на учёбу, то для С., я считаю, всё потеряно. Счастье и верноподданичество не пишут хороших стихов, на них имеют право только страдание и оппозиция. В основном. О повести «Благочестивая вдова» я Вам, по-моему, писал, мнение моё не переменилось. А все эти стилистические потуги типа «можо» только раздражают. Но Б. в  восторге и это можно понять, если знать её склонность к преувеличиванию и переносу личных качеств человека на оценку его творения. Все они /эти три автора/ не видят того, о чём пишут, за звуком слова теряют его смысл, и продуктивность писанины ослепляет их окончательно. Я не знаком с В.Стрельцовой, поэтому судить о перспективах не могу, но мне кажется, что она уже в возрасте, а это, как Вы понимаете, многое осложняет.

Дорогая, славная Оля! Вы знаете, у меня нет никого, с кем  я мог бы так же хорошо и откровенно поговорить, как с Вами /пусть даже в письме, потому что при встречах язык мой сковывает что-то мне неподвластное/, и я хочу написать Вам две просьбы. На мой взгляд, самое время для них приспело.

Первая: узнав о том, что Вы ещё пишете и стихи, Вам  будут настойчиво говорить, чтобы выбрали что-нибудь одно, то есть, или стихи, или прозу. Будут уверять, что на это способны только очень талантливые люди, и говорить так будут люди авторитетные, может быть. Не слушайте никого, Вы и есть тот самый очень талантливый человек, который не только способен, обязан писать то и другое.

Вторая: как бы удачно ни сложилась Ваша литературная судьба, пишите мне – по возможности почаще. Может быть, есть кто-то, желающий Вам успеха почти так же, как я, но чтобы в большей мере, чем я – нету. Даже если сочтёте меня устаревшим и бездарным – всё равно, пишите. Хотя бы типа: жива, здорова.   Ваш Клочев.