Похождения Ивана Ветреного роман в стихах

Здравствуйте, уважаемые читатели.
Перед Вами  «Похождения Ивана Ветреного» – первая часть поэтического романа фантастического жанра, в котором главный герой Иван Ветреный попадает в необычные ситуации. Путешествуя во времени, пространстве и по разным странам, он умудряется не потерять присутствие духа, борется за свободу и… опять-таки попадает в новые трагикомические истории.
Задумана эта история была ещё в 1991 году. И только сейчас мне удалось собрать целые разрозненные куски воедино. На подходе вторая и третья книги о Ветреном, работа над которыми идёт полным ходом.
О себе скажу кратко. Живу в Новосибирске. Окончил ДВГУ во Владивостоке (факультет журналистики). Пишу стихи, песни, прозу.Буду рад любым Вашим замечаниям и высказываниям по поводу прочитанного. Мой электронный адрес: digo66@inbox.ru

http://www.ozon.ru/context/detail/id/7350376/

ПОХОЖДЕНИЯ ИВАНА ВЕТРЕНОГО

Сидел на берегу у моря
Седой старик. Лицо в морщинах.
Густые брови островками
Лоб украшали. Борода
Была длинна и ниспадала
На пояс пядью серебра.
Глаза его от ветра слёзы
Обильно по щекам струили.
Не замечал их. Был задумчив
И где-то мыслями витал.
…Он вспоминал деньки иные,
Когда был молод, независим,
Когда в соку и в силе был,
Тогда он был совсем другим...

Свой детский век Иван, как помнил,
Провёл в деревне тихой, скромной
С названьем странным – Златоуст.
Сельчане нрав Ивана знали,
Непостоянством отличался.
Приличный баловник, Ванюша
Мозги девчонкам заплетал
Почти что с саму малолетства.
И не был хоть рождён поэтом,
Но словом наш герой владел:
Кто слушал, сразу тот хотел
Знакомым быть ему иль другом.
Но предпочтение подругам
Почти всегда он отдавал –
Ванюша с ними был так мил,
Так он им головы кружил...
Да! Несмотря на то что Ваня
Имел успех в среде девичьей,
Слыл скромным и неглупым малым.
Пока слегка не возмужал,
Он о любви совсем не знал.

Это потом, гораздо позже,
Он наловчится нежной лестью
Любую крепость брать легко;
Это потом, набивши шишек,
Он станет боле искушённым,
Уже разборчивым влюблённым,
А не таким, как есть сейчас.
Образчик наш огромной честью
Считал с подругою иной
В сенях, на чердаке иль в бане
Познать запретный плод желаний,
А если уж на сеновале,
Тогда до самых петухов…
А что поделаешь? Любовь!..

…А в Златоусте меж собою
Сельчане по углам шептали
О том, что Ветреного ночью
Макар Рябой с женой поймал –
Застал, когда все в доме спали,
От трудных буден отдыхали,
А он проснулся и тихонько
Во двор и вышел по нужде.

Когда ж Макар закончил дело,
То вдруг услышал вздохи, стоны
От сеновала, у забора,
В своём ухоженном дворе.
И он стал красться к ним неслышно,
Оглоблю прихватив ручищей,
Ногами босыми по травке
Да по сырой такой росе.
Ага, подкрался он. А стоны
Крепчают, множатся на тонны,
И что-то было в них знакомо
Рябому. Он остолбенел,
Догадка мозг его пронзила:
– Так то ж вторая половина!
Так то ж жена моя, скотина,
Лежит под кем-то на спине!..

Ох, озверел односельчанин!
Перехватил оглоблю дланью,
С безумным криком к сеновалу
Помчал вприпрыжку по росе,
Чтобы прикончить утром ранним
Того, кого с женой застанет,
И пусть потом он срок потянет,
Но отомстит ужо свинье!
И нате вам! В момент последний
Он узнаёт прелюбодея –
Ванятка Ветреный, паскуда,
Ату его, казнить, прибить!
Он стал его оглоблей бить.

Иван смекнул, что дело плохо,
Что прогневил, наверно, Бога,
Принял в бока удара два
И тут же лихо со двора
Утёк, мелькая голым задом.
Макар за ним, ругаясь матом,
Как бык, бежал, маша оглоблей.
Но вскоре звуки все заглохли:
Наш ловелас укрылся в лес,
Недели на три в нём исчез.

Чем всё закончилось – не скажем.
Но шёл слушок, что Ваня даже
С невестой рядом был посажен.
На свадьбу пригласил однажды
Его друг детства, и Иван
Свидетелем Митяю стал.

Все много пили, стали пьяны.
Уж песни понеслись рекой.
В десятый раз пусты стаканы,
Минорный этакий настрой.
Ивана позвала маманя
Кивком с собой в опочивальню:
Мол, разошлось-де сзади платье,
Извольте, сударь, и поправьте,
Не дайте обнажить при всех
Всего того, в чём видят грех.
И безотказный ловелас
Мамашу развернул тотчас
К себе спиной, чтоб ближе к делу.
И там, где обнажилось тело,
Иван провёл рукой несмело –
Ладонь его огнём горела,
И дама сразу обомлела.
Она в руках его затихла,
Глаза закрыла и поникла.
И, одурманена желаньем,
За плечи Ванины взялась,
Икнула перегарно. Страсть
Обоих спеленала вскоре.
И под напевны свадьбы хоры
Никто не слышал вдовьи стоны.

Друг детства Митька после, правда,
Общаться с Ваней перестал.
Видать, ему кто втолковал,
Что лепший друг его Иван
С маманей где-то пропадал…
А где – увы! – никто не знал.
Таких примеров привести вам
Мы можем множество сейчас,
Но важно нам понять Ивана,
Как в передряги он попал.
Он слыл предметом раздраженья
Для большинства односельчан,
Ему несчастья предрекали.
Его поймать сто раз пытались
В каком-то тёмном уголке.
Но всё как будто обходилось.
Был благосклонен Бог к нему.
Видать, готовил испытанья
На буйну голову смутьяна...
Между проделками Иван
Всё больше умных книг читал,
Каких ему Павленсий-поп
В церковных погребах наскрёб.

Служитель церкви видел в Ване
Пытливый ум и прилежанье.
Латыни отрока учил.
(Господь Ивана одарил
Отличной памятью – недаром
Поп с ним возился столько зим!
Желал, чтоб в церкви тот служил.)
Однако Ваня не готов был
Влачить свой век в поповской рясе.
И часто он сидел над картой,
Всё дольше ум его витал
По океанам и просторам,
По городам да по пескам...
Он стран далёких достигал
За сотни длинных километров,
Вдыхал разнообразие ветров –
Об дальних странствиях мечтал!

Достигнул зрелости Иван...
И так, чтобы никто не знал,
Из Златоуста убежал,
Оставил мать, отца и братьев.
И приходили от него
Скупые вести о походах:
Однажды был он на Эльбрусе,
В другой раз спасся в буйном море,
В песчаной буре он не сгинул
И в страшном смерче не пропал.
Всегда всё с рук ему сходило.
Ему во всех делах фартило.
Не знал он боязни и страха
И был готов отдать рубаху,
Когда она кому нужней.

И нам хотелось знать сильней,
Тревожило ли что Ивана?
Что беспокоило его?
Чего ему недоставало?
Вообще, что знаем мы о нём?

Наверно, нам всё будет мало:
Что не узнаем, не найдём,
То сгруппируем, соберём
И вам на суд преподнесём,
Перечитаем, перепишем
(Слегка от автора припишем),
Чтоб мог читатель на досуге
Наш лёгкий труд прочесть подруге,
Похохотать, погоревать,
А после лечь спокойно спать…

Сей скромный труд хождений Вани
Содержит множество изъянов,
Но вы, внимательный Цензор,
Так прозорливо до сих пор
Читали всё, критиковали,
Вы всё видали, понимали,
И мы так ценим ваш талант!
Признаться, каждый был бы рад,
Чтоб кто-то взял да показал,
Как тот же Пушкин стих писал…
Мы, кстати, к критике оглохли,
А потому свой слог и стиль
Не торопясь шлифуем и,
Поверьте, достигаем сути.
Так что, Цензор, не обессудьте,
Смелее поправляйте нас
Хоть каждый день.
Хоть каждый час.

В ПУСТЫНЕ

Писать чтоб проще этот сказ,
Мы начинаем:
Как-то раз
Был с караваном он в пустыне.
А накануне что-то съел.
Желудок Ванин захирел.
Да так взяла его нужда,
Что он присел среди песка,
Интимно скрывшись за барханом.
Предался мыслям и печалям
О тяжкой долюшке своей.
И в созерцании забылся…
И вдруг в песок он провалился!

Глаза открыл – кругом темно.
Над ним глядится, как окно,
Синь неба. Очень высоко.
Он шевельнул рукой, ногой –
Ушибов нет и переломов.
Но что-то двигаться мешало,
Казалось, будто что держало.
Рукой Иван нащупал сзади
Какой-то стержень толстый, ржавый.
– Ого себе, да я завис!
Теперь мне надо вверх иль вниз
С крюка опасного спускаться.
Он изловчился, постарался
Змеёю выгнуться. Но крюк
От сих неопытных потуг
Под телом Вани обломился.

И с криком наш герой свалился
На дно пустынного колодца.
И были стены в нём древнее
Цивилизаций и народов.
И пахло сыростью замшелой,
Местами фосфорился мох.
И всё Ивану предвещало
Кошмар и ужас. Думал он,
Что за грехи ему попало
И сам повинен в этом он.
И в поисках тропы из плена
По стенам он руками шарил.
Спасенья нет. И на колени
Упал в отчаянье. Заставил
Себя не нервничать, присел,
Сосредоточиться хотел...

Воткнулось что-то в зад ему.
Он подскочил, боясь укусов
Песчаных змей, мышей летучих;
Страшился нечисти любой.
В том месте крутанул ногой
И вдруг нашёл железный стержень,
Что вместе с ним сорвался вниз.

Вот это был ему сюрприз!
Он тиснул ржавый крюк меж камня,
Завис, как старый альпинист.
Неторопливо подтянулся,
Нашёл ложбину под рукой,
Упёрся в выпуклость ногой…

Так и карабкался наверх.
Ему сопутствовал успех.
Вдруг он со дна услышал звуки,
Шипенье, чей-то адский стон
И скрежет камня. От испуга
Наш путешественник весь взмок.
«Что ж там внизу живёт такое?
Не дай мне Бог туда упасть!
Иссушит тело, но покоя
Моей душе не увидать!» –
Так думал Ваня, вверх вползая
Под жуткий рёв и гадкий смрад.
Его уж силы покидали,
Он жизни был уже не рад.

Потом всё стихло и умолкло,
Как будто затаилось зло.
Видать, Ивана кто-то проклял
И караулил...
Дело шло
К исходу. И взобрался вскоре
На край колодца наш беглец,
Перевалился, и сознанье
Его покинуло вконец.

Когда очнулся, каравана
На месте не было уже.
Но, слава Богу, у бархана
Его верблюд настороже
Стоял и ждал, когда хозяин
Очнётся.
Небо в вышине
Перечеркнула тень заката,
Был неприветлив горизонт –
Он предвещал, что будет завтра
Опять жара. И он пойдёт
Бродить-ходить среди пустыни,
Пока тропу в песках найдёт.

Верблюда зорко осмотрел он
И обнаружил, что ему
Вина оставили и снеди,
Бурдюк с водою и одежду.
– Друзья, я вас благодарю! –
Сказал Иван пескам вдогонку. –
Коль я в колодце уцелел,
То умирать мне рановато.

И путешественник поел.
И двинул в путь в лучах заката.

Не знаем, сколько так томился
Под зноем солнечным, не мылся,
Страдал от жажды он в песках.
Случалось, миражи рассудок
Мутили Ване; впопыхах
Тогда он припускал к «озёрам»,
И, ошалев, верблюд за ним.
То вдруг привидится оазис,
Листвой богатый. Пилигрим
«Искал в его тени прохлады…»

Нас убеждали, что не надо
На слово Ване доверять –
Ведь может наш герой приврать!
Но честь по чести, без утайки
Всё вам должны мы рассказать.
И пусть мастак Иван на байки,
Вам легче истину искать.
Вы сами лучше разберётесь,
Где приукрасил он, где – мы.
Мы с ним ещё чуть-чуть пройдёмся,
А рядом, может быть, и вы.

Теперь продолжим...
Вертопрах
При первых солнечных лучах
По воле жребия случился
В прекрасном городе Хифаз.
Кому он только не молился
Или ругался много раз!
Как удалось ему в пустыне
Не сгинуть, выжить, не пропасть,
Опишем мы в другой картине,
Чтобы в деталях не пропасть.
Заметим только то, что Бог
Ивана от беды сберёг!

НЕЗНАКОМКА

В какой-то придорожной сакле
Ему улыбчивый кунак
Позволил привести в порядок
Свой внешний вид, и просто так,
Из сострадания, наверно,
Конины вяленой Ивану
Вручил, лаваш, бурдюк воды,
Верблюду полведра колючек;
И накормил едой пахучей –
С кинзой и перцем за версту.
Иван глотал всё на лету.
Кивал ему кунак чалмою,
Когда накушается, ждал.
Затем на город указал:
– Ступай с Аллахом, иноземец!

Иван пустился снова в путь.
Решил он на Хифаз взглянуть:
В пустыне город – это ведь
Шедевр столетних битв и войн.
Осмотром дальним он доволен
Остался. Но хотел чуть-чуть
Поближе на Хифаз взглянуть,
Чтоб знать, зачем его Судьба
Через пески сюда влекла.

Верблюд, объевшийся, ленивый,
Качал горбом неторопливо.
И помутнел Иванов взор,
Он задремал, не зря в упор
Красоты местные и виды,
Поевший, вымытый и сытый.
И люди мимо деловые
Сновали, важные такие,
Все будто на одно лицо.
Ванюше было всё равно –
Он ничего не замечал,
Его верблюд в горбах качал.
Затылок солнышко пекло,
Ивану было хорошо...

Но тут в ландшафте изменение
Заметил он и с удивлением
На стременах верблюда встал.
Вот он чего не ожидал!
Так вышло, что среди аулов,
Мечетей, башен минаретов,
Хранящих древности реликвий,
Середь барханных куч и жару
Узрел Иван одну дивчину.
Чадрой она была укрыта,
Легко ногами семенила,
На голове кувшин несла.
И вся она была загадкой,
Вокруг неё струилась сила.
Вот где Ивана зацепило!
Нечеловеческая сила
Его магнитом потащила,
Вслед незнакомке повлекла.

Ещё не зря её личины,
Он был уверен, что – прекрасна!
Походкой лёгкой – очарован,
Чадрой узорной – околдован,
Верблюда он за ней по следу,
Заинтригованный, пустил.

В зените солнце пышет зноем.
Иван отделался от дрёмы,
Подпрыгнул пульс его, и сердце
Забилось раза в два быстрей.
Стараясь быть не столь приметным,
Как будто шёл тропой известной,
За незнакомкою трусил –
Как тать, крадущийся в ночи.
От всяких встречных-поперечных
Свой пыл любовный Ваня скрыл.

И словно бы и понарошку
То приотстанет он немножко,
Потопчется да по окошкам,
По сторонам и закуточкам
Всё с интересом оглядит;
А то вокруг песка творения –
Бархана дивного явления –
Кружочка два или четыре
Для конспирации пройдёт.
Посмотрит, кактус как растёт,
Колючки к небу обращая.
И сам Иван не понимает,
Зачем за девонькой бредёт!
А дева бёдрами качает
И ничего не замечает,
В кувшине молоко болтает,
Неспешно к кишлаку идёт.
Негромко песенку поёт,
Знакомым по пути кивает,
Алейкум аccалям желает,
Глазами в стороны зырк-зырк.
Но наш Иван не лыком шит:
Ать-два – и за кизяк укрыт,
И там с верблюдом схоронился,
Чуть переждал и вновь пустился
Инкогнито за девой вслед.

До дома к ней они добрались.
Здесь двери ей и отворялись.
Вопросы с ходу задавались.
Не слышал наш шпион ответ.
Лишь видел, как терялся след
За дверью кованой, засовом.
И, одержимый чувством новым,
На всё уж был Иван готов,
Чтоб хоть ценой схожденья в гроб
Сказать красотке пару слов
Про страсть нежданную, любовь,
Про то, что душу беспокоит.

Да, да, друзья! Увы, неволит
Нас чувство нежное в груди!
Так хочется вперёд идти
И совершать дела благие!
Нам уж стихия не стихия.
Мы рвёмся в бой, и прочь покой!
Нужна нам битва над собой.
А лик любовный, как компас,
Стремит к благим победам нас.

До всяких дел рисковых Ваня
Мастак был. Мог ведь без обмана
Прийти к девичьему отцу,
Пустить мужицкую слезу,
Уткнувшись в стёганый халат.
Вопрос, наверно, был бы снят
И обоюдно разрешился.
Конечно б, аксакал напился,
Чтоб к жениху приноровиться
И незатейливо открыться,
Что дочь его давно в соку.
Но хитрость, братцы, – это сила!
Итак, Ванятка, чёрт спecивый,
Дождался, чтоб врата закрылись,
Тоской над кишлаком скрипя,
Зазнобу Ванину храня.
Запомнил, как стоит кишлак,
И зло наметил, вурдалак.

КОЛДУНЬЯ

На корабле пустыни Ваня
Весь град пустынный обошёл.
Искал колдунью по аулам,
Но ничего в них не нашёл.
Шнырял между рядов базара –
Как будто в поисках товара.
Набрал себе целебных трав.
Одна из говорливых баб
Ему сказала, что отвары
Старуха делает одна.
В науке этой превзошла
Всех конкуренток по Хифазу.
Не оплошала, мол, ни разу.
И нарекли её ведуньей,
А проще – Фатиёй-колдуньей.

Коль есть в том молодцу нужда,
Она готова попозжа
Его к Фатие проводить;
Сама ж просила пособить –
Слегка до дома проводить
И с ним чайку вдвоём распить…
Иван её отговорил.
Он всё же здраво рассудил –
Не посвящать в свою затею.
Сказал, что будет здесь неделю,
Дела устроит – забежит.
Торговку он благодарил
И вскоре к Фатие трусил..

Светило в небе так устало,
Что за пески почти упало,
И блики сумерек пришли.
До горизонта доросли
Верблюда тень, на ней – Ивана.
И долго ль, коротко ль – нашли
То место, где стояла сакля.
Над нею вился лёгкий дым,

И неприятно чем-то пахло:
То ль дёгтем, то ль горелым мясом,
Палёной шерстью, трав кумаром.
«Всё к одному – здесь колдовство,
Тут ухо надобно востро
Держать, не стоит расслабляться!» –
Так мыслил странник.
Он боялся к жилищу ближе подойти.
Но дверь сама собой открылась,
В её проёме появилась
Старуха. Седина волос
Была завязана, как трос,
На самом темени тесьмой.
Лицо морщинами укрыто,
Глаза-буравчики, как сито,
Всё процедили, что в виду.
Руками Фатия трясла,
Как будто только обожгла.
И прохрипела прямо с ходу:
– Тебя заметила в окне,
Молодчик, надо ль что тебе?
Не в духе я терпеть сегодня,
Кто б в гости ни пришёл ко мне,
Чего молчишь? Ответь же мне!

Вопрос застал врасплох Ивана,
Он оробел и сник слегка,
Мурашек быстрых череда
С загривка в спину пробежала
И на крестце узлом застряла.
Собрался с духом и ответил,
Что просит он совсем чуть-чуть.
Все говорят, что ведьмы тут
Огромной силой обладают.
Но Фатие все уступают
В её искусстве. А потом
Признался ведьме, что влюблён,
Нежданной страстью ослеплён…

– Могла бы, что ли, ты помочь
Хандру мне эту превозмочь?
Забрёл невольно я в края,
Где никого совсем не знаю…
Но почему я так желаю
Попасть тайком сейчас туда,
Где быть нельзя мне никогда?
Там дверь с засовами и двор,
Через него ничейный взор
Проникнуть, видимо, не в силах.

Все страхи Вани отступили –
Слова из сердца боль излили!..

В лучах заката Ваня мил
И откровенным показался.
Один верблюд всего чурался,
Дрожал, ногами семенил,
Видать, боялся тёмных сил.

Старуха Фатия давно
Пригожих малых не встречала.
Она стояла и молчала
И всё за гостем наблюдала.
И что же ведьма увидала?

Высокий, статный, добродушный,
Наверно, не дурак наружно;
Косая сажень по плечам,
Через рубашку гибкий стан,
Увитый мышцей мощный торс,
На голове копна волос.
Слегка с горбинкой римский нос,
Бровей разлёт. А неба синь
В глазах молодчик разместил.

Осмотром Фатия осталась
Довольна. И разулыбалась,
Щеря жёлтушный ряд зубов.
И заскорузлым ногтем бровь
Она потрогала, чтоб скрыть
Души волненье – нервный тик.
Едва дослушала колдунья
Ивана странные раздумья,
Ему промолвила в ответ:
– Ты погружён в любовный бред,
Мой чужестранец. Я не скрою,
Не обошлось без наговора.
Наверно, кто приворожить
Решил тебя заклятьем сильным.
Но на пороге я бессильна
Тебе помочь. Входи-ка в дом.
Иван прошёл в дверной проём

И оказался в комнатушке,
Где всё завалено хламьём:
Бутылки, склянки, побрякушки
И фолианты колдовские.
В огромном жбане три лягушки
Дышали зобом и моргали.
«И где она нашла такие?
И в чём они ей помогали?» –
Подумал скоро наш Иван.
Везде стоял такой кумар,
Как будто кто здесь сдох вчера.
Колдунья дверь за ним прикрыла
И в тот же миг заговорила:

– Тебя приворожили, Ваня.
Не удивляйся, имя знаю,
Поскольку ведьма я. И мне ль
Не знать имён среди людей.
Ещё в душе твоей читаю,
Что будешь ты в опочивальне
У той красавицы всю ночь.
Я в том могу тебе помочь!
Однако, как, наверно, знаешь,
Не могут ведьмы без оплаты
На сделку с силами идти.
Ты без гроша, а чем заплатишь?
Чем сможешь отблагодарить?

Иван спросил:
– И что ты хочешь?
Зачем ты мучаешь меня?
Уж если ты помочь не можешь,
Пойду к другим колдуньям я.


В ответ она ему сказала:
– С тебя я денег не возьму.
И, как сумею, помогу.
Есть выход, и весьма простой,
Чтоб рассчитался ты со мной.
Сейчас три раза обернусь,
И пошепчу, и поплююсь,
Возможно даже, матюгнусь,
Я в красну деву превращусь.

Ты понимаешь, что мне надо:
Любви, объятий без пощады,
Все трюки нежности, что знал ты,
Сто поцелуев – вот награда,
Которую смогу принять.
И не забудь меня ты взять
На руки сильные свои,
Хотя б немного поноси,
А если хочешь – пошепчи
На ушко нежные слова,
Чтоб закружилась голова.
Тогда, что хочешь, и проси.

Иван в ловушку угодил!
Наш путешественник был смелый.
На прихоть женскую смотрел он
Как на забаву для души.
К тому ж все меры хороши
Для достиженья нужной цели.
Он согласился.
В самом деле!
Фатия трижды покрутилась
И – бац! – в красотку превратилась.
Так соблазнительна, желанна!
В округлых формах, без изъяна.
Ну прямо сказочно мила.
И в горле Ванином слова,
Как хлеба чёрствый ком, застряли.

Мужские страсти всё же брали
Своё – природа такова.
За дни в пустыне да скитания
Оголодал, конечно, Ваня
Без женской ласки и утех.
Обворожителен был грех!
Фатия в Ванины объятья
Проникла, и с бретелек платье
Упало на пол, обнажив
Девичьи прелести. И вмиг
Нашло на Ваню ослепленье.
Уж умирал он от томленья!

Ему хотелось рваться в бой.
Он, словно греческий герой,
Губами губ её искал,
Сильнее тискал, обнимал.
А уж когда за плечи сильны
Девица Фатия схватила,
Ногами стан его обвила,
Шепча любовные слова,
Наш ловелас в сплошной дурман
С приятной ведьмочкой упал.
Прошёлся между ними ток –
Мы с вами знаем в этом толк!

Одни лягушки верещали –
Они, видать, не одобряли
Методу хитрой Фатии.
Могла б, наверное, найти
Иные способы оплаты,
Без выкрутасов и без мата,
Без смятой страстью простыни.
…И злобно квакали лягушки,
Когда любовники в подушки
Упали, встал над саклей стон,
Как раненый олень был он.
За развлеченьями такими
Закат тихонько отгорел.
Уж месяц на Хифаз глядел
Из поднебесной звёздной выси.
Вот зашуршали где-то крысы,
Однако, в поисках еды.
А в полночь много суеты!
Верблюд за дверью лишь сердился,
Переживал и лапой бился,
Ругал хозяина за то,
Что глупо выдумано всё.
Но Ване было хорошо…
Да и колдунья разомлела,
Она желала и хотела
Сполна с Ивана получить.
Им приходилось много пить
Вина, чтоб жажду утолить.
И вновь к утехам приступали,
Ни в чём себе не отказали!
Любовник сделал всё, что мог.
Не чуя боле рук и ног,
Устал, на правый бок прилёг
И, признаёмся, не в упрёк,
Забылся сном, как тот хорёк.

А сон опять явил пустыню,
Мираж сменялся миражом,
И солнце обжигало спину,
Сухие губы, хриплый стон.
Песок в глаза, на волос, в уши,
Сухая кожа, жажда, зной…
Иван всё вновь переживает,
Во сне пустыню покоряет.

…Очнувшись от любви угара,
Помятый, как тюфяк с базара,
Стал рядом тело обнимать,
Лукавых нежностей шептать,
О новой страсти помышлять…
Вдруг из-за туч ехидный месяц
Предмет желанья осветил
И пыл Ивана охладил.

Едва сдержав утробный крик,
Он вспомнил всё. И сей же миг
Прошлёпал быстро босиком
К большому чану. Там песком
И глиной мягкою да слизью
Стал обмывать себя, аж взвизгнул
От жути холода воды.
Обмыл себя Иван в три круга
От ласк затейливой старухи,
Обтёрся мятой простынёй,
Что с ложа прихватил с собой,
Тогда как ведьма в простынях
Лениво нежилась во снах.

Иван привёл свой внешний вид
В порядок. По углам глядит:
Везде ведовское хламьё,
По меркам Ваниным – старьё.
Но всё имеет тайный знак,
Рукой не тронешь просто так…
Любовник шествует к постели,
Старуху будит еле-еле,
Пихая дланью в дряблый бок
Вновь поседевшую колдунью.
Об уговоре памятуя,
Он сонной Фатие толкует,
Что, мол, пора дела вершить.
Да той спросонья невдомёк,
Кто он такой и с чем пришёл.
Она его и обругала,
Обматерила и сказала,
Чтоб шёл к пятнадцати чертям!
Но непреклонным был Иван
В попытках ведьму разбудить:
Он пригрозил, что будет лить
Водой холодной ей в лицо,
Наверно, это помогло.

Она глаза свои раскрыла
И взглядом Ваню одарила,
Зевнула смачно во весь рот,
Облобызала Ваню спешно,
В глазах её струилась нежность,
Она искала след любви,
Они исчезли все, увы!
Пропали, как вода в песок,
Иван был сдержан, даже строг.

Вот Фатия восстала с ложа
С желаньем страстности, похоже,
К Ивану двинулась легко,
Раскинув руки широко,
В надежде на совместный грех,
Ведь ведьма – тоже человек!
Но отстранился пилигрим –
Дурман развеялся, как дым,
Иссякли чары колдовства,
Сгорела ведьмина мечта!

– Да ладно, – молвила старуха,
Себе поглаживая брюхо. –
Я тут придумала, мой друг,
Чтоб не бродить с тобой вокруг,
Как разомкнуть любовный круг
Нежданных колдовских потуг.
Допрежь глаза смогла сомкнуть,
Нашла я самый краткий путь.

Ты попадёшь в опочивальню
К своей зазнобе нынче, Ваня.
Но грех любовный не верши,
Заклятых травок покроши
По четырём углам дивчины.
Дурман спадёт, и с ним кручина
Тебе столь пагубной любви.
А после прочь скорей иди,
Пока красотка будет спать
И ничего не будет знать.

И дальше ведьма рассказала,
Что и отца дивчины знала:
Он конкурент ей и колдун,
Любовник бывший и шалун.
– В своё мы время с ним грешили!
Он был тогда в соку и силе.
Но годы быстрые прошли.
И вот мы к старости пришли,
Друг друга видеть не желаем,
Былых ошибок не прощаем.

ЛАБИРИНТ

Ведя беседу, между делом
Она на корточки присела,
Сорвала с пола досок пласт –
Иван увидел чёрный лаз.
В глубокой тьме скрывался он.
Наш ловелас был потрясён,
Припомнив памятный колодец,
Куда он угодил недавно.
«Закономерно всё и странно» –
Так подытожил наш герой.
Старуха встала стороной,
Седой кивая головой,
Отметив Ванино смятенье,
Боязнь и всполохи сомненья
Истолковала на манер
Потусторонних тёмных сфер.

– То не простое подземелье, –
Шептала ведьма вдохновенно, –
Волшебное изобретенье,
Плод ведовства и колдовства,
Упорный труд ночей бессонных,
Фантазий, мыслей потаённых –
Пролог в закрытые миры,
Через покров земной коры
В любые дали и пространства.
Мне сорок лет пришлось стараться,
Чтоб этот лабиринт создать!

И дальше ведьма рассказала,
Что как-то в май, на шабаше,
Она в семнадцать лет летала
На свежесобранной метле,
Среди чертей, вампиров, выпей,
Столетних ведьм и ведьмаков,
Где каждый понемногу выпил
Младенца свеженького кровь…

– Так вот, на этом шабаше
Одна старуха фьють ко мне
На древней, видимо, метле,
Сама же в ступе из берёзы,
Стара как мир. Глаза раскосы,
Насквозь буравят долго, зло –
Мне стало так нехорошо,
Что я хотела прочь бежать.
Но ведьма вдруг давай ругать
Меня последними словами,
Потом за волосы хватать
И лапать потными руками.
Схватила молодую грудь
С желаньем сильно ущипнуть…
Я вырывалась и кричала,
Вокруг меня куда-то мчалась
Орава нечисти лихой.
Упала я в траву с метлой.
А ведьма рядышком упала.

Здесь Фатия захохотала,
Потом замолкла наконец.
Иван хотел узнать конец,
А потому сказал ей:
– Ну!
Глаголь, а то сейчас усну!

– Я, видно, ведьме приглянулась.
Она меня из всех избрала,
Чтоб вслед за нею продолжала
Усердно строить лабиринт.
Ей мало оставалось жить.
Она мне и вручила дело,
Тогда я мало разумела
Суть длинных непонятных фраз.
Но что запомнила в тот раз,
Так то и претворяла смело,
Спокойно и не торопясь.

Хозяйка лабиринта, правда,
Просила, чтоб хранила тайну,
Не поверяла колдунам:
Дескать, в любом волшебном стане
Есть злыдни – просто стыд и срам!
В мгновенье приберут к рукам,
Над чем корпела и страдала,
Чего не скажешь сыновьям
И не доверишь дочерям…
Потом она на ступе древней
В ночи исчезла, словно тень.

Фатия, стоя на коленях,
Сказала, что пришла пора
Раскрыть теперь секрет чертогов,
Который свято берегла…
– Признайся мне, хранить ты смог бы
В секрете этот лабиринт?
Иван в ответ «угу» мычит.
Обрадовалась Фатия,
Сказала, что ждала не зря,
Кому открыться бы могла.
И ведьма дальше голосила
Да руны в воздухе чертила.
Замысловатые пассы
Взлетали в воздух, как листы
Осенних клёнов и акаций...
Иван в испуге провокаций
Схилял скорей на задний план,
Где неплохой обзор был дан
Жестикуляций странных ведьмы.

– Да ты не бойся, здесь безвредно,
Никто не кинется кусать,
Не надо будет убегать.

Но жабы в чане не молчали,
О чём-то злобно верещали,
Как будто Ваню убеждали
Подальше быть от тайных дел.
Иван боялся.
Между тем
Шептать ведунья продолжала:
– Из этих лабиринтов чёрных
Есть шанс попасть в объятья к чёрту.
Я лабиринты берегу
От всех живых. Тебе ж могу
Раскрыть секретное творенье…

Не станем мы самозабвенье
«Подруги» Ваниной писать.
Нам надо срочно поспешать
Вслед за метущими тенями
В руках с горячими свечами,
Чтоб их из виду не терять
И в темноте не закричать
От страха дикого и жути.
Так что, друзья, не обессудьте!

Вперёд, вперёд по новым тропам.
И просим, чтоб никто не топал,
Слов громко вслух не говорил,
Был полон мужества и сил
Идти, куда ведёт колдунья,
Попутно тайнами воркуя.
Уж глас старухи нам поведал
Про сей ужасный лабиринт,
В котором столько зла бродит
По закоулкам да глядит,
Чего б на ужин прихватить,
Кого б, как суп, переварить.

Ещё поведала Фатия,
Что лабиринт – её стихия
И может Ване показать,
Где дверь желанную искать,
Чтоб в место нужное попасть
И зла лихого избежать.
Ведь затеряться в затхлой тьме,
Не зная принципа движенья,
Грозит в удушье заточенье
Без шанса видеть белый свет.
Не лучший выход для решенья
Проблем, когда любовный бред
Благоразумье свёл на нет.

И тем не менее Иван
Советы все запоминал –
Ведь мы не знаем иногда,
Когда подсказка пригодится.
Бывает, даже ерунда
Поможет духу укрепиться.

А ведьму словно прорвало –
На откровенья понесло:
Он ей вопрос, она – ответ.
Всё вызнал.
Вскоре, подошед
К залипшей глиной странной двери,
Что находилась вглубь пещеры,
Колдунья, хищно оскалясь,
Вся встрепенулась. Матерясь,
Она заклятья зашептала,
В углы дверные поплевала,
Ногами топнула пять раз,
Вокруг себя крутнулась – р-р-раз! –
Дверь вдруг со скрипом отворилась.
За ней стеной кирпич открылся,
А там – проём, и в нём был лаз,
Что вёл куда-то вверх от глаз.
В колодец ведьма указала
И Ване громко прошептала:
– Всё сделала, как обещала,
Врать ведьмам, друг мой, не пристало!
Я клиентурой дорожу
И слово крепкое держу.
Я за тобою пригляжу,
Как ты исполнишь этот план.
Ведь здесь иль пан, или пропал –
Хочу в уверенности быть,
Что ты сумел любви достичь.

Вещать закончила старуха,
Поковыряла пальцем ухо;
По-свойски Ване подмигнула,
На свечи пшыкнула – задула,
И наступила тьма кругом.
Герой наш скрытый люк тихонько
Поддел плечом, дыша легонько,
Главой кудлатой повертел,
Вокруг себя всё оглядел,
Предметы где и как стоят,
Как тени блики хоронят,
Чтоб не плутать по комнатёнкам,
Когда вокруг царят потёмки…
Направо Ветреный узрел
Кровать просторную в подушках,
А в них – красавица в ночнушке
С благой улыбкой на устах
(Видать, витала в сладких снах).
Ещё правее стол стоял,
За ним окно, а в нём каштан
Своею кроною шатал
На фоне месяца лихого…
Осмотр продолжил Ваня снова.

Левее комната другая.
В ней темь, хоть глаз коли какая,
Что ничего тать не узрел.
Да он туда и не хотел!
А что его там может ждать,
Ему и не желалось знать.

Потом он посмотрел назад,
Увидел три двери подряд,
И все закрыты. Тишина.
Иван подумал, что пора
Ему в покоях объявиться,
Чтоб зельем ведьмы откреститься
От ворожбы и колдовства,
Чтоб он собою прежним стал...
…А между тем уже старуха
Из лаза вклинивала клюку,
Желая в лаз пролезть как есть,
Куда Иван бесшумно лез.

Она при этом забывалась
И к Ване страстно прикасалась –
Руками по бедру, спине,
По торсу мощному, руке,
Ну разве только не скулила.
Неужто ведьма полюбила?!
Тепло ловила сквозь одежду,
В душе лелеяла надежду
На продолжение встреч с Иваном?..
Всё было, в принципе, обманом.
Герой наш чувством охладел –
У договора есть предел:
Что запросила – получила.

В момент интимных притязаний
Она ногтём кольнула Ваню,
И наш пострел не утерпел:
Он так ногой её поддел,
Что ведьма взвизгнула и смолкла,
А от обиды потом взмокла.
Чуть бабка не слетела вниз,
За лаз клюкой не зацепись…

Однако Ваня не терялся,
Из подземелья выбирался,
Бесшумный, гибкий, как змея.
Он понимал: ему нельзя
Звук посторонний издавать,
Чтоб зла на горб не накликать.
Вот ловелас в хоромах девы.
Как та разбросана в постели!
Вот волос чёрный, словно смоль,
Разложен по подушкам вдоль,
Живот под месяцем блестел –
Иван уже любви хотел...

Девица сказочно мила,
В бровях у ней летит стрела,
Фигурой статною приглядна,
Длиною ноженек приятна.
Так, если правду вам сказать,
Нам, мужикам, о том мечтать!
Но дело делом. Мчимся дальше.
Берёмся мы сказание наше
Не для детей продолжить вам.
И не младенческим ушам
Знать, что Иван затеял сделать.

Смекнул наш странник: то дивчина
Витает где-то в сладком сне.
Как аппетитная малина,
Она лежала на спине
И вот что бредила во сне:
– Явись, возлюбленный, приди,
Я так устала дожидаться.
Полна не траченной любви,
Меня ты можешь не бояться,
Готова я, чтоб ты остался
Со мною в спальне хоть на год…

Кому она вот так шептала,
Его не интересовало,
Лишь на геройство вдохновило
И тут же разум замутило.
Иван о зелье позабыл!
На ложе к деве он возлёг
И стал поглаживать вполсилы,
Куда достать ладонью мог.
Ночное платье наш любовник
Слегка приподнял и проник
К персям девичьим. Вот греховник –
Как он блажен был в этот миг!

А Фатия стоит в сторонке
И ревностно за ним глядит,
Как Ваня девушке легонько
Ласкает грудь и блеск ланит.
Слюна колдуньи на пол пала,
Едва дивчина застонала
От нежных Ваниных потуг.
Себе старуха прошептала:
«О, как силён в любви мой друг!
Давно таких я не встречала.
Мне повторить бы с ним сначала
Урок пользительный любви!
А там пусть всё огнём гори...
Ну надо же, замкнулся круг
В срок мной исполненных услуг!»
Вернёмся мы к постельной сцене:
Иван привстал чуть на колени,
Рукой облапил гибкий стан,
Припал губами он к губам,
Ладонью скрыл девичью грудь,
Другой рукой продолжил путь
Вдоль бёдер шёлковых – туда
Попасть мечтает муж всегда…
Ногам он тоже дал работу:
С уменьем ловким и охотой
Он деве пяточки погладил
Большими пальцами в ногтях.
Потом свой стан меж ног приладил…
Пока дивчина грезит в снах.

И незаметно для себя
Иван свои одежды снял
И голым стал, как тот сокол.
Себя в искусстве превзошёл
По обладанью женским телом.
Вот постепенно осмелел он.
Легко покусывает ушко
И шею поцелуем жжёт,
Едва укрыл свой рык в подушку,
Когда прошёл меж ними ток.
Дивчина чаще задышала,
Но сон глубокий продолжала,
К груди Ивана прижимала
И нежнейших слов набор шептала.
Они взошли на пик блаженства,
В груди Ивана мало места,
Чтоб удержать любовный вскрик.

…Мы не забыли ни на миг,
В чей дом (!) прелюбодей проник…
Итак, полночный друг наш Ваня
Утратил самообладание
Из-за пульсации крови
И неожиданной любви.
Себе детина навредил –
И страстным стоном разбудил
Отца дивчины, колдуна!..
Тот встал уже во мрак угла
И одиозно наблюдал,
Как тать насилье вытворял.

В другом углу была старуха,
Ловила вздохи в оба уха.
Следила, как творится страсть,
И, видно, слишком увлеклась,
Что аксакала проглядела,
Когда прокрался мимо тот.

Но как подсматривать умела!..
Ей по спине струился пот.
Стояла прямо, словно призма,
Во власти жадной фанатизма,
Иными мыслями жила,
Как будто с Ванею была.
Вдруг услыхала ведьма стук,
Похожий на паденье звук.


От грёз она тотчас очнулась,
Подобралась и встрепенулась
И на давешний шум пошла.
И что же ведьма там нашла?
Её полвека как любовник,
Лежал колдун, держа половник
В своих мозолистых руках.
Воскликнула старуха «Ах!»
И дальше:
– Мы же не сказали
Отцу, что с дочкой замышляли!
Хотя б не помер, был бы жив.

Момент был столь красноречив!..

Вот где все страсти и мордасти
В одно мгновенье и случатся!
Старик лежал, раскинув руки,
Едва дыханием движим,
А на лице – гримаса муки,
И бледный месяц, словно грим,
Его, как саваном, укрыл.

Над ним колдунья наклонилась,
Она была почти в слезах,
В ней даже нежность появилась,
Мелькнула, что ль, любовь в глазах?
Она взяла его на руки –
Был лёгкой ношею старик –
И унесла его под звуки
И шум любви, счастливый крик.
Тогда уже все стоны стихли,
Иван с дивчиною поникли,
Устав от сладостных утех.

Красавица уже не спала…
Лежала томно и молчала.
Прильнула к Ване гибким станом,
Опалена любви пожаром,
Глаза чуть-чуть полураскрыла,
Ивана взглядом одарила.
Пролепетала:
– Я ждала,
Скучала, по ночам звала.
Белугой выла, не спала,
У глаз морщины нажила.
И вот ты здесь, любимый Ваня.

Любовник грохнулся с дивана!!!

Он начал шарить впопыхах
Свою одежду. И впотьмах
Как смог набросил одеянье
И замер, словно изваянье.
Едва оправился, спросил:

– Я имя не произносил.
Откуда?.. Как его узнала?
– Довольно! – та в ответ сказала. –
Колдунья Фатия мне мать.
И мне ль таких вещей не знать!
Зовут меня Закира, Ваня.
И в чайной гуще из стакана
Мы вместе с мамой Фатиёй
Давно узрели образ твой.
Прошло полгода. Наконец
Ты объявился, молодец.
Я знала, как ты шёл мне вслед
И на верблюде укрывался
За кизяками. Так старался
Представить, что тебя там нет!
Меня, дружище, не обманешь!

Я, правда, думала – ты станешь
Со мной с верблюда говорить.
Но ты решил все чувства скрыть...
Я испугалась, что ко мне
Дорогу не найдёшь уже.
Но ты изысканней задумал,
Узнав, где я живу в ауле.


Так ты пришёл к моей мамане,
Что обещал ей, я не знаю.
Но вот ты здесь, в опочивальне,
И я тебя предупреждаю:

Законы нашего народа
Суровы в отношенье к тем,
Кто вытворяет шутки вроде
Того, что сделать ты успел.
Возобладал ты женским телом,
Меня невинности лишил.
И при поступке этом смелом
Оставить вдруг меня решил...

Тут предложила дева Ване,
Что им бы пожениться надо,
Иначе как его казнят –
И головы в три дня лишат,
Помучив голодом и мором;
Саму её с большим позором
Клеймом отметят на всю жизнь.
Я, дескать, от тебя ребёнка
Зачну сегодня в эту ночь.
Меж нами начинает только
Гореть любовь, и я не прочь
Урокам ласки научиться,
Мне уж девичество невмочь…
Закира, статная девица,
Призналась, что Иван ей снится
Почти полгода и она
Страдала, но его ждала.

Добавим мы: путём обмана,
В чём пособила дочке мама,
Она избранника теперь
Заполучила без потерь!

Иван рассматривал дивчину
В лучах мерцающей лучины.
Изгибы плавных бёдер плыли
Волной желанною к ногам;
Казалась грудь упругой, сильной,
Был тонок у Закиры стан.
Очей глубокая прохлада
Чернеет за травой ресниц.
Ну что ещё желать-то надо?
Спеши, Иван! Скорей женись!

Осмотром Ветреный доволен.
«Невесте» выдал:
– Всё, женюсь!
Тобой, нежданная, я болен,
А безголовия – боюсь.
Судьба нам, видно, предрешила
Быть вместе. И да будет так.

Иван обнял её вполсилы,
Упал в постель с ней, вертопрах!
Они опять любили страстно
Друг друга и устали вновь.
Любовь!.. Она над нами властна,
Она так колобродит кровь!
За разом раз они устали
И вновь беседу продолжали:

– Ты будешь, Ваня, мужем мне.
Нам надлежит немало дней
Быть вместе. Дом отец подарит.
Мать утварь всяческую, ткани,
А брат – козу да лошадей.
Мы народим с тобой детей –
Жизнь с ними станет веселей!
Но ты клянись мне Богом вашим,
Что будешь лишь меня любить.
Иначе попрошу мамашу
Навек тебя приворожить,
Заклятьем страшным приручить…

Иван молчал. Он думу думал:
«Ну разве можно запретить
Болеть и – подхватить простуду?
Или нежданно разлюбить?..»
Он просьбу странною нашёл
И к заключению пришёл:

С Закирой надо согласиться,
Не дать ей мысли усомниться
В том, что она ему люба.
И он сказал на ушко:
– Да!
Клянусь я обо всём забыть
И лишь с тобой свой век прожить!
Сам пальцы за спиной скрестил –
Чтоб против Бога не грешить.

Размякла дева обещанью,
Прижалась к Ване гибким станом.
…Под простынёю стыд укрыли
И… соглашенье довершили.

Ах, младость, младость! Это счастье.
Вдруг забываешь о несчастье,
В душе кипят, бушуют страсти.
И жизни восклицаешь: «Здрасьте!»
Готов брать крепости опять,
Способен подвиг совершать.
И всё влюблённому подвластно
Ежеминутно, ежечасно,
Жизнь впереди и так длинна!

Но полно!.. Нам уже пора
Знать, с колдунами что случилось.
Фатия с ношей объявилась
В просторной комнате. Она
В кровать сложила колдуна.
Над ним руками ворожила,
Потёрла уши и виски,
За седину волос схватила,
Скрутила в кольца волоски,
Пропела колдовскую лиру –
Забыла напрочь про Закиру!
Жизнь в дряхлом теле потекла.
Она подушек под бока
Зарибу-колдуну сложила,
Сама же на полу легла.

Колдун пришёл из сновидений,
Матёрый, злой. Знал, без сомнений,
Поступки доченьки своей.
– Теперь-то покажу я ей,
Как мужиков водить в постель.
Возьмусь 3акиру обучать
Манерам кротким и степенным!
А то ведёт себя как стерва.

Но пыл умерила Фатия:
– Да у тебя неврастения!
Дочь наша выросла давно,
И время ей уже пришло
Любить, любимой быть, счастливой.
Испортишь ты старания, милый,
К чему готовились так долго.
Зариб молчал со взглядом строгим.
А бывшая его жена
Шептала новые слова:
– Я всё давно об этом знала!
Но дочь просила – я скрывала,
Боялась сглаза и огласки.
Прости, что раньше не сказала,
Сам знаешь, действовать с опаской
Должны мы, чтобы воплотить,
Чего могло бы и не быть.

Колдун хранил молчанье гордо,
Пытливо взглядом её ел.
Он быть уверенным хотел,
Что вышло всё у них неплохо,
Без осложнений и проблем.
Час спорили они, рядили,
Возможный негатив судили.
И успокоился Зариб –
От перебранки он осип.


Закончив споры, спать легли
И сном забылись, как смогли.

Блажен, кто знает цену ласке.
Вот он открыт, стоит без маски –
В очах искрится новый свет,
Жестокий мир стал доброй сказкой;
Найти бы каждому ответ,
Возможно, где его и нет…
Готов идти на риск... с опаской,
Шептать любимой полный бред,
Как новорожденный поэт.
Он будет грезить и мечтать,
О чём-то новом помышлять.
Захочет звёзд с небес достать
И милой в блюдце их подать…

Чтоб перед вами не лукавить,
Желаем мы ещё добавить:
Ивана к свадьбе подтолкнула
Бесперспективность жить в ауле
Среди барханных куч песка,
Где жизнь идёт, коль есть вода…
А также он не знал пока,
Как сможет скрыться от любовниц,
От торжества сего виновниц,
При их-то силе колдовства!
Сказав Закире: «Я люблю,
Жизнь без тебя не зрю свою!» –
Иван в душе умело скрыл
К свободе страсть, которой жил.

***

…Тем временем со всей страны
Друзей и близких колдуны
На свадьбу кликнули. И скоро
Из кишлаков, пустынь, аулов
Они явились, словно свора
Голодных псов, зубастых ртов,
Чтоб огласить на мир любовь.
И колдуны за будь здоров
Соорудили сто столов!

Колдун Зариб был именит…
Ему никто не запретит
Творить магические руны,
Он мог сыскать такие струны,
Казалось, в пагубной душе,
Что полумёртвый дух уже
Мог исцелиться и… ожить!..
К нему за помощью спешит
Всяк, кто не мыслит в колдовстве.
И он даёт всегда совет:
Как денег выпросить у бая;
Когда удобнее зачать;
Прожить ли жизнь без урожая.
И как шайтана прочь изгнать.
Он мог предсказывать погоду,
Лечить животных, принять роды,
Гадать рисунком из песка.
Он чуял зло издалека!
Сам град Хифаз гостей послал:
Правитель Кан Зариба знал.

Ведь не без помощи того
Стал властью обличён такой:

Десяток лет тому назад
Пришёл он к мудрецу Зарибу
И передал, что был бы рад
Хифазом править.
Тут же сливу
Колдун в саду своём нашёл,
Всю мякоть вырезал ножом,
А кость меж пальцев раздавил
И чуть ли не лишился сил
От напряжения и натуги.
С часочек он топтался в круге,
Как знатный северный шаман.
Он Кану сан наколдовал:
Хифазом через месяц править
Проситель стал.
…И вот поздравить
Явился лично в паланкине
На свадьбу Вани и Закиры.

Не глядя на высокий чин,
Зариба обнял, огласил
Гостям, что от души желает
Молодожёнов сам поздравить!
Засим при всём честном народе,
Отдавши дань последней моде,
Прочёл правитель шесть стихов –
Был сильный ритм и складен слог.
Бокал за молодых поднял.
Ивану перстень свой отдал,
Закире – золотой поднос
С чеканкой дивной сотни роз.
И, отойдя от приглашённых,
Зарибу шёпотом сказал:

– Прошу твоих умений тёмных…
Мне сан правителя стал мал.
Как раньше было, поколдуй,
В дуду шаманскую подуй,
Трав с зельем жаб соедини,
Не откажи мне, пособи!
Мечтаю я халифом стать.
Меня к тому склоняет знать.
Что скажешь, буду исполнять.
Могу ль я помощь ожидать?

– Ах, Кан! – колдун ответ держал. –
Об этом я все годы знал.
Твой срок ещё вчера настал:
Пока ты был в пути ко мне,
Пожар случился во дворце.
И бывший наш халиф в огне
Сгорел, о чём прочёл в песке
Сегодня ранним утром я.
По роду ты халифом стал.
Но ты не говори об этом:
Народ всё может переврать.
Весть за тобой несётся следом,
Её ты завтра должен знать!
Кан погрустнел. Но счастлив был:
Он халифат заполучил!

***

Шатры под солнцем натянули,
Подушки кинули в песок.
На свадьбе все тогда гульнули,
Всем щедрый перепал кусок.
И много выпили вина
Из погребочков колдуна.
Закира, нежная невеста,
Была чудесна и прелестна
В своём наряде дорогом.
Она сидела за столом
Победно, гордо и достойно.
Ивану было душно, знойно
На свадьбе собственной сидеть,
Устал он много пить и есть.

От яств ломились все столы.
Не умолкали песни, пляски.
Иван с Закирою ушли,
Чтоб отдохнуть от свистопляски
Наедине и от души.
Они у сна немного взяли,
Всё больше радость доставляли
Себе любовною игрой.
Был неустанным наш герой
В утехах с милою женой.

Потом они к гостям сходили
И снова ели, снова пили.
И счастлив был Зариб-колдун.
Он к зятю Ване пьяно льнул,
Его прилюдно лобызал
И кунаком сто раз назвал.
А степняки, бия в ладоши,
Кричали, что Иван хороший
И крепкий, видимо, жених
При внешних качествах своих…
Иван ловил по сторонам
Настрой в одеждах скрытых дам.
Но ничего не различал:
Наряд одежд, увы, скрывал
Изгиб фигуры, стройность стана…
Ручной работы башмачок
Иль чёрной прядки завиток –
Всё было скрыто нежной тайной
Под паранджами от Ивана.

Но тёща Фатия, сияя,
Глазами внаглую стреляя
По статным Ваниным чреслам,
Уж тосковала по часам,
Что с ним была уединена,
Прекрасной девой обращена.
И зависть к дочери росла –
Вот жениха оторвала!..

На свадьбе, правда, казус вышел:
К Ивану Урлуг-бай пристал,
Он жениха был ростом ниже,
Но родовит.
И сей нахал
Махал руками перед Ваней,
Кричал, что сам давно влюблён
В Закиру; он лелеял планы
Жить с ней в имении вдвоём.
– Но ты, чужак, сюда явился, –
Урлуг-бай брызгал злой слюной, –
Из-за тебя надежд лишился,
Сейчас разделаюсь с тобой!

Извлёк он ловко нож вострёный,
Приставил к горлу жениха,
Иван, как громом поражённый,
Хотел быть дальше от греха.
Инстинкт сработал: он подпрыгнул,
Избегнув лезвия ножа,
И вдруг врагу зашёл за спину,
Плечо скрутил и не спеша
Извлёк орудие, откинул.
Обидчика в песок уткнул
Лицом, потом два раза пнул
Под зад, дыша адреналином.
Раздались крики «Караул!».

Примчались братья Урлуг-бая
И, ничего не понимая,
Вокруг поверженного встали,
Сверля глазами жениха.
Примчалась шустро Фатия,
Шепча заклятья перемирья.
Зариб пришёл. Полно зевак,
Кому дай зрелищ или драк.
Но Ваня был уже спокоен –
Лежачих бить он не мастак.

Но как колдун Зариб доволен:
Зять Ванька ловок на кулак!

Застолье вскоре продолжалось,
Как будто зло не задержалось.
Лишь Урлуг-бай сидел, молчал,
Он за позор отмстить мечтал.

***

Но речь ведь, право, не о том,
Как пировали за столом.
Почти уже неделю муж,
До дел любовных Ваня дюж,
В чём мастер был первостатейный.
В нём дух пытливый и затейный
Ни на минуту не дремал,
Лишь треволнений добавлял:
Невесте милой это в радость,
Её так и вводило в шалость
Его умение любить.
Она уроки изучить
Взялась охотно, да так рьяно,
Что чуть не изжила Ивана!

Вот только, други, чёрта с два
Забыл жених наш о свободе!
Он думал о своём исходе
При самой лютой непогоде,
При знойном солнце в небесах,
При хитром месяце в звездах,
При тесте, знатном колдуне,
При Фатие и при жене…

Добавим мы ещё в рассказ:
Он собирал себе в припас
Сухого мяса, сухарей,
Свечей из воска и огниво,
Сигар конопляной крапивы,
Какой одежды потеплей,
Большой бурдюк вина хмельного
Для путешествия такого.

…Полна котомка. Меньше слов,
Что через силу есть любовь.
И легче быть нам откровенней,
Мы отгоняем прочь сомненья
И говорим: решил бежать
Недавно сделавшийся зять!
Нельзя Ивана удержать
Зачатым чадом и обманом,
Игрой любовной, гибким станом.
Пустое всё! И тут, друзья,
С ним согласятся все и вся.

Наметил Ваня страшным лазом
Уйти тайком почти что сразу,
Когда насильно мужем стал.

***

Усталый дом давно дремал –
Здесь от женитьбы всяк устал.
А молода жена Закира,
Пока посуду перемыла
За всем аулом после пира,
Едва к постели добралась –
Сегодня ей не до любови –
И снам счастливым предалась.
Иван подлез под изголовье,
Куда заныкал свой припас,
Извлёк его. Затем с тоскою
Жены нежданной милый лик
Запечатлел, к устам приник.
И, воровато озираясь,
Наделать шума опасаясь,
В заветный чёрный лаз проник…

В подземном мраке – крот безглазый,
Иван свечу поджёг и сразу
Суму забросил за плечо,
Не зная, делать что ещё,
Вздохнул свободно полной грудью.
И чтобы как себя отвлечь,
Проговорил:
– На перепутье
Я нахожусь. Пора бы мне
Нести отсель проворны ноги!

…Вот лабиринтовы чертоги
Ивана лихо понесли,
Куда и мы за ним пошли.
И гулко эхо спотыкалось,
По древним стенам тень металась.
Жуть пробирала до костей.
Хотелось вырваться скорей
Из темноты на Божий свет,
Пока в мозгах не начал бред
Злокозни строить и шалить.

Как кто-то может здесь бродить?
Здесь даже запахи чужие,
Не человечьи, никакие.
Весь воздух тут пропитан злом.
Бежал во тьме Иван бегом
Под шум шагов, под сердца стук,
Вприпрыжку мчался, во весь дух,
Куда подальше от Хифаза,
От тайного к Закире лаза,
От мстительного Урлуг-бая,
Его семьи, что помышляла
Зарибу родственником стать…

Поближе к радостной свободе!..
Его тоннель принял в чертоги,
Под эти призрачные своды,
Несутся Ветреного ноги…
И поворот за поворотом,
И лёгкий спуск, крутой подъём,
На стенах слизь… Большой проём…
Как зубы, сверху сталактиты
Ивану преградили путь,
С трудом проник их и чуть-чуть
Не пал с обрыва: круто плиты
Подземных сводов вниз ушли.
Иван назад идти решил...

Опять зубастая пещера,
Он миновал её змеёй.
Страх рядом жил, но только вера,
Что он свободный и живой
И мог владеть своей Судьбой, –
Вот что ему придало силы.
Тут мысль пришла: «А вдруг Фатия
Меня в обман тогда ввела
И всё про лабиринт лгала?
Как я увижу белый свет?»

Здесь сердце Ванино забилось,
Пульс стал набатом мозг давить.
Он молод, он желает жить.
Зачем же с ним всё так случилось?
Он сам вина своих страданий,
Большой лопух и лоботряс,
А также тать и ловелас,
Итог – в чертогах он увяз
И нет ему отсюда ходу.
Обрёл подземную свободу!..
Но тихо! Что вдали за шорох?
Скользящий, трущийся, чужой.
Иван ушёл от мыслей вздорных,
Контроль вернулся сам собой.

Он ждал. Вдруг впереди сверкнуло.
Ивана холодом обдуло.
Душа забилась, словно лань,
Лоб взмок. Сопрела потом длань,
Которой он свечу держал.
Свет беглеца перепугал,
И он на месте тут же встал.
Два мрачных огонька моргали;
Их обладателя едва ли
Сквозь темень можно разглядеть.
Без Бога здесь никак нельзя:
Припомнил Ваня образа,
Закрыл усталые глаза
И «Отче наш» давай читать,
Как в славном граде Златоусте
Его учила баба Дуся.

Закончил. Стало легче духу.
Себе Иван проговорил:
«Видать, в засаду угодил
К какой-то жуткой грязной твари!» –
Помыслил Ваня. И издали
Ей прокричал:
– Иди ко мне!
Врагом не стану я тебе,
Коль зла не пожелаешь мне!

Но Нечто слова не сказало.
Оно молчало и мерцало
Как будто жёлтым цветом глаз.
И вдруг издало дикий глас,
И шорох в лабиринт пополз –
Навстречу враг Ивану полз!
Согнув устойчиво коленки,
Спиной прижался к склизкой стенке,
Извлёк из-за ремня тесак,
В нём дух борьбы! Какой там страх!..
Перед собой его держа,
Он нападенья ожидал.

А сердце билось жутко так,
Что стук стоял в его ушах.
...Зловоньем резко напахнуло,
Свечу лишь чудом не задуло,
И вскоре появилась мразь,
Какой не видел отродясь
Наш путешественник чертожный:
Змея в сегментах многоножья,
Остры клыки на страшном рыле
Об аппетите говорили,
Злоба же жёлтых мрачных глаз
Лишила прыти Ваню враз.

– Здесь мало будет мне ножа!
Уж лучше сразу умереть,
Чем ждать и знать, что могут съесть.
Какого лез сюда рожна?
Ну чем Закира не жена? –
Вот что себе Иван бубнил,
Лишаясь храбрости и сил.

Но изумлению нет предела!
Тварь подземелья пролетела
На доброй сотне шустрых ног
И скрылась с шорохом в чертог!..
Так быстро, словно убоялась
Того, чего ей повстречалось...

Смрад жуткий в воздухе стоял,
Огонь свечи едва дрожал,
А наш герой ещё слыхал,
Как эхо сотрясало свод,
Ему казалось, что ревёт
Оно, испуганное, злое,
Как недовольное собою.

И, славя чудное спасенье,
Суму поставил на колени,
Извлёк вино и жадно пил
И всё Судьбу благословил.
Свеча качала тени мрака.
– И повезло ж тебе, чертяка! –
Вздохнув, Иван себе сказал. –
Видать, конец твой не настал...
Ещё вина он пригубил
И сухарями закусил.
Затем крапивную сигарку
Он запалил огнём огарка,
И дым над свечкою поплыл.
Размяк Иван, он – был! Он – жил!..

И, как учила Фатия,
Сосредоточился на том,
Страны чтоб облик незнакомый
Представить, где в иных краях
Есть много моря-океана,
Где острова стоят в туманах,
Где нет погони, страха нет,
Где так же светит солнца свет,
Где парусами корабли
Горды, могучи и вольны…

…Все мысли были второпях.
Поэзии в них не хватало?
В каких таких иных краях
Бродяжить Ветреному стало?
Что он удумал? Острова?!
В какой стране, с каким укладом?
А все ли ведьмины слова
Собой являлись сущей правдой?

Не смог Иван переместиться,
Куда он втуне взор бросал!
Сердечко уж в волнение билось,
Он так устал, он страдал…
И мысль в мозгах зашевелилась,
Что ведьма всё врала ему,
А он поверил, лоботряс,
В чертогах по уши увяз,
И нет ему отсюда ходу.

…Под эти мысли о свободе,
Иван свой завтрак завершил.
Опять вина глотнул, спокойно
Глаза усталые прикрыл,
Затем он снова попытался
Представить образ островов:
Шум моря, вольных чаек зов
Над морем горько раздавался;
Да сине небо на просторе.
…Усталость одолела вскоре,
Заснул наш путник беспокойный.
Без сновидений просидел он
Наверно, где-то полчаса.
Когда же он открыл глаза,
То рядом он заметил дверь…

Куда ж она ведёт теперь?
Не караулит ли там зверь,
Покруче подземельной твари?
– Эх, право, что мы не видали!

Махнул с плеча рукой Иван.
Он стал плеваться по углам,
Дал волю полную рукам –
Крутил, как мельницей махал,
И злую ведьму вспоминал.
И хоть в шаманских плясках Ваню
До этих пор не замечали,
Он сотворил их, как сумел,
Хотя изрядно употел.

Дверь проскрипела, растворилась.
За ней не находился лаз,
Каким недавний ловелас
Попал к жене своей Закире.

В чертоги свежесть ворвалась
И растворилась в затхлом мире. 
А там, средь рваных туч небес,
Иван и разглядел конец
Своих подземных злоключений:
Лукавый месяц ковырялся
В созвёздных кущах, как гурман.
Бродяге хитро улыбался,
Как будто Ваню поджидал.
Ему мигнул, за тучу скрылся,
Мол, выбрался, и будь здоров!
Теперь, ищи, где очутился,
Коль ты отверг свою любовь.

Иван за дверь из подземелья
Шагнул, отринув все сомненья…
Ногой пошарил по земле,
Нашёл булыжник, а затем
В проём дверной его вложил,
Чтоб кто случайно не закрыл.
– Свершилось чудо! Подземелье
Меня куда-то привело.
Но так ли близко я от цели,
И от Зариба далеко ль?
А вдруг я в стороне Хифаза,
Среди пустынь, среди песков?
Тогда хоть вешайся мне сразу –
Я к этой жизни не готов…


В неизвестности

И  огляделся он вокруг,
Определить места пытаясь,
Ещё как будто сомневаясь,
Что получилось как-то вдруг
Живым из бабкиных чертогов
На белый свет явиться вновь.

Вдали услышались Ивану
Раскаты волн о берега.
Он сам стоял в лесной глуши
Среди каменьев и вершин,
И стрекотали светляки
Лягушки квакали вдали.
Ух, ноздри морем щекотало,
От ветра вдруг похолодало.
Иван уселся на валун,
Протяжно пару раз зевнул,
В который раз винца хлебнул,
Залёг в кусты – тот час заснул.

Ему пригрезились вампиры:
По лабиринтам шли за ним,
И возглавляла их Закира,
Рычала:
             – Вот он, мой жених!
И сотни аспидов летели
Вслед беглецу, шурша во тьме,
То ли крылами, то ль ногами.
Рубашка потная к спине
Прилипла плотно и мешала
Уйти от злобных упырей.
А Урлуг-бай ей помогал,
Он громче всех «Ату!» кричал,
По скулам вниз, через усы.
Клыки вострённые росли;
Видать, погоню возглавлял,
Глазами, как шайтан, вращал.
На заднем плане Фатия,
И фурия, и бестия,
Грозила пальцем вслед Ивану,
Словами бранными ругала.
И эхо подземелья ей
В лихой погоне помогало.

Схватил за ногу кто-то Ваню,
Едва на пол он не упал.
Вокруг такое зло витало,
Какого наш герой не знал.
Всё больше он упасть боялся,
А потому не убыстрялся
И равновесие старался
В подземных сводах удержать.
Одной рукой стены держась,
Второй – котомку прижимал,
Чтоб не вихляла, не мешала
В кромешной тьме и без свечи
Проворны ноженьки нести.

Его, конечно же, нагнали,
И уронили, и пытали.
Ногами били по лицу,
Мол, так и надо подлецу,
Иван кричал что было мочи,
Мол, нет вины его ни в чём,
Но стая казни смертной хочет.
Кровь беглеца текла ручьём,
А нечисть чавкала, хрипела.
Подумал странник: «Плохо дело!»
Как шибко кровь из вены пьют.
Я не жилец.  Меня прибьют…»

На этом месте он проснулся,
И понял, что приснилась блажь.
Взглянул на солнце, улыбнулся,
Прочёл молитву "Отче наш":
«Оставь, Господь, долги нам наши,
Как мы себе их оставляем,
Для тех, кто в наших должниках,
И не введи во искушение,
Но от лукавого избавь…»

Так из души он сбросил груз.
...Над ним весел ивовый куст.
Роились мухи с мошкарой.
Трава усыпана росой.
Беглец озяб и весь промок.
Он слышал моря шепоток
Да крики чаек вдалеке.
И вот уж снедь в его руке –
Глоток вина его согрел,
И жить он снова захотел.


Ещё не зная, где случился,
Иван смекнул, что получился
Трюк с подземельем Фатии.
Но сможет ли она найти
Его в забытом Богом месте?
Ведь он Закире муж, и если
Тесть с тёщей кинутся искать,
Ему бы знать, куда бежать.
И он взгрустнул тогда слегка,
Что… так Закира далека.

Но делать нечего. Пока
Он полон силы и здоровья,
Хлебнул винишка два глотка,
Решил, что надо двигать к морю.
Теперь желал он одного –
Чтоб от Закиры далеко
Да от тварюги подземельной.
На дверь дубовую глядел он
С немым вопросом на челе:
Залез бы он иль не залез
Опять во тьму, чтобы попасть,
Туда, где мог бы он пропасть?

Итак, закончив завтрак кушать,
Подумал беглый – будет лучше
Разведку боем провести:
Пройти до первой же горы,
Взобраться, а уже оттуда
Увидеть, есть ли рядом люди;
Найти ночлег на пару дней,
Того гляди, ещё идей
Жизнь, коли жив, подбросит…
И хорошо бы, чтобы лошадь
Продал бы кто-нибудь ему – 
Припрятал злато он в суму,  –
А может, лодка в два весла
Его бы морем понесла...

И влез на дерево Иван,
На сук осины привязал
Платок, на свадьбу подарённый,
Чертог отметить потаённый.
И двинул в путь, пока светло.
Светило солнце хорошо.
Немного времени прошло,
Когда тропу к горе нашёл,
И встал у самого подножья.
Стал забираться осторожно
По тропам диким, по кустам,
По дебрям стланика, камням
На самый верх, как скалолаз,
Храня терпенье про запас.

И шаг за шагом на вершину
Иван взобрался. По осине,
Куда платок свой привязал,
Нашёл, где свой подъём начал,
И глядя на ориентир,
Он стал оглядывать весь мир,
Который был, как на ладони.
И слышал он, как ветер стонет
В копне его густых волос.

Он руку козырьком поднёс
К глазам, чтоб солнце не слепило –
Оно уж за полдень всходило, –
Окрест себя пять раз кругом
Всё оглядел. Увидел он,
Что прямо плещется лиман,
А в нём – как будто истукан – 
Застыл прелестный островок,
Укрытый зеленью, как  в мох,
На камнях скальных чаек след –
Там жизнь скудна, там люда нет…

В лиман правей река впадает
И там же радугу рождает.
Левее – моря гладь сверкает,
Над нею чаек рой летает.
На море пара кораблей...
Веслами полны ладьи те,
Они в каких-то ярких красках,
Носы судов – драконьи маски;
До ватерлинии красно,
Кормы оранжевой укос
Весь золоченный. На вопрос,
Куда Ивана занесло,
На ум скитальцу подошло:

 – Такие судна попадались
В восточных странах иногда
Таким же, как и я скитальцам
На службах разным парусам...
Воинственные, злые люди,
Мечами могут дуб свалить,
У них свой бог – Амида Будда. –
Ну, надо ж мне так угодить!..

Те, кто не в курсе, те смеялись,
Что бредни это, ерунда.
Они ж потом ему встречались,
Под ром кричали «правда, да:
Законы, нравы, быт японцев
Евразиату не знаком.
О них легенды слышит он,
А сам судами вдаль обходит…
Кто в плен попал – тех не находят!»

Уж коль я не Иван-дурак,
Круг в парусах – японский знак.
Из полымя да прямо в пламень
Попал я, Ветреный чудак!..

Себе затылок почесал он,
Вздохнул глу6око, а затем
Подумал: что дается Богом –
Не отвергается никем.
Продолжил Ваня наблюденье,
Надеясь в тайне, что всегда
Успеет в злое подземелье,
Но надо ли спешить туда?

Вокруг всё было безмятежно.
И жить Иван хотел, конечно.
И вот на камне он сидит,
Забыв уже про лабиринт,
И ищет выход в тупике.
Сидел так долго, что в ноге
Случились колики. И в миг
Подпрыгнул Ваня и кричит:
– Пора мне в дело дым пустить,
Чтобы внимание привлечь
Тех, кто находится далече.
И кто там вахтенным стоит,
Сигнал заметит, может быть.

Решил он этак поступить:
Дровишек смольных раздобыть,
Зелёных трав да сухостой,
Чтоб получился дым большой.
Огнивом запалил он кучу
И взвился в небо дым могучий,
Как столб поднялся над горой,
Понёсся в сторону струёй…
Иван же время не терял –
Окоп себе сооружал:
Создал в ложбинке бугорок,
Его затейливо сложил,
А дно травою устелил.

В неволе

И скоро-скоро ветерок
На корабли послал дымок.
Часа, наверно, через два
Затейник  наш возликовал:
От одного из кораблей
Отчалил бот и взял правей;
В лиман вошёл, где обогнул
Зелёный остров. Распугнул
Дремавших чаек на камнях...
Иван отметил ладный мах
Трёх вёсел с каждой стороны. -
«Наверно, все они дружны,
Коль движут лодку в унисон.
Там дисциплина», – мыслил он.

Не боле полчаса минуло,
Как небо туча затянула
И скрыло солнце. Дождь пошёл.
Иван приятственным нашёл
Окоп, что давеча устроил.
Себя он к встрече подготовил –
Поглубже в ямину ужился,
Как смог, –  каменьями укрылся,
Дыша едва в одну ноздрю,
И ветру чуждый и дождю.

Вот снизу камни зашуршали,
Они усердно упреждали,
Что кто-то в гору спешно лез.
Мелькнули тени и исчезли,
Как откровение чудес.
«Неужто затаились, если
Молчат и голос не дают?» -
Подумал Ваня.
Тут как тут
Над ним каменья разверзались,
Ему лазутчики старались
Нарочно сделать побольней:
За чуб косматый прихватили
И тумаками наградили,
Лицом к земле под ливень злой.
Успел шпион лишь крикнуть «Ой!»
Стянули шею бечевой,
По почкам стукнули ногой,
Скрутили руки за спиной.
И всё в кромешной тишине!
Потом – бац-бац! – по голове,
В глазах –  радужные лучи;
И мир померк, как свет свечи.

***
Чтоб времени не тратить зря,
Мы вам поведаем, друзья,
О том, что Ветреный не знал,
Когда сигнал судам подал.

На кораблях, заметив дым,
Разбужен был имперский сын.
И заподозрил он измену.
Сто самураев на колени
Упали, лбами стукнув пол, – 
Раздался, словно эхо, гром.
Князь Мацухито обошёл
Своих вассалов мелким шагом.
Молчала вся его команда –
Желающих в немилость впасть
И обезглавленным упасть
Средь самураев не сыскать!

И видя преданные спины,
Решил наследник без причины
Голов вассалов не лишать.
Он приказал дозор послать
На остров Кио, где был дым.
Сын императорский засим
Отправил лучших самураев
Под  генеральством  Курама-но
На лёгком боте сквозь лиман.
В то время с неба дождь упал,
И все, кто в лодке был, промок.

По косам грозных самураев
Вода стекала в три ручья.
На непогоду не взирая,
Молитвы Будде вознеся,
Команда вправо забирала,
Теченьем их сносило в бок.
Но вот заветный островок
Стал приближаться и расти –
Умели воины грести!

Уже стеной лил с неба дождь…
Промокли воины насквозь.
И, разгоняя в теле дрожь,
Взошли на гору.
Ну, и что ж
Они заметили вокруг?
Костра едва дымящий круг
И инородный бугорок
Из свежесобранных камней.
Похоже, что в него залёг
Лазутчик, ниндзя, лиходей.
Махнул рукою Курама-но,
И пара шустрых самураев
Врага из схрона извлекли.
Скрутили, стукнули, он стих
И бессознательно поник.

Рот Курама-но обнажился
И чёрный ряд зубов явился
Как удивления оскал:
– Вот это перца я поймал! – 
Своим он воинам сказал.
И про себя: «Кинжал под сердце
Вонзить шпиону-иноземцу?
Или доставить господину,
Чтоб пыткой тот нашёл причину,
С какой итеки* взялся здесь?                * Варвар (яп.)
В итоге, он  такую честь
Решил оставить Мацухито:

«Не будет это мне забыто,
Коль это чудо мной убито!
Не совершу такую глупость.
Изображу-ка лучше тупость,
Чем окажусь чуток умней!»
Он гаркнул зычно двух стражей,
Шпиона прикрутили сразу
На копья, словно тот – носилки.
С горы спустили, потрусили
Быстрее к лодке, всё бегом.
Достигнув на тропе развилки,
Они пошли уже пешком.
Один остался из вояк,
Смолистой веткой просто так
Следы, как смог, так и замёл –
А вдруг за ними кто-то брёл?!.

Ивана в лодку загрузили,
И прочь от острова поплыли
Через лиман да по волнам,
К стоящим в море кораблям.
Погода круто изменилась
И в небе солнце объявилось.
Лежал шпион наш безмятежно,
Хотя в сознание, конечно,
Пришёл, но вида не давал.
Сам Курама-но задремал
Под вёсел мерный взмах спокойный.

Достопочтимый и достойный
Ему пригрезился шоен*,                * Имение (яп.)
Где сотня рисовых полей
Именье это окружало.
На жизнь Курама-но хватало.
Ну, а излишки тем сбывал,
Кого лишь самолично знал.
Во сне пришло ему виденье,
Что гость пришёл к нему в именье,
Итеки пленный. Вот те раз!
Курама-но проснулся враз.
«Амида Будда, – прошептал он, -
Ещё такого не хватало.
Избавь от этого меня!»

И, осенив себя знаменьем,
Курама-но вздохнул глубоко,
На самураев исподлобья
Взглянул, тряхнул своей косой,
Итеки зло поддел ногой,
Тот ойкнул, дёрнулся и стих.
Плыл над лиманом чаек крик
И приближались издали
На якорях же корабли.

Иван лежал.  Ни сном, ни духом,
Ловил лишь вёсел всплески слухом,
Не видя, кто его пленил,
Он отдыхал, не тратил сил.
Уверен был наш инок странный,
Что череде его страданий
Ещё не наступил предел.
«Я сам быть найденным хотел!» –
Себе сказал он и... заснул.
Очнулся оттого, что пнул
Его ногой поработитель,
Злодей, из схрона похититель,
Пока он, связан по рукам,
В волнах случайно задремал.

***
…Крюком Ивана подцепили
И за борт судна уронили.
Затем небрежно приподняли,
Рывком повязку с глаз сорвали.
Иван зажмурился от света,
Сквозь резь в глазах размежил веки,
И был, конечно, удивлён,
Кем на горе он был пленён.

Один из них тем выделялся,
Что лучше прочих одевался.
Высок был ростом, кожей светел,
Осанку ровную держал.
На нём одежды дорогие:
Штаны  пурпурные из шёлка
Волнами плавно пузырились
Под ветер шлейфом по полу, 
А плечи белая накидка
Подчёркивала тела стать.
Иван отметил чёрный волос
Вплетённый гордо на макушке
Какой-то сетчатою тканью.
Сам юноша казался выше
Благодаря причёске сей.

Но отчего казался злей
Хозяин пары кораблей,
Так это то, что сбриты брови!
А вместо них высокий лоб
Искусно тушью прорисован
От переносицы вразлёт.
Как две стрелы они чернели
Чуть лоб напряг – они летели,
Чтоб недовольство показать
Вельможа выглядел как знать.
«Возможно, это местный князь, –
Подумал мельком наш герой. –
Вон окружён какой гурьбой!»

И не успев додумать мысли,
Он получил удар под ноги
И, как подкошенный упал.
Вельможа тут же указал
Перстом ухоженным в лицо.
Сверкнуло золотом кольцо.
Затем он что-то прорычал
На грубо сделанном наречье,
Схватили пленного за плечи,
И вновь стоял тот на ногах.
В одеждах князь ему кричал
О чём-то, но Иван не знал,
Чего же знатный тип желал…

Иван спросил:
  – Кто вы такие?
Чего хотите от меня?
Наречье ваше, извините,
Не понимаю ни черта!..

Тогда его – бац-бац –  в затылок.
Похожий на разгул волынок,
Раздался треск, и мир померк.

Пришел в себя он в темноте.
Першило в горле, пить хотел.
Болела страшно голова.
Сорвались бранные слова
С засохших губ Ивана.
Встать
С большим трудом сумел на ноги. 
Уткнулся в борт покатый, в стойки,
Чуть лоб до крови не разбил.
Ещё немного походил
Кругами, в поисках двери,
Но догадался, что едва ли
Сумеет из тюрьмы сбежать.
Он голос подал – сиплым эхом
Тот отозвался в тишине.
Ему уж точно не до смеха.
Любовный плен (ну, вот потеха!)
На корабельный плен сменил.
Жизнь стала полной безнадегой.
Ни в мир людской, ни в белый свет...
Ему пути навек закрыты…

***
Как делу быть, князь Мацухито
Позвал к себе Курама-но.

И стал допытывать того,
Не показалось ли престранным
Обнаружение итеки?
– А может, в этом скрыта тайна? –
Сказал он, хитро щуря веки. –
А вдруг да замышляет зло
Лазутчик, нанятый врагами?

Имперский сын вращал зрачками,
Заставить думал самурая
Найти измену и того,
Кто с сёгунатом* заодно. * Правительство сёгунов в Японии в 1192 1867. Называлось также бакуфу.
Что мог ответить Курама-но?
Мол, не заметил ничего,
Хотя смотрел в два глаза сразу?
А может – версия для князя –
Пришельцу что-нибудь пришить?
Оговорить да уличить? –
Пока он  трюме, как в тюрьме,
Сидит, молчит, не говорит
За что-то будет он в ответе…
Шпионы, знамо, там и тут
За смертью княжеской идут
От феодалов и бакуфу,
А коль итеки станет трупом,
Смерть  обстановку разрядит.

У молодого Мацухито
От гнева давешнего всплеска
Душа ещё не отошла.
Она кипела и была
Готова бросить все старанья
Путём ли пытки, иль дознанья,
Без всяких шансов оправданья,
Найти бы лишь предмет для зла.
В итоге – чья-то голова
Без тела станет наказаньем
Всему народу в назиданье…

Князь  заподозрил Курама-но
В возможно скрытым им обмане,
Заметив то, что воевода
Ведёт беседу неохотно.

Так подытожил Мацухито:
«Ага! твоя душа закрыта,
И что же, друг, скрываешь ты?
И в чём предательства следы?..»

И Курама-но понимал,
В какую западню попал,
Пленив итеки-иноземца:
Хоть сын имперский молод был,
Но знатоком интриги слыл,
В свои шестнадцать лет он мог
Читать указы между строк.
И если вдруг ему казалось,
Что власть под ним слегка шаталась, –
Он без сомнений клич бросал,
И кто в опалу попадал,
Тот через время жизнь терял…


Да, воевода понимал – 
Теперь он сам под подозреньем;
Наследный принц триптих сомнений
Скрыл от него не глубоко –
Науку эту нелегко
Познать и знатным самураям.
Курама-но прочёл лицо…
К чему слова? – он понял всё.
Теперь готов был ко всему…
Вплоть до того, чтоб всю вину
Взвалить на пленных самураев,
Которых втайне содержали
Всё в том же трюме без еды.

Он вызнал пытками; они
Пришли за жизнью Мацухито.
Недели две, как корабли
Стояли в гавани сокрытой,
От любопытства зорких глаз.
Шпионам-нидзя дан приказ
Коварным князем Шигемори
Пробраться тайно через горы
К судам, где сын имперский жил.
Естественно, враг предложил
Двум ниндзя золото да рис,
Чтоб те пошли на страшный риск
Сквозь стражей бдительных попасть
В апартаменты Мацухито.

Увы! Все планы были вскрыты
Шпионом страстным Курама-но:
Ведь они имел во вражьем стане
Соглядатаев, а они
Его  предупредить смогли
О злоковарстве Шигемори.
Решил тотчас дозоры вдвое
Усилить ушлый генерал.
Итог – двух ниндзя он поймал…

Так вот, лукавый Курама-но
Хотел интригу заплести:
«Мол, эти пленные скоты,
Возможно, действовали вместе,
Горя желаньем страшной мести
К тому, кто вскоре станет править
Страной, а недругов отравить»... –
Так приготовился ответить.
Но… передумал как-то вдруг
И, щурясь в бликах солнца света,
Не стал он колесить вокруг.

Почёсывая кончик носа,
Как будто бы чихнуть хотел,
Хитрюга ловко на расспросы
Обдуманно сказать сумел:
– Итеки дым с горы подал,
А сам в укрытие лежал
И в две ноздри в камнях дышал.
Его мы, господин, пленили.
До шлюпки бегло уносили.
Он слов, как мы, не понимал.
Побьём его – терпел, молчал.
Мне показалось, он не здешний –
Таких я, право, не встречал.
Широк в кости – наверно, сильный.
По-модному, так агрессивный!..
 
Его не надо выпускать
Гулять по палубе свободно.
Ведь можно ждать чего угодно…
Пусть в трюме с пленными сидит,
Возможно, соблаговолит
Нам вскоре правду рассказать –
Я буду так его пытать,
Что не захочет он скрывать
С каким намереньем пришёл.
Ох, я б к нему подход нашёл!…

С тем самурай и удалился.
А Мацухито обозлился,
Что ничего-то не узнал.
– Амида Будда! Я устал
Жить под призором сёгуната.
На кой же ляд мне это надо?.
Ведь я – наследный принц престола,
Страны надежда и опора.
Везде измену замечаю;
Шестнадцать лет уже страдаю
От бликов смерти в виде яда,
Возможной стражи недогляда,
От смерти ронина, солдата,
Который вынырнет, коль надо
Исполнить сёгуна приказ –
С империей покончить враз –
И обезглавить тот же час.

Да-а.  Мацухито дал приказ
Забросить пленника в тюрьму,
Чтоб разобраться, что к чему.
Ещё обдумав для порядку
Детали нынешнего дня,
Князь вывел, что не всё так гладко,
Как он увидеть бы желал.
Такая странность: как итеки
В горах случился? Кем он был?
Он для шпиона – неумеха.
Зачем сигнал с горы пустил
И  сам себя обнаружил?

Кто он такой? Откуда родом?
И где живёт его народ?
Найти бы мне к нему подходы,
Какую тайну он несёт?
Голубоглазый, светлоглавый,
Наверняка, приятный малый.
По-своему,  хорош собой.
«Сгодился б в путь мне друг такой!» –
Подумал Мацухито вскользь.
Но вспомнил, что не ел с утра,
Что в животе его – дыра,
И крикнул принц, чтоб есть несли.

Сам в руки кисть взял. И легли
На белый лист стихи такие:
«Над Фудзиямой сны благие
Лежат в перинах, ждут когда
Их сбросит ветер на снега.
Лишь летом солнце их разбудит –
И кто же сном отмечен будет?»

Перечитал. И так доволен
Остался проблеском души,
Что не заметил, как наполнил
Живот обедом. Отложил
Свершенье важных дел на час,
Закрыл глаза, заснул тотчас.

***
Тем, кто историю читает
И смысл событий понимает,
Тот пусть пропустит …надцать строк –
Им будет скучен наш урок.

Итак… пришли американцы
К японским острова; тогда
Уж двести лет как иностранцам
Закрыт торговый путь сюда.
Лишь где-то в бухте Нагасаки
Купцы голландцы и китайцы
Через торговые конторы
Решали пошлинные споры,
Везли товар морским путём…
Но быть в Японии купцом,
Когда законно самураи
Вопросы силою решали,
И каждый брал, чего хотел, –
Купец-итеки всё терпел…

…Два корофунэ!* два фрегата      *Корофунэ (яп.) – чёрный корабль
Коптили в небо чёрный пар.
Гремели с чёрных бортов залпы,
Гром город Эдо* сотрясал. *Эдо – ныне Токио
Островитяне испугались,
Что может их постичь беда,
Они на милость грому сдались. –
Так Мэтью Перри* адмирал
К Японским берегам пристал.
*М.Перри Мэтью Колбрайт (1794–1858) американский адмирал  (коммодор),  открывший Японию западному миру после более чем 200 лет изоляции.

Он вёз письмо из США
От  президента Филмора,
В нём ультиматумом наказ:
«Дать дипломатию сейчас…»
Иначе как – бомбардировка
И Эдо – крышка.
  Как уловка
Ответ японской стороны.
Звучал:
«Дай время до весны»…
 – Oh! Very good, – Мэтью сказал,
И курс ещё куда-то взял.

…Войны, конечно, не хотелось;
И император Осахито*,
*121 император Японии.  Осахито (1846-1867) -  предшественник, отец  Муцухито

Когда фрегаты якоря
У берегов опять спустили,
Конечно же, всё  миря для
Законы тайно подписал.
Американцам уступили.
Их торговать в порты пустили.
Но раскололась знать тогда
На два или три лагеря.

Но это вставили мы зря.
Бросать героя нам нельзя,
Мы пристально КАК ОН подсмотрим,
Потом и экскурс сей продолжим…

…В тот самый миг Ивана злость
Душила, раздирала вдвое.
Не знал, откуда что взялось:
– За что мучение такое?
Меня с горы спускали двое,
На палки гужом прикрутив –
И чудом лишь остался жив…
Я был в опасности смертельной,
Когда с тварюгой подземельной
Столкнулся. Чуть не слёг со страха –
Зловонный пот проел рубаху…
А здесь меня под рёбра били
Когда весь связан по рукам.,
И я  ответить был бессилен.
По плоским рожам и глазам…
Плюс ко всему, меня пленили
И в корабельный трюм закрыли,
Где крысы скоро наползут
И тело до костей сожрут…»

В уме наш узник перебрал
Все варианты и нюансы
Того, чего он испытал…
Всё навалилось как-то разом!
С тоской он думал о свободе,
О горном ветре, о песках,
Женился где с Закирой, вроде,
Но убежал, да в плен, дурак!
Иван корил себя немало,
И собирал он, что попало.
От треволнений слабым был,
И вскоре сон  его сморил.
И безразлично ему стало,
Что будет дальше вытворять
Его пленитель…

Что сказать?
Не можем дело мы исправить.
Нам остаётся всё оставить,
Как есть, не вмешиваясь в суть.
Иван, вы помните, рискнуть
Решил, пустившись в дальний путь,
По старушечьему творенью,
По тёмно-злому подземелью.

И по случайному ль стеченью
Здесь оказался он в плену?
Мы – фаталисты. Посему
Считаем: что должно случиться,
Так от того не отстраниться;
Кому предписан эшафот –
На поле ратном не падёт!
Но коль начертано герою
Хлебнуть хотя бы чашу горя,
То такова его Судьба –
Кому везёт – везёт всегда,
А Ветреный идёт туда,
Где меньший шанс, что есть беда…

Пока он спит, позвольте, други,
Курс исторический опять
Без напряженья продолжить.
…Да, раскололась знать тогда
На два или три лагеря.
Американцев обозвали,
Пока стояли на причале,
«Заморским дьяволом». Народ
Уж против сёгуна идёт.

Ведь император был без власти
Уже почти как двести лет.
Страною правил только сёгун,
А с ним – его военсовет.
Когда ж народные волненья
Пошли гулять по островам,
Жизнь Хонтё*,  чёрт каким прозреньем, *Х. - Божественная страна
Давно нуждалась в измененьях,
(Народ поверил бы словам?)
Потомок клана Токугава,
По роду – сёгун Иэсада,
Его помощник – Наосукэ, -
Когда Америка пришла,
Торговлю новую ввела,
Они бессильны стали быть
Хоть как-то что-то изменить.

Шли годы. Пять и десять лет,
У всех событий – свой скелет…
И нить уклада оборвалась.
Кому бы внове улыбалось
Власть Иэсада содержать,
Когда семь тысяч самураев
Хотели жить, желали жрать?..
А если правду вам сказать,
Кто самураев мог держать
И им платить за неуют?
За то, что войнами идут
Они на брата, полубрата,
На трижды проклятого свата,
На друга детства, на сестру…
Насильно к сёгуну влекут…
При этом – часто нагло лгут.

…И Наосукэ написал
Тогда трактат, и вот цитата
Из гениального труда:
«Пусть трусами считают нас,
Что не изгнали  иностранцев…
Легко ли храбрость доказать
И страх чужим не показать,
Не стать быком, дубьём забитым,
Или кричать, как дикий вепрь,
Избегнуть чтобы колких стрел?..
Кричи-кричи, ори-ори – 
На глотку можешь взять? – возьми
Или уловки, блеф да понт?
На помощь кто тебе придет?»

Но вышло так, что Осахито,
Правитель солнечной страны,
Погиб от  оспы…  Стонет свита:
Пришла бы власть со стороны!
Под гнётом власти Токугава
Мир сгинет, и придёт расправа
Над знатью, над имперским родом,
Над славным бедностью народом,
Долой! кончай такую власть!
И завертелось… началась
Совсем иная свистопляска,
Всего не передать сейчас…

…Но сотня знатных самураев,
Жить по старинке не желая,
Взор обратила свой к монарху,
К родному сыну Осахито,
На князя Мэйдзи* Мацухито.   
 * Император Муцухито ) взял имя Мэйдзи, которое означает «просвещённое правительство» (mei ; = свет, знание; ji ; = правительство). И действительно, этот период ознаменовался отказом Японии от самоизоляции и становлением её как мировой державы.
Он стал опасен для двора.
Отсюда – жизнь на корабле
Куда добраться боле трудно,
Чем если б жил на берегу.
Здесь стражи зорко стерегут,
Пока в стране разброд-шатанья.
Князь управлял страною тайно
Посредством преданных людей.
Здесь передышка. Сто дверей
В стране загадочной закрыто…
Проспал герой наш до утра
Мучительно и неудобно.
Верёвкой связан по рукам,
Плечам от напряженья больно.
Его баюкала волна,
Но спать, как будто, не хотелось.
На месте Ване не сиделось,
Он мерить трюм шагами стал
На ощупь, в темноте кромешной.
В затекших мышцах кровь прогнал,
Мурлыча в нос мотив потешный.
Парили мысли далеко –
В родных просторах Златоуста,
Где по полям бежит легко
Весёлый паренёк Ванюша.
Роса жжёт ноги, холодит,
Отец косою шевелит,
А мать смеётся и кричит:
-Смотри, пострел-то как летит!
Под ноги даже не глядит…

Вдруг дверь без скрипа отворилась.
В ней три охранника явились.
Один протиснулся в проём,
Двоих оставив за спиной.
В руках он чашу нёс с едой,
Черпак, наполненный водой.
Иван вдруг вспомнил, что не ел
Почти как сутки. Он присел.
Стал жать, когда поставят чашу.
Голодным взглядом разглядел
Объедков собранных в солянку,
Ком риса. – Есть он расхотел.

Внезапно страж под дикий гогот
Стоявших сзади двух детин
Водой Ивана окатил.
Но прыткий пленник пнул солдата
Чуть ниже пояса в ответ
И  тот влетел в дверной просвет,
Мелькнув подошвами сапог.
Смех созерцателей умолк.
Грозой нависла тишина –
Беда с побоями пришла!

Ивана били тихо, долго
Ногами, палками в бока.
Молил со стонами он Бога,
Чтоб хоть одна его рука
Была не связана верёвкой…
Он постоял бы за себя.
Обидчики Ивана ловко,
С изрядной яростной сноровкой
Свалили с ног, пустили кровь/
Взорвался свет в мозгах Ивана,
И боль с обидой перестали
Его неволить или злить…
 
Шло время.  Начал приходить
В себя он с болью тяжкой в теле.
Живой! но дышит еле-еле.
С солёным привкусом во рту,
Раскрыть глаза невмоготу.
Лицо распухло, как арбуз.
Лежит во тьме, и тяжкий груз
Воспоминаний избиенья
Не прибавляет вдохновенья:
-Как раб, я буду бит сто раз.
О, Господи, помилуй нас…

Собрал Иван в кулак всю волю,
Сел на пол, ноги подобрал.
Коль предстоит мне жить в неволе, –
Подумал, – значит,  я пропал!
Я должен убежать из плена.
Но как? Меня здесь постепенно
Калекой сделают, убьют.
Мне надо хитрым быть и умным.
Спокойно, терпеливо ждать,
Когда Судьба мне шанс подсунет
Из рабства тяжкого бежать.

Иван на бок упал; колена
Прижал поближе к животу.
Пополз по полу постепенно,
Нашёл объедки (иль еду?)
И стал болящим ртом жевать,
Чтоб сил совсем не потерять.

Вот так весь «завтрак» проглотил…
О, Боже, как болело тело!
Но очень пить оно хотело.
Что делать? – Ветреный не знал.
Японский быт он слабо знал.
И был в ужасном неведенье,
Какое вынесут решенье
Его хозяева теперь.
Едва ль пленивший будет зверь,
Чтоб измываться без причины…

Качалось судно в лёгких волнах,
Иван под скрип бортов вздремнул.
Сквозь дрёму он услышал стоны,
Как будто жилы кто тянул.
Из темноты к нему пришло
Мученье чьё-то и страданье.

– Кто здесь? –
                Ему в ответ мычанье
Да слов поток, в которых он
Бессилен был. И новый стон
Донёсся справа от Ивана.
Мороз по коже. Дрожь в спине.
Кто может быть тут в темноте?

Он чётко вслушался в два уха
Осведомился:
  – Что за штука?
Кого пленили здесь ещё?
Кто жертва и за что страдает?
А может, в муках погибает?

Побитый, слабый, он побрёл
Туда, откуда стон  пришёл.
Недолго длилось ожиданье,
Как вдруг наткнулся он во тьме
На звук цепей, в них пара тел.
Они лежали на полу.
Одно холодное, как лёд.
«Бедняга больше не живёт!
Распространяет трупный дух»
Иван перекрестился вслух.

Второе тело шевельнулось,
Рукой ноги его коснулось,
Издало булькающий звук,
Костями об пол перестук
Был неприятен, но, увы,
В цепях худеют все рабы!
Иван впотьмах нащупал лоб.
Притронулся, прикинуть чтоб,
Как долго горемыке жить.
Он должен был предположить,
Что скоро жизнь покинет тело –
В нём теплота почти истлела.
– Наверно, человек страдал,
Коль так мучительно стонал.
Вот что меня здесь ожидает –
Тюремный трюм и звон кандальный, –
Проговорил себе Иван.

И в угол свой поковылял.

***

И в тот же день и в то же утро
Задумчив Мацухито был.
Не спал японский принц как будто,
И лёгкий бриз его бесил.
Он крикнул зычно Курама-но,
Начальник стражи сей же миг
Пал ниц, раскинувши хакамы*       *Штаны (яп.)
И, весь смирение, затих.
Имперский сын спросил сурово:
-Как новый пленный? Не бузит?
Ты накормил его? Он спит?
Я говорить хочу с ним скоро.

Курама-но в ответ молчит.
«Случилось что-то, – князь подумал. –
Наверно, пленник был избит»
Ты что, над ним поизмывался? –
Спросил, прищурившийся князь.
-Прости, не гневайся, хозяин,
Сегодня Фукуоки страж
С двумя товарищами в раж
Вошли, теряя обладанье, –
Был неучтивым пленник ваш.
Урок ему преподнесли,
Потом закрыли трюм, ушли.
Мне по команде донесли,
Но было поздно. Извини…

Дрожит под взглядом Курама-но,
Лица не поднимает вверх.
Он знает, вышло неприятно,
Но только в том его ли грех?
С тех, кто являет неучтивость,
Князь мог легко сбивать спесивость:
Мечом узорным как взмахнёт,
Так чью-то жизнь и оборвёт,
А сам с улыбкою змеиной
Меч тут же уберёт за спину…
Курама-но всё это знал,
И в мыслях к небесам воззвал:
Амида Будда, помоги –
Не застит гнев ему мозги!
И молвил князь:
– С колен вставай
Да пленника сюда давай! 
А сам тот час отворотился,
И в волны пенные вперился.

***

Иван, избитый и пленённый,
От пут избавиться сумел.
Сидел,  от мира отрешённый,
Глубоко в думы погружённый,
Не духом! – телом он болел.
Но собран внутренне, спокойный,
Осознавал, что он невольный
Раб обстоятельств, узник зла.
Ему Фортуна поднесла
Очередные испытанья
Возможно даже, – наказанье
За прегрешенья младых лет.
Хотя, наверно, это бред…

Сквозь тишину он услыхал,
Что кто-то двигает засов.
Он прохлаждаться перестал,
И был обидчикам готов
За избиение ответить,
За тёмный трюм, за заточенье,
За это чёртово плененье,
За сонм ненужных треволнений…
Он сел, скрестивши сзади руки,
Прикрыл глаза, стал слушать звуки.
Сквозь веки глаз почуял свет,
Затем молчание и шорох,
Как будто шевельнулся ворох
Воздушных, спёртых в трюме, масс
«И кто ж пришёл мытарить нас?»

***

Теперь попробуем, друзья,
Нам описать, чего нельзя
Со слов Ивана так представить,
Чтоб против правды не лукавить.

…Засов открылся.  Курама-но
Влез в трюм,  меча рукой держась.
Встал, щурясь, к мраку привыкая,
Угроз каких-то не боясь.
Заметил цель, что находилась
В пяти шага, и к ней пошёл.
И самурая поразило,
Как варвар быстро приобрёл
Спокойный вид и дух смиренный.
«На пользу, видно, избиенье, –
Решил военный генерал. –
А, в общем-то, чего я ждал? –
Кто в трюм тюремный попадает,
Того моментом отрезвляет!»

И тут его, как бес попутал,
Невольника ногою пнуть,
За униженья перед князем,
За то, что больше не уснуть
Ему спокойно, как бывало,
Грядут иные времена.
Ему же, много или мало,
Досталась только чаша зла…

И вот ногой он замахнулся,
От всей души да от бедра.
Почти уже груди коснулся,
И ждал, когда дойдёт удар.
Но пленный кошкой извернулся
Да вдруг подошвой двинул в грудь,
Что самурай аж задохнулся,
Проделав в трюме долгий путь
По воздуху, до тех, пока
Об пол не стукнул потроха.
Ответ итеки был столь сильный,
Что самурая затошнило –
И тут же вырвало его,
Что в виде завтрака пришло.

Пока блевал обидчик, харкал,
Пока очнуться не успел,
А пленник уж на нём сидел –
В атаках Ваня был умел!

Кричать Курама-но охрип.
Не повезло ему, он влип,
Самонадеянный дурак,
В капкан попался, как простак.
Мутузил Ванечка его
Душевно, хлёстко, хорошо,
И вскоре полное лицо
Кругами сизыми пошло.
Иван старался.  Он дорвался
До мести, чтобы честь по чести
Вернуть достоинство хоть местью.
Обидчик вскоре засипел,
Он больше двинуться не смел,
Ногами двинул и затих.
Ах, как приятен этот миг!

Иван воителя связал,
Забрал мечи, ножи и ждал
В укромных бликах полумрака,
Когда ж очнётся забияка.
Ему не очень-то хотелось
Быть в кандалах, как эти два,
Что здесь стонали три часа.
Не трудно было предсказать,
Какая участь может ждать
Того, кто сдачи дал за дело.
Но делать нечего. Ему
Случалось на своём веку
Быть в самых разных переделках.

В остроге, в Омске, он недельку
Провёл, питаясь лишь водой.
Оттуда вышел, весь худой,
Заросший, неумытый, грязный,
Лишь чудом тифом незаразный.
Но независимый, не злой –
Ушёл он с гордой головой…
Но это позже мы расскажем,
Когда спокойней будет жизнь.
Чтоб нам не повторяться дважды,
Пусть это будет вам сюрприз.

***

…Пришёл в себя Курама-но,
Не в силах вспомнить ничего.
Как он случился на полу?
Лицо заплыло почему?
Вояка вздумал шевелиться,
Но боль встревожила его.
Запястья рук похолодели.
Был очень плох Курама-но.

Потом пришло воспоминанье,
Как он хотел итеки пнуть,
Но – получил ногою в грудь,
По воздуху продела путь…
А после – полное страданье,
Души и тела истязанье.
Умело бит он был  бродягой
И, оказавшись в передряге,
Взят в плен;  остался без мечей…
Найдёт ли он таких речей,
Чтобы усмешкам самураев
Ответ достойней предоставить?
Конечно, благо то, что варвар
Не сможет хвастать никому,
Как генерала отметелил –
Он по-японски  ни гу-гу.

Да, генерал верёвкой связан,
И он не мог пошевелить
Рукой, ногой и головой –
Едва ль гордился он собой!

***

Теперь вернёмся к Мацухито.
Тот с нетерпением  ждал бандита.
Но не дождался; а засим
Пять самураев в трюм отправил
Поторопить Курама-но:
– Где генерал наш провалился?
Иль что-то с ним произошло?
Пора его привлечь к ответу,
Чтоб в срок приказы исполнять!
Вприпрыжку воины помчались
Вождя военного искать.

То, что предстало самураям,
Предугадать не смог никто!
Они стояли и гадали,
Как это всё произошло…
Итеки пришлый был так ловок?
Иль неуклюж был генерал,
Который словно тряпок ворох
В тюремном трюме возлежал?
И весь верёвкой перевязан,
Избит, разделан под орех,
Лицом заплыл, обезображен. –
Не генерал… а – человек:
Простой как все, доступный к боли,
Как в бане – равен наготой,
И всяк с ним съел по пуду соли
И коку рису с требухой…
Нет, надо спешно выручать
Поверженного Курама-но…

И самураи окружили
Ворога плотною стеной,
Без слов, но бдительно следили,
Чтоб не махнул рукой, ногой.
Один из них подняться с пола
Помог скорей Курама-но,
Рассёк узлы верёвок с ходу,
Из трюма в белый свет повёл.

Злоба душила генерала,
Обвисли нитками усы.
Его лицо собой являло
Побоев явные следы.

А вот обидчик был спокоен,
Как будто в этом не виновен!
Он стражам не сопротивлялся,
И руки в стороны развёл,
Чтобы никто не сомневался,
Что он спокойствие обрёл.
Молчали все.  И шли неслышно.
Чуть сзади плёлся генерал.
Лишь возглас чаек раздавался,
Легонько волны нагонял
Прохладный ветер. И корабль
На чаше моря отдыхал.

***

Князь в нетерпение ожидал.
И он увидел: в полукруге
Шёл горделиво мнимый враг.
А рослый самурай Хатуга
Был зол и мрачен, шёл вне круга,
Наизготовку два меча
В руках мозолистых держа.
Отметил бледность Курама-но,
Испуг в глазах, побитый лик:
«Ужель досталось генералу
От  иноземца?»
  В этот миг
Пришли стихи ему шальные
И настроенье подняли:
«Медведь заслышал вопли злые,
Не торопясь  на них пошёл.
А там охотники лихие,
У каждого в руках был кол…
Так, любопытный, смерть нашёл!»


Повеселел князь и слюну
Отправил в пенную волну,
Лишь бровью вывел он дугу, –
Исчезли стражи, тыкнув лбом
Пришельца лихо в пол дощатый.
Тот встал, побитый и помятый,
Невозмутимый, как герой.

Исподтишка его ногой
Ударил сзади генерал,
Пленённый ниц опять упал;
В ответ ни слова не сказал,
Но гневно глянул на него –
Припомню, мол, я это всё!

– Оставь вдвоём нас, Курама-но, –
Махнул перстом имперский сын.

– Мой господин! Как бы нежданно
Тебе бандит не навредил, –
Промямлил робко вождь военный.
Но сам, коленопреклоненный,
Подал назад, и пряча взгляд,
Подальше быть был даже рад,
От лиходейного итеки,
Что сделал вдруг его калекой.
«Пусть Мацухито будет сам
С итеки ушлым по душам
Вести беседу.
Стыд и срам,
О, Будда, всем моим годам!»

…А что касательно Ивана,
Так он отметил, как остался
Наедине с вельможей знатным.
Но ничего не испугался –
Он так был бит неоднократно!
А вот беседовать приватно
Наш путешественник горазд
Хоть каждый день, хоть каждый час.

Хозяин судна важно, чинно,
Неторопливо подходил.
Иван подумал без причины
Не стоит тратить лишних сил. –
К чему за зря махать руками,
Когда тебя никто не бьёт?
Итак, Иван спокойно ждёт,
Пока японский князь идёт.
Вздохнул вельможа и достойно,
С поклоном против Вани сел,
И замер, сдвинув брови стрел.

Теперь, чтоб было всё пристойно,
(Перевести бы кто сумел)
Как им пришлось вельми фривольно –
Сказать кто как и что хотел.
Жестикулируя руками,
Произнося наборы слов,
Менялись всякими кивками,
И каждый внове был готов
Чужие мысли, объяснения,
Догадки, домыслы, стремления,
Где спрятан код иных культур,
Хоть как-то объяснить на пальцах...
Чутьём, наобум, как-нибудь.

Иван, сообразно общенью,
Отринул  в корне опасения
Избитым  князем быть, как тур;
И он, как истый балагур,
На жестах князя Мацухито
Так рассмешил, развеселил,
Что у того все подозрения
В одно единое мгновенье
Пропали в  том, что друг Ийан
План Шигемори исполнял…

К концу беседы этой долгой
Наследный принц уразумел
Что перед ним случайный странник,
Отважный, храбрый. Он хотел
Ийану сам хоть как помочь,
Иметь бы только полномочия…

И хоть понял не слишком  много,
Но главный смысл князь уловил,
Кого забросила Судьба
Через далёкие моря,
Куда уносится заря
На серых облачных крылах.
Возможно, там есть риск и страх,
Градостроительный размах,
Понятие чести, долга, славы…
«Когда страной я править стал бы,
Послов туда скорей послал бы,
Чтоб креп престиж земли моей», –
Подумал князь. От мысли сей
Пришёл в восторг и в добрый дух
И Будде помолился вслух.

Да, кстати, Мацухито отдал
Приказ, чтоб гостю отвели
Достойный угол, где бы отдых
Ему бы сил восстановил.
А Курама-но пригрозил он,
Чтоб волос с Ийани не упал,
Чтоб сам манерам обучил,
Словам японским, гладкой речи,
Чтоб занят с ним был каждый вечер. –
Итеки стал необходим!..

Куда ж деваться Курама-но?
Он взялся наставлять Ивана
В премудрых знаниях дедов.
И хоть не подал внешне виду,
Но затаил в душе обиду
На гостя князя своего.
Ответил князю: «Я готов
Учить словарь японских слов
С итеки пришлым хоть сейчас!»
И отбыл прочь с имперских глаз.

Теперь напомним парой фраз,
Что Ветреный имел запас
Уменья в изученье слов,
А вкупе с ними – языков.

Вы помните,  Павленсий поп
Гонял на дню по шесть часов
Озорника Ивана так,
Что тот умел читать в стихах
Латынь, испанский, греков слог –
Дар редкий дал Ивану Бог –
Легко он всё запоминал
И иностранный дух впитал…
Потом, когда в морях бродяжил,
Английский, португальский  смог
Он разучить легко и сразу.
Но то – Европа, здесь – Восток!..

Шли дни. И скоро Ваня понял,
Что смысл японских фраз нельзя
Соотнести в знакомой форме –
Нужна словесная муштра;
Нужна система, сумма знаний.
И он с огромным прилежаньем
Стал иероглифы учить,
А уж затем их заносить
В свой лексикон. Но без труда
Ему далось «Канитива!»*                *  Здравствуйте (яп.)

***
Галера бухты огибала,
Дул лёгкий ветер в паруса.
Прошла неделя. За Иваном
Имперский сын опять прислал.
На протяжении недели
Князь обученью не мешал.
И вот теперь лежал в постели –
Он в море часто простывал.

Когда ж свалился  Мацухито
С ужасным приступом бронхита,
На судне поднялся скандал.
Всё дело в том, что лекарь Фуми
Отправлен был в буддийский храм,
Где трав целебных набирал,
Пока имперский сын стонал,
И в хриплым кашлем страж пугал,
Как будто в муках умирал.

Иван узнал от Курама-но
(Который с ним приветлив стал),
Как князь проснулся утром ранним
В поту холодном.  Слуг позвал.
На зов никто не отозвался.
С трудом имперский сын поднялся,
Прошёл по палубе босой,
Лицом осунулся, больной.
Того, кто должен быть при князе
И исполнять его приказы,
Он лишь на камбузе сыскал,
Ать-два! И тут же наказал.

– Его он головы лишил,
Хоть о пощаде тот молил, –
Донёс всезнайка Курама-но,
Упрятав руки за  хакамы*           * Штаны – (яп.)

Иван явился к Мацухито.
Отметил взглядом, что лежит он
Почти у самого окна,
Откуда воздуха волна
Грозит болезни обостреньем.
Иван сказал:
  – Тебе полезней
В углу безветренном лечь спать,
А то здоровья не видать!
Моргнул два раза князь, и слуги
Перенесли со сквозняка
Кровать с больным имперским сыном –
Прочь от раскрытого окна.

За ширмой Курама-но скрылся,
Ждал приказаний, суетился
Быть неприметным, словно тень.
Иван же князю поклонился,
И попросил, чтоб генерал
Вернул ему суму скорей,
– В ней есть запас травы целебной,
Она тебе сейчас нужней.

Спустя мгновенье, Курама-но
Котомку спешно притащил
И сразу же вручил Ивану,
Чтоб князя тот скорей лечил.
Иван запарил травы вскоре
И ими напоил больного.
Укутал в пару одеял.
Князь через час уж крепко спал.

…Болезнь пять суток продолжалась.
Здоровье к князю возвращалось
Неторопливо, по чуть-чуть.
Но настроенье улучшалось,
Не сотрясалась кашлем грудь.
Настойки Ваниных кореньев
От спазмов хрипов и от боли
Теперь избавили больного.
Он мог уже вставать с постели.

...Прошло не более недели.
Галеры стали на приколе –
И в бухте скрытой генерал
На борт провизию поднял.


***

На день шестой наш князь гулял
По палубе неторопливо,
Глядел на волны, что красиво
Курчаво бьются о борта.
И так он это описал:
«Журавль вернулся из-за моря
Наперекор лихим ветрам.
Корабль расправил паруса
Навстречу радости и горю.
Я журавлю себя раскрою…»

***
Тогда как два имперских судна
Путь продолжали по волнам,
Иван хотел спастись бы чудом
Он пленным быть, увы, устал.
И хоть его не притесняли,
Перемещаться не мешали,
Но он мечтал скорей бежать,
Чтоб вновь, как прежде, вольным стать,
Иль в лабиринт опять попасть
Да от клыков тварюги пасть…

Себя терзал он, что с Закирой
Не стал, как муж законный жить,
Наверняка, нашёл бы силы
Её насильно полюбить,
Детей растить с ней, кушать сытно,
Встречать её родных, подруг,
Общаться с женщинами скрытно,
Чтоб скрасить как-то свой досуг.

Конечно, всё, что Ваня жаждал
Не знал имперский сын. А зря!
Он стал ему ценнее дважды,
Когда бы страсть к свободе знал.
Естественно сказать, что Ваня
Язык японский изучил,
И хоть с акцентом, –  говорил.
И часто князь его просил,
Чтоб он про страны, где бродяжил,
Как мог, подробно рассказал.
Бывало, так и коротали
Они совместно вечера…

В истории полно примеров,
Когда любовные дела
Вдруг притупляли чувство меры
И становились вехой зла.
Тот час же битвы разгорались
Из-за красавицы иной.
Желая спать с чужой женой,
Терял влюблённый хан покой. –
Зато как воины старались,
Когда кидались снова в бой,
На неприятеля стеной
Не шли – летели! – лилась кровь
Всему виной была любовь!

Иван в японских нравах слаб был.
Не замечал, как вслед ему
Смотрел внимательно, пристрастно
Сам Курама-но! Он ему
Понятней, ближе стал. Смелее
Тот рисовал, что по аллее
Идут с Иваном, как друзья,
На чёрну зависть всем и вся…

Здесь генеральская слеза
Румяна щёк пробороздила,
Затем пришла стиха строфа:
«Заморский друг! Тебя носило
По океанам и морям,
Пока ты не явился к нам.
Тебя ветрам я не отдам».

Ох, Ваня! Ваня! Как опасно
Тебе придётся, Боже мой –
Ведь воевода ежечасно
Рисует втуне образ твой
Нарушен воинский покой.

***
…Ночь Ваня плохо спал; крутился
Он с бока на бок под луной.
Вдруг Курама-но объявился
Пред ним, обрюзгший и нагой.
И руки стал тянуть к Ивану,
Стремился прикоснуться к стану.
Иван подумал, что он спит,
И вдруг от страху закричит:
– Спасите! Боже, помогите!
Эй, стража, где вы? Что вы спите!
Здесь воевода ваш и я
Убью его, потом себя!

Тут стража и явилась вся…
И видит голым генерала…
Сомненье в воздухе витало.
Орава воинов стояла,
У каждого в руке катана.
Но Курама-но гаркнул:
– Стойте!
Вы мне итеки не угробьте,
А то вам головы снесу!

Успел схватить он за косу
Уже известного Хатугу,
Который был излишне рьяным,
Дотошным в службе самураем,
Ногой подсёк его упругой,
И шмякнул об пол. Тот не встал,
Был очень ловок генерал!

Окинул он каюту разом,
Заметил, что итеки вазу
Эпохи Мин над головой
Держал, маша ей, дюже злой.
За ней успешно прикрывался
От самураевских катан.

И тут подумал Курама-но,
Что ваза может быть разбита –
Дар из Китая – знак добра.
В мгновенье ока, в два шага
Он очутился у Ивана,
Схватил за горловину вазу,
И осторожно потянул.
Меж ног его Иван боднул.
Но генерал бедро отвёл,
Удар по воздуху прошёл.
Ещё попытка, и – ура! –
Наш полуголый генерал
Из скользких рук извлёк сосуд
И в тень  пропал за пять секунд.
И сам Иван, как бык стоял,
Широко ноздри раздувал,
Но бледен был, как саван он.
«Видать, конец меня нашёл!»

На шум имперский сын пришёл:
Не то, чтоб сонный, но лохматый,
Лицом слегка одутловатый,
В ночной одежде, босиком.
И видит, окружён кольцом
Ийан,  искусный собеседник.

Сгустился воздух до предела;
Приостановлен жизни бег.
И в тишине едва скрипело,
Качалось судно на волнах.
– И в чём у нас тут вышло дело? –
Спросить хотел уж было князь…

Вдруг за спиною Мацухито
Рык генерала пролетел,
Мгновенно воинская свита
Развеялась, как ворох стрел…
Он не был наг (когда успел он?)
Как будто весь не при делах,
И, глядя на Ивана смело,
Сказал:
– Зачем здесь суета?
Всё мы решим в одно мгновенье,
В обиду гостя не дадим.
Найдём ворога, умертвим.
Извольте к делу, господин?
И сонный князь кивнул и вышел
К себе в каюту досыпать.

Ну что на это тут сказать?
Был генерал не прост, однако.
Скрывал эмоции умело…
Он опозорен? Он смешон?
В нём всё бурлило и кипело?
Готов метать и рвать был он?
Его ни капли не задело?
Как будет завтра зло творить?..
Желая за позор отмстить?

Нет, ничего такого Ваня
В лице спокойном не прочёл.
Степенно генерал ушёл…

Герой остался в неведенье:
«Ну, что опять за невезенье? –
Я приглянулся мужику!
Сегодня ж ночью убегу!»
Так он решил. И о побеге
Стал размышлять, пока луна
Лилась в каюту сквозь оконце.
Затем мятежно он уснул.
И видел сон какой-то странный,
Как будто кто-то гнал его
Через пустыню и барханы.
Он был без обуви, песком
Ему сжигало болью ступни,
Но бег он свой не прекращал,
Укромный угол он искал,
Где б скрыться от того, кто гнал
Его как зверя, чтоб убить…
А он хотел и жаждал жить.
И вот его иссякли силы
И он упал лицом в песок,
Когда ж враги его настигли,
Сопротивляться он не мог.
Его связали, прикрутили
К седлу скрипучему коня,
И по пустыни потрусили,
Молчанье полное храня…
Он головою вниз качался,
И быть в сознание старался…

…В поту проснулся Ваня. Солнце;
Солёный ветер холодил.
Его никто не беспокоил,
Корабль своею жизнью жил.

Полдня, наверное, прошло,
Как появился Курама-но.
В руке держал саке в пиале,
Закуску – рыбную приправу,
Лепёшку рисовую. Справа
Мелькнули стража – самураи
За командиром наблюдали.
Он им кивнул – они пропали.

Курама-но поставил снедь,
На пол уселся, начал есть,
Злобы никак не проявляя.
Иван вздохнул и тоже сел,
Глотнул саке, затем заел.
Потом ещё, и вновь поел.
Всё, что принёс Курама-но,
В их животах легко легло.
Спустя минуту, посетитель
Сказал Ивану:
– Ваня-сан,
Тебе спасибо, что правитель
Об инциденте не узнал.
Со стражей сам я разобрался,
Кто пикнет князю – загноблю.
Я ночью так перестарался,
Что сам себя до сих корю…
Не обижайся, Ваня-сан.
Ведь если честно, я не знал,
Что ты иных, не наших взглядов.
А наш народ не против даже
Такой любовью тешить дух.
Ну, это просто мысли вслух…

Он почесал свой плоский нос,
Тряхнул  хвостом  смольных волос,
И дальше предложил Ивану
Тайком, по собственному плану,
Корабль в сумерках покинуть.
– Готов тебе прикрыть я спину,
Чтобы бесшумно ты исчез.
Всех ночью я отправлю спать,
Сам стану вахтенным стоять,
И тихо дверь тебе открою.
Ты выйдешь правой стороною,
Держись укромно тёмных мест.
На юте, знаешь, свален лес.

Там в брёвнах, Ваня-сан, и скройся,
Немного выжди, успокойся,
Затем одно бревно возьми,
Бросай за борт, да вслед за ним
Ныряй, чтоб духа твоего
К утру здесь не было. А то,
Уж если вместе нам не быть,
Мой долг – тебя освободить,
Ведь это я тебя пленил
Шпионом принял и… избил.
Когда же будешь ты далече,
Не будешь больше искалечен.

…Иван не ожидал такого.
Он поклонился Курама-но,
С волненьем в голосе сказал:
– Ты с этих пор мне другом стал,
И я об этом не забуду.
Коль живым и свободным буду,
Весь долг тебе верну сполна.

Исчез за дверью самурай.

Иван улёгся ночи ждать.
И он, конечно же, не знал,
Что лицемерный генерал
На самом деле замышлял.
А мы, пока что Ваня спит
И для побега сил копит,
Раскроем хитрость самурая.

В служебном рвении сгорая,
Об униженье вспоминая,
Когда его итеки бил
И чуть ли в трюме не убил…
…А ночью как его позорил
Кричал, орал, концерт устроил
И всё у стражи на виду?!.
«Подставлю Ийана, погублю!»

Курама-но придумал план,
Чтобы беглец попал в капкан,
Который он и заготовит.
Едва итеки дверь откроет
И двинет правой стороной,
Махнёт мечом он над собой –
Ийан простится с головой.
Чего же легче? План простой.

За эту службу Мацухито
Ему повысит ранг и сан.
Его одежда будет сшита
Такой, какой захочет сам:
Вокруг серебряною нитью,
Как самурайскому вождю…
Мечтал он, глядя на зарю,
Что прожигала день дотла.
Улыбка трогала уста
Верёвкою тоненькою зла.

…А наш Иван, приговорённый,
Очнулся, дрёмой утомлённый,
Уже когда упала темь.
Он спал часов, наверно, семь
И был готов бежать отсюда.
Курама-но молил за чудо,
Что помощь обещал ему.
Иван готов был потому
Отринуть всякие сомненья,
Поверить в дивное спасенье
За все страданья и лишенья,
Что в заточение провёл –
«Мол, Бог меня к тому привёл!»
И коль удачно всё пройдёт
И на бревне он уплывёт,
В душе наш пленник трижды клялся
Уйти скорей из этих мест
И в тихой гавани засесть…

…Тянулось время.  Было тихо.
Идёт корабль на парусах.
Глаза Ивана уж привыкли
Предметы различать впотьмах.
Вдруг шорох он расслышал чутко –
За дверью, знамо, кто-то был,
Замок тугой, скрипя, открыл,
Но не вошёл, а затаился.
Иван тогда перекрестился,
Вздохнул глубоко, устремился
Вперёд, к свободе да за дверь.
Преобразился он теперь:

Как росомаха, шаг кошачий,
Пружинистый, легко скользящий;
Весь собран, к цели устремлён.
Он миновал дверной проём,
Свернул налево, постоял,
Затем на палубу упал
И стал ползти, как змей, легко,
Куда сказал Курама-но.

Висели звёзды в мрачной выси,
Шумели волны о борта,
Достиг Иван сноровкой лисьей,
Где брёвна были  да леса.
И ждать не стал он ничего:
Тот час свалил за борт бревно,
Раздался всплеск, он вслед нырнул.
Водой свой дух захолонул.
Скорей схватился за бревно;
А судно курсом прежним шло.
Он грёб руками, чтоб согреться,
Ногами дёргал под водой.
Боялся страшно так, что сердце
Прошло под левою стопой.

…Он плыл, держась бревна руками,
Соль моря попадала в рот,
Волна его слегка качала,
Был мрачен звёздный небосвод.
Пришла усталость, и тошнило,
Вода Ивана уморила.
Но он всё плыл и плыл вперёд,
Не зная сам, куда плывёт
И где он, всё-таки, найдёт
Конец морским своим скитаньям.
Сказать, что не было желанья
Всё бросить и уйти на дно?
Что генерала притязанья
Он смог бы вытерпеть ещё?
Перенесёт ли униженья,
Пинки, тычки да избиенья?..

Нет-нет, не может быть сомненья,
Гораздо лучше, что он бос,
Что он клещом к бревну прирос!

…Рассвет забрезжил, гасли звёзды,
Порозовела темь небес.
Болели мышцы, ныли кости,
Беглец на ствол верхом залез,
Чтоб отдохнуть. Его качала,
Легко баюкала волна.
Проплыл он много или мало?
Как скоро будут острова?
Хоть дух его ещё не сломлен,
Он жив, свободен, чем доволен, –
Но безысходность авантюры
Доплыть до берега, увы,
И всё из-за Закиры, дуры,
Да старой ведьмы Фатии…

За глупость, Ванечка, расплата!
А как ты думал? Может, надо
Остепениться да осесть?
Ну, сколько можно грудью лезть
На неприятности, преграды?
Вот, нынче морем ты зажатый
Со всех сторон, куда не глянь.
И нет тебе пути обратно
Ни к кораблям, ни к островам!
Искал ли смерть ты в эту рань?
Что сделал ты, чтоб были рады
Отец и мать? Отдал ли дань
Стараньям их? И где награды
За битвы ратные? Молчишь?
Лёг на бревно и сладко спишь?

А не боишься, что тихонько
Уйдёшь под воду навсегда?
И кто про лабиринт тогда
Умам читательским расскажет?
Да, кстати, пусть Иван поспит,
А мы на судно вновь заглянем,
Чтобы услышать, как кричит
И гневно топает ногами
Князь Мацухито, и руками
Движенья в воздухе чертит.

…Проснулся князь под солнце в полдень,
Когда Иван спал на бревне.
Он очень даже был доволен
Тому, что виделось во сне.
Как будто сёгунат низвергнут,
И он вдруг император стал.
Пред ним упали на колени
Те, кто в изгнанье отправлял.
Тогда он начал  тем правленье,
Что сто указов написал,
Чем уважение снискал…

Из грёз вернулся в мир реальный,
Готов прощать и суд вершить.
Он кликнул громко Курама-но:
 – Эй, привести ко мне Ийана!
Я с ним хочу поговорить!

Но что такое? Самурая
Князь Мацухито не узнал:
Глазами бегал тот, скрывая
Каких-то новостей, нахал.

– Ну, что случилось? Что скрываешь?
– Боюсь, мой князь, тебе сказать.
Ну, полно! Сам же понимаешь,
Должны мы правду принимать,
Какой бы горькой не казалась.
Ийана нет, мой повелитель?

– Куда ж он делся?
– Убежал!
– А кто на страже там стоял?
– Я сам… не усмотрел, простите,
Дверь, видно, ночью он открыл,
И в море след его простыл.

Ох! Что тут с Мацухито стало!
Он крикнул стражу. Прибежали
Пять самых опытных бойцов.
Князь им кивнул и Курама-но
Свалили на пол.
– Всё, готов!
И обезглавленное тело
За борт швырнули, как бревно.
А в пене кровь ещё алела,
Тогда как тело шло на дно.
В припадке бешенства и  гнева,
Князь Мацухито крикнул всех,
Все тут же пали на колени
Под нервный истеричный смех.
И так они весь день стояли,
Пока что сумерки упали…

Вот так, бесславный свой конец
Находит трус или подлец,
Кто долго яму рыл другому,
Да сам в неё и угодил.
Что, впрочем, нам и так знакомо

***
…И в тот же полдень наш беглец
С бревна почти в воде исчез –
В объятьях сна не замечает,
Что смерти лик над ним витает.
Кричим «Проснись!», а он не слышит.
Спасти его, чтоб дальше плыл?
Уволь, читатель, скукотища,
Когда герою столько сил
И столько духа посвящаешь,
Во всех поступках потакаешь,
А он бороться перестал!

Пора, видать, писать финал.
И коль того желает Бог,
Такой составим некролог:
«Спи славным сном, достойный друг!
Пусть дно морское, словно пух,
Твой дух мятежный успокоит!»

Но что такое? Кто там воет?
Кто в море бьётся и хрипит?
О, Боже! Ветреный кричит.
Да неужели жить он хочет,
Когда вокруг волна клокочет,
Желая Ваню поглотить?..

Его душил глубокий кашель,
Вода солёная была
На вкус до мерзости горька,
И вызывала столько муки,
Что отдавалась в животе
Икотой страшною, по сути,
Как если б Ваня переел
На свадьбе или дне рожденья.

С волной он выиграл сражение,
Не утонул, остался жив.
Ну, разве, голосом охрип…

…Гладь моря серебром играет,
Иван под солнцем обсыхает.
Бревно руками обжимает,
На брег приплыть скорей мечтает.
А чтобы в воду не свалиться.
Он так боится шевелиться,
Жить в море Ваня продолжал.
Уже он жаждой изнывал;
Порывы ветра холодили –
И на бревне он замерзал.

Да, он сумел сбежать от князя;
Но вот куда, зачем плывёт?
Кто здесь от гибели спасёт?
При этих мыслях как-то сразу
Иван подумал об отце,
О доме, матери, сестре,
О славном добром Златоусте,
Он был так преисполнен грусти,
Что миг ещё – и быть слезе…

…Соль моря сохла на лице
И цепко стягивала кожу.
Нигде не видно берегов.
Но жить без веры невозможно,
И вновь к борьбе Иван готов –
Он жаждет выбраться на сушу.
И он решил, что будет лучше
Бревно сильней толкать вперёд –
Он с ним куда-то да придёт,
И скользкий ствол его спасёт…
Так вера в собственные силы
Ивана в море уносила…

***
Беды ничто не предвещало.
Да и, казалось бы, куда!..
Итак, герою перепало
Хлебнуть по горловину зла.

Плывёт беглец. Но вскоре волны
Бить стали крепче в бок бревна.
Затем вдруг небо посерело,
Укрыла море пелена,
Шквал поднялся; волна взлетела
Сорвался дождь, как дикий буйвол,
И захлестнул весь мир вокруг.
В тяжёлых облаках рвануло,
Затем накат волны набух.
Мир почернел в одну минуту.
Ивана завертело в круг.

Он ослеплён, но жив как будто,
К стволу намёртво прикреплён.
Его с одной волны в другую
Швыряет словно щепку. Он
Кричится  матом-перематом,
Стихией буйною влеком.
И вдруг мелькнул в волне огромной,
Укрылся пеной и исчез.
А ураган ещё сильнее,
А волны катят до небес.

Вот так до ночи бушевало.
Но, наконец, ветра пропали.
А вместе с ними и Иван.
В воде одно бревно осталось,
Оно как будто извинялось,
Что не спасло Ивану жизнь.
Он сгинул в шторме, словно щепка,
И хоть за жизнь держался цепко,
Но сожрала его вода.

Эпилог
(почти)
Нам так прискорбно сообщить вам,
Что жизнь бесславную прожив,
Герои, право, умирают,
Так лучшей песни не сложив.
А что до Ветреного Вани,
Так мы о нём уж всё сказали.
К нему настолько мы привыкли,
Он ближе сделался, чем брат.
Ещё все страсти не утихли,
Вокруг такие споры шли
О тех деяниях Ивана,
Что отыскать сумели мы...

Мы и к 3акире обращались
С тем, чтоб поведала она,
Каким запомнила Ивана,
Когда была ему жена…
И, кстати, ведьмы дочь сказала,
Что сына родила Ивану,
Богатыря и крепыша.
Что, мол, она переживала,
Когда Ивана не нашла
В опочивальне после свадьбы,
Рыдала, плакала; затем
Колдунье-матери сказала,
Что сгинул муж её совсем.
Но Фатия в ответ молчала,
Как будто ничего не знала.

Когда к изданию готов
Был долгий том сиих трудов,
По почте к нам через моря,
Где просыпается заря,
Когда мы вечер коротаем,
Письмо такое прилетает:

«Мы, Уважаемый писатель,
Узнали то, что Вы писали
О похождениях Ивана.
Так вот, нам есть, что Вам сказать!
Готовьтесь том второй писать.
Ваш путешественник не умер.
Он чудом вновь остался жив.
О нём мы тиснули в газете
Статью, не ведая до сих,
Что он в России популярен.
Шлём манускрипт эпистолярный
О жизни Вани-сана Вам.
Пройдясь по писаным строкам,
Возможно, Вы бы дописали,
Чего мы так не понимали -
Ведь ваш Иван вам так знаком,
Вы больше знаете о нём...

Мы шлём дневник Танико-сан" -
И снизу подпись "Мико-сан".

Ого, друзья! Ход делу дан!
Мы изумились: наш Иван
Не утонул в морской пучине
И пережил тот сильный шквал!..
Но чтоб не переврать картину,
Решили мы представить вам
Эпистолярное творенье,
В котором сам Танико-сан
Об этих самых приключеньях
Все написал, конечно, сам.
Мы переводчика просили,
Чтоб текст дословно перевёл,
Ну, а потом уж разложили
На части то, что издаём...