Как мы жили

Политический памфлет
        На текущий момент.
Ироническая проза в стихах о времени,
С злементами ненормативной лексики.

Посвящается лидеру Л.Д.П.Р.
Жириновскому,  Владимиру Вольфовичу,
Борцу за справедливость и порядок,
Защитнику простых людей.
               
             Пролог

Когда в стране скукоженой неладно,
И стало так, что уже нечего украсть.
Когда разрыв между богатыми и бедными громадный,
Ленивый только не лягает власть.

                *  *  *
Я помню детство босоногое своё,
И как мы все довольно бедно жили.
И на Иртыш ходили мы кодлой,
Дрались и пароходы белые делили.

Папаши наши, что было невпервой,
Уж поддавали,  дружно,  водку пили.
Когда, из бани городской, валили мы толпой,
То обязательно в пивнушку заходили.

Они покрепче в пиво добавляли,
Нам, мальчуганам, брали лимонад.
И за столом, отдельным, нас малых, сажали.
Гранёными стаканами, шипучку ту, сквозь зубы поглощали,
И каждый был безмерно рад.

Щипало губы и шибало в нос,
А коль приспичит, за угол мы ходили.
Там пахло ссаками и чёрти-чем ещё,
Мы, убегая, носами воротили.

В пивной, толпились размалёваны мадам,
Вели развязно и не имели сраму.
Порою подходили к нашим мужикам,
И  мы, малые, вспоминали сразу маму.

Её б непондравилась, что энта тётка липнеть,
А зад такой, что прямо стульчяком висить?
А у папашки, глаз уже залитый,
А тётка толстая,  на ушко чтой-то говорить.
Вот тут, мы сделали, впервой, себе открытье,
За энту коровищу, маман папашке не простить.

Как подросли, пошли мы в первый класс.
Дядьки и тётка так учёбой запужали,
И я сидел за партою дрожал,
И продрожал четыре года, я,  как заяц!

А слово нечитаемое, «ЛИЛ»,
Я прочитать не мог, язык мой отнимался.
А мать ругалася, как будто я,  дурил,
Беда случилася, я даже обоссался!

Но всё ж, начальную,  закончил я без трояков,
И стал я чистым хорошистом.
И в пионеры принимали всех гуртом,
Сначала бойких, подлиз и всех,  речистых,
Ну, а потом,  всю остальную шелупонь.

И до сих пор, учительницу первую свою,
Как в страшном сне всё время вспоминаю.
Была худа, стара, брюзглива и в каком-то длинном зипуне,
Моей мамаше всё время напевала.

Прям как молитву, стоит она в ушах,
Что я тихоня, такой уж я тихоня!
Другого я не слышал нишиша,
Как мог быть тихим,  ведь я рождён в Затоне?

А в тихом омуте всегда водились черти,
На отчебучить,  что-то, был всегда горазд:
Засунуть мух в чернильницы-непроливашки,
Иль незаметно,  косами девчоночек связать.

Иль притащить страшнейшего, рогатого жука,
Который жужжить, воняеть, плаваеть, летаеть.
Иль изловить шустрейшего, серого мыша,
И втихаря, присунуть, в портфельчик классной даме.

Как мог я отпускать такие мерзкие шутихи?
Взять  у соседа,  шнурки тихонечко связать.
И почему же после энтого я тихий,
И что же шустрые ребята в классе натворят?

              *  *  *

Расскажу я  вам,  как было,
Как стишки мы  все учили,
Даже полные дебилы,
Заучали всё в момент.
Переделанный стишок, от Сергея Михалкова,
Рифмоплётный экскремент.

-Дядя Стёпа ты хоть мент,
 Да и ростом ты высок.
 Я тебе в один момент,
 Обоссу хромач-сапог.
 А пока,  дойдёт до Стёпы,
 Убежу я наутёк.

А у Пушкина-поэта,
Тоже есть, в стихах – про « Это»,
Не про «Мудищева Луку»,
Расскажу,  как на духу.

Про русалку и кота,
Про 33  богатыря.
А ихний дядька –Черномор,
Аж прям,  до полу борода.
Хоть кривоног и малоросел,
Зато по бабам он удал.
Интересно, чем их брал?

Край зелёный, море, лето,
И девички все раздеты,
Где ж 33 богатыря?
Без трусов стоять  не зря!
И все входят сразу в раж,
Да энто есть нудистский пляж.
А потом на энтом пляже,
Оца-дрица, о ца-ца!
И про Кащея подлеца

На дубе, по цепям из злата,
Котяра ходит, похоже неспроста?
Пущай он ходит, пущай пока помутит,
Ребятки, где удавка на кота?

И вот, у самого, у синего, у моря,
Спилили дуб, вековой,  у Лукоморья.
А цепь златую, расковавши на куски,
По биллиардным и пивнушкам,  растащили мудаки.

И жирному коту,  досталось тоже,
Хоть и учёный, на мыло сдали хитреца.
Русалку, хоть была пригожа рожей,
Спалили прямо на ветвях,
Сначала натешившись в кустах.
Какая ж дива, чтоб не задрать подола,
И обшмонавши, не пощупать у хвоста?

И западала эта рифма, запретная и стихотворная,
Прям  как  в колодец, в самые сердца.
Запоминалась сразу и  в каждой школе,
Гулял  свой, стихотворный,  отличный от А.С.Пушкина,
В шальных головках, детских, нескромный  матершинный вариант.

Да, сказка хороша,
А где начальник ихний,
Бессмертный,  «Большой Раис?»

А он переместился в ваше время.
Теперича Кощей
Обходить  торговые ряды,
Как будто для проверки санитарных книжек ходить.
А сам скотина-бармалей,
Лишь спекуляцию разводить!

Крышуеть и снимает дань,
Аж спозаранку,  наутрянь.
И нечего сказать,
Свои все вроде.
Вот тем и кормиться,  бессмертна ваша дрянь!

Кто дохнеть недопивши, недожравши,
Кто от того, что пережравши.
А энтого, в сортире, даже, не замочат,
Бессмертный Коша,  больше нечего сказать!
И сколько бы ни наносили ран,
Такого не берёть с палёнкою стакан!

Читатель, извини за отвлечение от темы.
Зато мы в будущем аж побывали.
Давайте-ка вертаемся  назад.

Вчерась в  ООН, что утворил Хрущёв?
Снимал башмак, болбал им по трибуне,
Показывал всем «Кузькину он мать»!
Не будем в будущее больше забегать,
Пусть всё идёт своёю чередою.

Ну, а сейчас, вернёмся мы назад.
Продолжим сказ про молодое племя.
-А где бессмертный?
 Переместился в наше время.

                *  *  *

Взрослели пацаны,  и так жестоко не шутили,
Девчонки-сверсницы  нравились уже.
И кто винцо попробовал, а многие курили,
Соседок угощали конфетами-драже.

Они же, длинноногие,   компании водили,
Смущая белобрысых пацанов.
А мы на речке с берега удили,
Не понимая, что им тоже худо,
Как трудно обходиться без штанов!?

Как после стирки, на одной верёвке,
Висит и сушится исподнее бельё.
И мы таращили во всю глазёнки,
Когда узрели, вдруг, запретное тряпьё

Случалось так,
Штаны, трусы, рубашки, платьица, бюстгалтеры и плавки,
Вдруг на одной верёвке начали сушить.
И это для отроков означало,
Пора дружить, а может и любить!

Негласно, стайки  разобралися на пары,
Все кто куда, а я хочу гулять с тобой.
Я подчепил  толстушечку Тамару,
Ну а Колян, пошёл с Любашкой бедовой.

А Юрка с Вовчиком,  передралися из-за Глаши,
И не спускали друг с друга  ревнивых глаз.
Она была постарше,  девичкой общей нашей,
И посылала, на три буквы всех,  ни грамма не стыдясь.

А Анатоль, влюбился безответно,
Хоть жили рядом, мечтать о ней не мог.
Да это ж надо, на горошине принцесска?
И Нинка-стерьва,  не пущала,  даже на порог.

Её папашка был партейным боссом,
Богато жили в каменном дому.
А Толик, парень тихий, безголосый,
В домишке провонявшем, весь в прокуренном чаду.

Уже тринадцать мне, закончил я седьмой,
И как-то, у воды я прохлаждался.
Тут три девички подошли, высокенькая машет мне рукой,
Пацанчик подойди, ты как к воде спускался?

Я подошёл и снизу посмотрел,
Девички в ярких,  синих крепдешинках,  молодые.
Взглянул на них и сразу обомлел,
Аж  трусики видны, все длинноноги, а глаза шальные.

Чужому горю я помочь желал
Я снизу их ловил, они как ласточки слетали. 
За ножки голые сначала принимал,
Ну а потом,  я, обнаглев,  дошёл до талий.

Ах,  как сминались,  как шуршали на платьицах оборки?
Зачем же я глаза зажмурил, как дурак?
Уже внизу,  расхохоталися девчонки,
-Ну, паря ты даёшь, какой же ты чудак?


Враз  окружили, в колечко ручек белых взяли,
Не вырваться уже, не убежишь.
-Я  Лена,  я  Людмила,  а  я  Светлана.
 Мы заводские,  давай-ка познакомимся поближе.
Захочешь если, то давай дружить?
Да ты не дрейфь,  и не дрожи малыш!
 И как облупленного, всего расцеловали,
И  «Голубые крепдешинки» по бережку ушли. 

Ах,  Ленка, Светланка и Людмилка!
И  как теперь мне, разорваться, на троих,
Что ж вы наделали с мальчонкою,  девички?
Порастравили  и куда-то  вдаль ушли.

И от чего, теперь, вас в сердце берегу?
Когда ж я подрасту и снова повстречаю?
На радость может, а может на беду,
Я ничего пока ещё не знаю.

                *  *  *

В 8-ом, нас принимали в комсомол,
Не всех подряд, сначала активистов, хорошистов.
Устав зубрили, как же партии быть без опор,
И что-то тягомотное, насчёт марксизма-ленинизма.

Я ж, начитавшийся,  революционных книжек,
И посмотревший фильм - «Николка-паровоз».
Вдруг захотел быть чище всех и выше,
Полено из сарая под голову принёс.

Посля подушки конечно жестковато,
Я проваландался с поленом  аж три дня.
Смеялись все подружки и ребята,
Тетерей сонной, на уроках, сидел,  чуть не храпя.

Ну а потом,  я разозлился на полено,
И в печку сунул, чтоб спалилося оно.
Вот раньше было другое поколенье,
Не то, что нынешнее-навозное дерьмо.

Где настоящие борцы, чтоб за идею,
И на полене спать и кандалы носить?
И как поднять и всколыхнуть  Рассею,
И недругов,  чтоб в одночасье истребить?

А на трудах, мы заготовочки пилили и сверлили.
Я изготовил первый в жизни молоток.
Девчонки наши стряпали и шили.
На тех, кто был постарше, глаз косили.
Тогда ещё не пили, не блудили,
Оправдывали  ВЛКСМ-овский  значок.
В 9-ом  классе  влюбился оголтело,
В девчонку скромную, Галину.
Сначала,  тихой серой мышкою была,
Попила кровушки и оказалась стерьвою.
На выпускном, увидел сам, как ужралась она.

И с той поры, я энтих штучек, птичек-невеличек,
За целый километр обхожу.
Спалился синим пламенем,  и погорел без спичек,
И ни с одной девчонкой не дружу.
А много лет спустя, уже на пенсии,
Я написал поэму «Про Жу-Жу».

А в памяти, девички те остались,
Те трое заводских, что встрел на крутояром берегу.
Как близко телами горячими касались,
И где ж вы Ленка, Людмилка и Светланка?
Я поцелуи ваши и объятья берегу,
И написал я «Голубые крепдешины»,
И где б я не был, о былом и  об  насущном  говорю.
             
                *  *  *

У нас, в 10-ом,  девки честные, все без изъяна,
И не таскались, как шалавы по рукам.
Лишь только Любка скувыркнулась рано,
И подхватила арбуза от Жоржа-мужика.

А ведь такая симпатичная девчонка!
Чего же дура, в засранце,  этаком нашла?
И залетела глупышка-головёнка,
До выпускного бала даже не дошла.

Как танцевать, когда торчит такое пузо,
Надуло ветром, в народе говорят.
Уже не скроет, ни юбка и ни блуза,
Вот что бывает от лысеньких мальчат.

А Жорж, скотина, на десять лет  аж старше,
И не женился на Любаньке потом.
Шепнули втихаря,  что он женатый,
И оказался поразительным скотом.

Все остальные девочки невинны,
А Райка настоящая звезда.
И мы не знали, с кем она мутилась,
И что так рано зачесалася  нора.

В такой беде и комсомол тут не поможет,
Коль  девка  ещеться, то, что с неё возьмёшь?
И всё при ней и вышла вроде рожей,
В глазах блудливых и бесстыжих, похоть, ложь.
У пацанов,  верховодил Гатицкий Рома.
Его мамаша известная мадам.
Он был прыщав и шлялся по Затону.
Элеонору,  мамочку-канфетку,
Приезжие все приглашали в ресторан!

А там - «Вам водочки, а может помидорчик?
И разрешите пригласить на растопёрчик»
Она ж всегда согласная была
Такие вот, приятные, у мамочки дела!

А Рома хват, он тоже жил с бабёнкой,
Да поуши увяз с Валюхой Игорёк.
Намного старше вздорная девчонка,
С такой повяжешься и сам накрутишь срок.

Валюха бантики,  как девочка вязала,
Хотя давно уж ей в помине не была.
И Игорька, как хвост с собой таскала,
И цену набивала, как могла.

                *  *  *

Кержачий край суров и неприветлив,
Жила там самая отпетая шпана.
Там вас жестоко очень встретят,
Уж лучше будет не попадаться на глаза.

И если вздумаешь по бережку пройтись,
Коль встренут, в морду сунут без привета.
Ему не скажешь, постой не гоношись,
Раскроешь рот, ещё подвалят два  валета.

Намнут бока,  и будешь ты не рад,
Зачем залётный, девичек наших беспокоишь?
А ну кажи-ка, поживей,  небитый зад,
Мы  наказанье быстренько спроворим.

Ну а потом, портки вам быстро сымут,
И по старинке, ремешком отхлещут от души.
И отобьют охотку шляться с Ефросиньей,
И всё же,  как кержачки хороши!?

Мы все учились,  контрольные писали,
И сочиненья о героизме на войне.
А в подворотнях ходили, рисковали,
Схлопочешь ни за что, обидно то,  вдвойне.

И не стыдились за любовь схватить леща,
Зато идёшь ты гордый и счастливый.
Да лучше быть побитым сгоряча,
Чем просто, ни за что,  и без причины.
Эй, парень, спроворь-ка закурить?
Ах, ты не куришь, сегодня в хобот ты получишь.
Сам виноват и от души вам могут подвалить,
И пыханут, потом, в лицо махрой вонючей.

Коль ты не трус,  девчонка тебя зауважает,
И не отпустит одного во мрак ночи.
И каждый это точно знает,
Как миленькой объятья горячи!

И вот, мы все, в большую жизнь вступали,
Кому куда дорогой столбовой.
И о грядущем  по-своему мечтали,
Кому за институтскую скамью,
Кто за станок, а кто на зоне, за кайло.

Партейных детки  пролезли все в университеты,
Все упорхнули в далёкие, чужие города.
А мы ж в одёжках сереньких, одеты по-простецки,
Я на завод,  другие, кто куда!

Пилу, топор держал я с детства цепко,
И всё по дереву было мне с руки.
И до сих пор сидит занозою зацепка,
Я  в РСЦ пошёл в ученики.

А на дневном, спалившись,  пошёл я на вечерний,
Весь день в работе, а вечером отклячиваю зад.
О начерталка, математика и химия?
Опеть учёба, и я сам уже не рад!

Что я наделал, куды я поступил?
Науки энти столько выпили здоровья, зренья, сил.
Вот так учился, строгал, пилил  и колотил.
А с января, когда исполнилось мне 18-ать,
Я в 1-ом, механическом,  гаечки крутил,
И по верхам, в пыли, мазуте лампочки винтил.

Да не забыть мне, никогда,  все годы эти,
Станков зелёных гул и запах цеховой.
Шибало в нос, и я, тогда, Танюшку встретил,
Ходил, пропахший, стружечкой калёной,  как пьяной.

Как хороши те вечера, когда с девчонкой,
В родном нам парке, на скамеечке сидишь.
Ах,  как блестят в ночи подруженьки глазёнки,
Когда ты с нею о звёздах и планетах  говоришь.

Крутились гаечки, и серы юбки возбуждали,
Когда девички, стайкою, на шпилечках идуть.
Тогда рабочий человек был уважаем,
А впереди всем обещали светлый путь.

                *  *  *

Ну а ментяры,  оне, конечно, жить мешали,
Когда в кусточках с девчоночкой сидишь.
Бесцеремонно, прямо в харю освещали,
Дремоту сладкую спросонья перебив.

Про слово, «пёс», узнал ещё я  в детстве.
Собралися на кухне,  как-то шофера свои.
Те, за бутылочкой, давно сидели вместе,
И материли легавых, как могли!

«Я как то еду, а на дороге пёс»
Но почему хвостом он не виляеть?
Чего же на дороге ждёшь, Барбос?
Железная машина едеть и задавить.
Да это ж главный,  Морозов, сам Гендос
Его, поганого, никто не уважаеть.

Уж как привяжется, отлается восласть.
И что ни говори, така скотина!
Он синю форму начепил и корчит власть.
Раздуло аж, изображаеть неподкупного мужчину.

Вот так мы жили и тужили,
Стреляли до получки трояки.
И сами занимали,  все так жили,
Не  побиралися,  как в синей форме мудаки.

                *  *  *

Ну а теперича  и партии коснусь.
Один  вопрос, а почему туда вы не вступали?
Да это очень просто – потому,
Что недостойными себя считали.


А вот другие, лезли  аж из шкур,
Сначала кандидатами на выдержке ходили.
И разводили лярвы шуры-муры,
И поручителей ретивых находили.

А коль пролез, то там ты человек,
Тебя запишуть вмиг в номенклатуру.
И в красный список выдвиженцев занесуть,
Теперя будешь значимой фигурой.
Флаг в руки и вали-ка  в светлый путь,
«Истмат и Диамат» пожизненна твоя литература.

Куды  идейным  девать свой чёс и блуд?
Теперича у них свои матрёшки.
И доставали всё из-под полы,
Свои по-вызову партейные ****ёшки.

И магазины с чёрным ходом,  все свои,
Коль разучил устав и в партию пролез.
Кто прошмыгнул, теперь на голову он выше,
И не простой ты хрен, как раньше,  а член КПСС!

Там и кривой Крыкбесов, хоть и мордой он не вышел,
Морозов, тоже, галифешками, своими голубит.
И жизнь у лиц ответственных совсем другая.
И у ответственных костюмчики с «Берёзок»,
Да  ботиночки получше и почище,
Не говнодавы, что на серых и простых.
А власть оне  теперича не хають,
И защищають, похлеще собак сторожевых.

А за столом,  коль с ним  со стопкой водки,
Ты почему-то в напряжении сидишь.
И не полезет нормально водка в глотку,
Когда с партейным о жизни говоришь.

Что ни вопрос, у нас не  всё так плохо.
Василь Степаныч  всё о народе бдить.
Какая напряжённость в мире и сложна эпоха,
Так убаюкиваеть и сладко говорить.

                *  *  *

А нам чего, мы гаечки крутили,
И кто доцентом стал, кто кандидат наук.
В дерьмишке энтом,  рук своих не замочили,
И не имели, как блатота,   джинсовых брюк.
Зато своих мы девонек любили,
Своих желанных и единственных подруг.

Так жили и дружили, мы, простые,
Обкомовская шушера нам не чета.
Там тусовались сами и с нами не дружили,
Два лагеря непримиримых до конца.

У них свои наряды, безделушки, хаты, шуры-муры,
И юбок нижних кружевная кисея.
Ковры повсюду, картины, гобелены, и велюры,
И расдевались, сами,  до нижнего белья.

И вот, теперь я - электрик заводской,
Девчонку  Ленпарком провожаю.
Идём мы прямо от знакомой проходной,
И как, с Танюшкой, быть,  я сам ещё не знаю?


У нас простых,  когда девчоночкой увлёкся,
Которую,  всего три раза провожал.
И сердцем понял сразу,  всё - ты спёкся,
Хотя в объятьях крепких не держал.

Нетерпеливы ручки, какая бытовуха?
Ой, извини-ка, я не туды попал!
Прости меня, не удержался я  Танюха!
Я всё же не конченый нахал.

Те, в кисеях, как баре, на перинках нарезвившись,
Упрячат блуд в костюмчики моднячие свои.
У нас с Танюшкой всё ладком,
Не надо миленькая  злиться,
Ой, как же хочется  истиной любви.

Да ты девчонка, с косичками простая,
Дороже энтих всех кисейных,  знойных дам.
Хоть и живёте с мамкою в домишке,   как в сарае,
Хоть  мало счастья  видите и часто голодаете.
Как на зарплату уборщицы прожить?
И с кистенём тебя я до калитки провожаю,
А кто обидит, прямо в морду дам.
Тебя Татюшенька  люблю и никому я не отдам!

Косынку синюю на худенькие плечи,
Колечко самодельное точёное из бронзы,
На день рожденья,  Танюшеньке Скворцовой подарю.
А на свиданке,  шоколадкой угощу.

Да сколько можно,  на картошке и селёдке?
Так вся страна у нас живёт.
Не часто покупают шмотки,
А у партейных и богатых  всё наоборот.
И даже масло шоколадное и разносолы,
И кое-кто у нас не экономит,
Жирует и от пуза жрёт.

Сегодня, я  в ночное, на рыбалочку пойду.
Как партизан, в засаде,  без костра,
Скрываяся от рыбнадзора,
Я всё же рыбку царскую – стерлядку, изловлю.
Своей Танюшке, утром, рыбку отнесу.
И пусть им, тоже, счастье улыбнётся.

Сегодня, ночью, я не буду спать.
Спокойных снов, тебе,  моя девчонка.
Прости, что некогда стихи писать.
Пошёл я закидушки проверять.

                *  *  *

Взрослели мы,  нас время раскидало,
Кто в Томск далёкий, кто в Павлодарский вечерний институт.
Стоит перед глазами, то судьбы начало,
Завод,  да гул станков и гайки, масло и мазут.

Летело время,  всему учились и старались,
Да это ж годы лучшие мои!
Тогда,  зазнобкою-калёной, стружечкой из стали,
Порезал сильно руку до крови.

Ну, а потом, я о Кольцовой, о девочке Светлане,
И о чубатом  казачке, парнишке, Лёньке Муштуке.
Историю любовную  в стихотворной прозе,
Я изложил знакомства непростые их деньки

Бывало,  в автобусе полупустом,
Мог привязаться каждый хулиганчик.
Ему то что, он сунет в бок перо.
-За что?

-Да ни за что!
И упорхнёт в далёкий город Нальчик.

Попробуй-ка, ищи его свищи,
Таких там тыщи и их никто не ловит.
И если пофартит, советские врачи,
Бесплатно подправят вам  здоровье.

Вот так мы жили,  быть бы живу,
И не бесились, как обкомовские с жиру.
У Нинки есть с чего, её папаша коммунист,
Мой шоферюга,  и всегда как трубочист.

И вот, порой,  с набитой мордой,
Прям  ниже глаза красуется фингал.
Мы  Юрку с Коляном  разнимали,
Он промахнулся и случайно,  в глаз мне дал.
А я, с фингалом, на завтра, экзамены сдавал!

Шли на парад,  так все мы молодые,
С фингалами  во всей своей красе.
Вот так, мы жили, нас лупили, мы лупили,
Чужих девчонок провожая по весне.

В край, незнакомый, только кодлою ходили,
Не дай же Боже,
С девчонкой дальней будешь ты кадрить.
И причитая, проливала мама слёзы,
Ведь это означало, будешь бит.

Не со своими, девчонкам, гулять не дозволяли.
Шла Зиночка и длинный ферт к ней голову склонил.
И после проводов,  встречали, поддавали,
Но при девчонке,  ни - ни – ни.
Законы неписаные знали,
Стояли,  выжидая мы в тени.

И вот момент,  когда захлопнется калитка.
-А ну-ка хер, вали сюды скорей?
Для провожающего  будет злая пытка.
-Скажи-ка ты откеда,  фраер, чей?

Коль фраерок  в штаны с испуга не наложит,
И будет с кодлой биться словно лев.
То ходку, до красавицы чужой, всегда продолжит,
Не одного из нас штакетиной огрев.

А если да,  наступит тот момент,
Скукожился,  присел над нами в позе лягушонка,
Спалился фраерок,  сошёл на нет.
Знать мерзкая трусливая  душонка,
Ему незападло пощады попросить.
Свиданки обломали мы девчонке.

Соседке, Зинке,  с парнишками чужими не везёть,
Все  провожатые трусливые валеты.
С мильтошами ходить совсем позор,
Не завлекают лампасы и береты.

Я как электрик - заводской,
Расчёсочку-отверточку в карманчике таскал.
Не приведи господь,  чтоб в деле пригодилась?
Их было трое, но я не грамма не дрожал.
А ты, соседочка, стояла,  веселилась,
Не то, чтоб рядом стать, и сумкой по мордам.
Ну,  стерьва Сонька,
Зачем ты причепилась!?

Ведь, фраера при дамах не деруться.
И я сказал тогда, 
-Прощайте-ка мадам.
 С минуты энтой, я с вами развожуся,
 Что за чувиха,  что ей всё по фонарям?

Что за чувихи, что не любят чуваков?
Хоть чужаков, совсем с другого края.
Затонские сегодня лупят кержаков,
А завтра те, сполна им тоже ввалят.

Вот так мы билися,  до крови за любимых,
Шли кодлой плотной мы край на край.
А любопытные, пущай канают мимо,
Мы бросим клич,
Опеть в Затоне кодлу собирай!
Зато, как весело в 60-ые мы жили?
Лупили иногда,  чужих и мы.
Нам доставалось тоже, нас лупили.
И нету веселей родной страны.

-А вы приличный ферт и расфуфырена мадам,
 Скамеечку не грейте задом и канайте мимо.
 И нечего глазеть по сторонам,
 У нас свои разборки из-за Нины.

-Поторопитесь же,  у нас с Васьком разборки,
  Валите по- хорошему,  отседова мадам.
  Не то, сдерём мы с юбочки оборки,
  И прошмонаем по рюшкам и грудям.

На предложенье сообразили быстро,
Аж  ветерок пронёсся по кустам.
И наша парочка стремительно свалила,
Куда же вы, так быстренько мадам?
Исподняя  аж юбочка мелькнула,
А мы с Васьком,  всё Нинку не разделим пополам.

Какая ж стервочка, ты всё-же Нинка!?
Витёк с Васьком,  деваху, не могут поделить.
Она ж стоит, как писана картинка,
Кому ж теперича очередь любить.

Мы цеховые, ребята не блатные,
Влюблялись по уши в девчоночек своих.
Да и  подруженек порой боготворили,
Все беды с ними делили на двоих.

Какая водка,  да не полезет в глотку,
Когда с девчонкой,  заводской, молоденькой сидишь?
Пропахли волосы,  короткая юбчонка,
И запах цеховой ничем не перебить.

Ёё погладишь, Танюшка,  стрункой отзовётся,
Когда подруженька поднимет локотки.
И колокольчиком девчонка рассмеётся,
-Ну што, мой милай!
  По уши уж влип?

А сучки-лярвы обкомовские крали,
Свой блуд и чёс скрывают в кисеях.
Мы заводские себя не замараем,
Хотя о них  во всех газетах и вестях.

Девчонка смело пойдёт за пацана,
И отобьёт всю спесь у  нападавших.
-Танюшка стой, я к стеночке прижмусь,
 Чтоб не писали,  потом,  нас в пострадавших.
Да я не трушу, ничего я не боюсь,
А стал я так,  чтоб сзади тайно не напали.
Ну а теперича, я по зубам пройдусь,
Передние им точно посчитаю.

Танюшка, сумкой отбивалась, как пращой,
И лопоухого   до крови  зацепила.
Я из последних сил, сражался, как шальной,
И фраерки немного отступили.

-Вы што Затонские?
-Да мы живём в Затоне.
  И по субботам ходим в «Дунькин клуб»,
  Изъяна нету в нашей обороне,
-Теперича ходите вольно, там и тут.

Они слиняли, а  я шёл немножечко хромая,
Танюшка, милая, подставила плечо.
Теперь я  был уверен, точно знаю,
Она меня не бросит ни за  что!

Калитка палисадника тревожно заскрипела,
Скамейка нас в обьятья приняла.
Мы запыхались и ссадины болели,
А рядом милая, тревожная моя.
Мы даже целоваться толком не умели,
И почему-то кружилася земля.

Прокрались тихо, не лаяла собака,
Хвостом  виляла, знать пришли свои.
Танюшка за руку тащила, словно трактор,
-Иди смелее, мы уже пришли.

Она мне в летней кухне постелила,
И на скамеечке, придвинутой, пристроилась сама.
А я лежал размягший и бессильный,
И кругом ходила голова.

А я лежал и вспоминал тот бой,
А ручки, губки пухлые, мне молча,  говорили:
Теперь, мой миленький, я навсегда с тобой,
Мы в лодке к берегу любви своей приплыли.
И на подушке, так рядом, близко, локон золотой.
Хотел обнять любимую, но нету силы!
               
                *  *  * 

А вот, ещё, история одна,
Про молодую Клаву комсомолку-продавщищу.
Там дебит кредит не сводился до нуля,
И подловил кривой красавицу жар – птицу.

Да это ж надо,  у Талгата Крыкбесова и рожа!?
Куда же, деваньке,  теперича идти?
Колян на зоне, ничем он не поможет,
А шелкопёр, знай,  пишет и строчит.

Как подло подловил, какое горе?
Срок намотают,  далеко сошлют.
Да это хуже, чем пачкать дёгтем на заборе,
Знакомые все морды отвернут.

Куда бабёнке, стреляться, иль топиться?
Иль собираться в дальние края?
И билась девка  раненою птицей,
В руках горбатого, кривого упыря.

А что поделать, жизнь собачая такая?
Коль привязался пёс из О.Бе.Хе. эС.эС.
И почему фортуна-мачеха ты злая?
У нас О.Б.Хэ.эС-ники похлеще, чем эС.эС.

Он долго уговаривал, канючил,
Что самый добренький он в О.Б.Х.С.С.
Он галифешки, синие, раздрючил,
И показал свой, махонький, обрезок П.П.С.

Известная в народе всем картина,
Таких полно уже в К.П.С.С.
А он, представьте, не мешкая,  скотина,
С  таким обрубком на меня полез.

А по природе всё-таки он пёс,
Не чистокровный, похоже шелудивый.
Чего же он хотел, молокосос,
И егозил, обрезком энтим мимо.

Коль я проштрафилась, как водится, дала,
А он же, гад, немного спортил гриву.
Всего лишь разик я с ним переспала,
Он был игривый, как щеночек и счастливый.

А я лежала, молча, как скала,
И в энтом деле ему не помогала.
Достаточно, что под козла легла,
И всюду, лапать, скотине дозволяла.

Он, комбинашку  красную, как увидал,
И как бычара сразу возбудился.
Все волосы запутал, повалял,
Не дай божок, чтоб хоть на грамм влюбился.
А то, что я ему не помогала,
Он, почему-то,  на меня озлился.

Доволен,  гад,  но утром он уйдёт,
А я потом,  пожалуюся Коле.
Да он его, из-под земли, найдёт,
Как только снова окажется на воле.

Товаркам же скажу, что не попалась,
Что дебит – кредит  до копеечки совпал.
И энта мразь со мной не ночевалась,
Зачем, со зла, мне в лаковые туфельки нассал?

-Ну, ничего,  приедет скоро Коля,
И этот гадик, своё дерьмишко с аппетитом будет жрать.
Ну а потом, с Коляном, мы порезвимся вволю,
И буду снова в зону провожать.

А гадик, что, сожрал и облизнулся,
Потом, брезгливо, всё ж, прополоскал свой рот.
И наших девчоночек-растратчиц,
По-прежнему  берёт в свой оборот.

Мой Коля сел,  сразу по-утрянке,
За ним лягавые, собаками пришли.
И обломали всю у нас свиданку,
-Да лучше б энтого козла отпетушил!

Вот так, живу я, комсомолка-продавщица,
Тяжёлая история моя.
Похоже,  время подошло, пора креститься,
И слёзы злые лью, опять одна у алтаря.

Любимый, Коля,  написал с неволи,
Всего три слова, «Клава - Не скучай»!
Да лучше матерное, прямо на заборе,
В конце приписка - «Смотри не изменяй»!

Бывайте  граждане, я продавщица Клава,
И что-то мне совсем нехорошо.
Не изучала ленинизмов и советско право,
И почему, в душе так западло.

Опеть загнали Колю,  задалёко,
А гадик  что, прополоскал свой рот.
И снова ищет растратчиц-идиоток,
И снова берёт их  в оборот.

Сегодня  Нюську затащил под одеяло,
Он  политически во всём  вооружён.
И сколько же от энтой мрази пострадало,
Безвинных и любимых подруг и чьих-то жён.
И хоть опеть, он по повестке вызываеть
За всё ответить, скотина,  мне должон!

На хитру жопу  всегда найдётся винт и гайка.
Дождусь я  Колю, а гадик, где же он?
А вот потом,  што будеть, угадай-ка?
Крыкбесову  испортить патефон.

                *  *  *

Была одна К.П.С.С - она рулила,
И виноватых не было тогда.
А в коллективах хором  аж учили,
Уж что-то быстро об энтом позабыли,
Мы про «Орла с бровями»,
А в клюве «Малая земля».

Была ж ещё брошюрка «Целина».
Потом,  все хором мы читали «Возрожденье».
И что ж напоминает вам она?               
Мы изучали до полного изнеможенья.
На кой пёс сдалось энто чтиво,
Какая ж ненормальная страна?

Хоть не богато  жили, не до жиру,
Зато зарплата вовремя была.
Плодились спекулянты и транжиры,
Советского народного добра.

А лозунг на шахтах, фабриках, заводах,
Большими буквами, стояло,  чтоб в веках.
«Партия  - (минус)   честь и совесть»,
Оправдывался точно и всегда.

А батюшки у нас, все были тоже коммунисты,
Попробуй, исповедуйся такому.
И не посмотрят, что свершается таинство,
За зад и упекут и ничего святого.

Тут,  молодой генсек, задумал перестройку,
И гаечки завинчивать начал.
И стала роскошью обычная попойка,
Народ аж свирепел, но всё ж  молчал.

И стали пить лосьёны и шампуни,
И чёрти-чо, горело,  чтоб оно.
И бражку гнали из макулатуры,
И потребляли всякое дерьмо.
И сколько бедолаг,  по той причине,
До срока на кладбище ушло?

И вот, картина Репина - «Приплыли»!
Пустые полки,  повсюду дефицит.
Так, где ж вы те, которые руководили?
А генеральный,  так ладно, без бумажки говорит.

Зато мы помним все,  пустые полки,
Всё по талонам и память наша хороша.
Как под заворгов ложились комсомолки,
И как чесала  блуд  партейная душа.

-А где же вы?
А мы в очередях, с детьми стояли,
Орали детки, хоть уши затыкай.
Свидетельства на детвору, изжомканы, помяты,
Пропущены,  как будто через зад.

А на прилавках, хвосты и потроха,
Ведь вы, партейные, тогда рулили.
Да по талонам сахар и мука,
А мы ракеты тогда производили.
На плечи непомерный груз себе взвалили,
И надорвались,  до самого пупка.
И что сейчас бы нам ни говорили,
Мы это время не забудем никогда!

А вы же, лярвы, отъедали холки,
И на Болгарских пляжах грели зады и бока.
Мелиорация  и комсомольские повсюду стройки
Болтали больше на своих ЦК.
А в зонах, полным ходом,
С перестройкой шлёпали наколки,
Смеялись над партейными  ЗК.

Вам, всё доставят - финский сервелат и ананасы,
И девицы проверены, марксистки, там и тут.
Вам коньячок плеснут,
В хрустальные фужеры, классный.
А в баньке спинки и кое-что потрут.

Машины, мебель, книги - всё по блату,
Вопрос один, достать, а не купить.
Да видно Родина у нас щедра, богата,
Все воровали и не можем  растащить!

Негласный лозунг был - «Воруй Россия»!
Ведь, всё равно, добро останется в стране,
Тогда, как нонешние, за границу не тащили,
Да и граница была вся на замке.

А как за водкой и вином ходили,
Как дрались смертным боем за пузырь.
И где же вы, что все руководили?
Их и в помине нет, не их трещат чубы!

Ну, а потом, всё махом развалили,
Накрылся медным тазиком Союз.
К свободе нравов, дерьмократии приплыли,
И девки-лярвы,  ходют в юбках без рейтуз.
И не имая сраму,  горят огнём под феерверк
Вот так,  в Перми,  «Хромая лошадь» их лягнула!

Их на снегу  поскладывали, как поленья,  в штабель,
А кое-кто и реквием напишет и  сыграет.
А виноватых,  судят, уж который год,
Процессу нет конца и подтолкнуть пора бы?
Похоже, немаленькие денежки отдали,
Чтоб меньше дали!
Бумаг тома уж написали,
На шелкопёре - шелкопёр!

А комсомольские заворги и вчерашние партейцы,
Порнушку стали по видеосалонам гнать.
Перековались шустро, отпустили пейсы,
Теперь всем иудеям свободу можно будеть увидать.

Куды ни глянь, оне уже повсюду,
Заполонили эстраду и голубой экран.
-Да  что ж  оне творят?
-Теперя всем мацу готовят – лакомое блюдо,
 И скоро на иврите запоют, заговорят.

-А где же убеждённые марксисты?
 Все в депутатах, народных, все руководят.
 Теперь министры, олигархи, финансисты,
 Все перевёртыши,  в народе говорят.

                *  *  *

Исток марксизма запрятан во глубине веков.
Жил Карл Маркс в Германии,
Он был редактор «Рейнскую газету» выпускал.
А жёнка Женни фон Вестфален,
Ему детишек справно приносила,
А Карл анализировал, писал свой «Капитал».

Он отпустил густую бороду и баки.
Когда ж тут бриться?
По библиотекам и пивнушкам часто пропадал.
Он с кружечек толстенного стекла,
Не слабо пивную пеночку сдувал,
И всё писал, писал, писал!

На что ж он жил?
А жил на подаянье.
Дружок, милейший, Фридрих Энгельс.
А у того папашка – фабрикант,
И вот, богатым в одночасье стал.
По почте, прямо в Англию,
Деньжонки постоянно посылал.
Чтоб Карл писал, писал….

Оне,  на пару организовали
Свой   I –ый  интеренационал,
Чтоб пролетарии всех стран соединялись в кучу.
Вот так,  Карл Маркс наш, не работая,  писуя,
Совместно с Фредом Энгельсом,
Своё ученье о коммунизьме сочиняли,
Чтоб у богатых всё отнять,
И поделить,  как Попандопуло делил…..
Читатель терпеливый, как в «Свадьбе у Малиновки»,
Оне  сундук с гранатами делили?

Но,  дома не попишешь!
И,  лялек - трое,
Все плачуть и визжать,
И обозленная, со шваброй Женни-мать,
И кавардак всегда.
Какой уж там писать!

В пивнушке лучше и мысли свежие приходят,
И за бочочек, красотку Мэгги можно подержать.
Ведь Карл Маркс, красивый видный мужичина,
И спорится работа,
Над 1-ым томом  под названьем - «Капитал».
Ему не грех одним глазочком поморгать!

Да, на такого!?
Любая фройлян, миссис и мадмуазель положат глаз.
Зачем же кочевряжиться,
Чего ж не порезвиться?
Зарос то как?
Так хотца за бороду пушисту пощипать!?

К политике я рано приобщился,
Всё дядек спрашивал,
Откуда, чей портрет висит, зачем и почему?
И вот, однажды, такой конфуз случился,
Живого Карла Маркса узрел я наяву.

Домой  я прибежал едва живой,
Трясуться руки, ноги.
Уж очень сильно меня он напужал,
Узреть такое причудится немногим.
Я чуть штаны свои не обоссал,
И с перепугу заикаться стал.

Машу дядькам руками,
Иддите и ппосмотрите ссами.
Не нна ккартинке, оон жживой и сс ббородой,
По Ччернышевского, из ттрубки ддым ппущаеть!

Тут,  взрослые, все, надо мною рассмеялись,
Да это же соседский дед!
А  дядя Сёма говорит,
Не Карл Маркс совсем, а Отто Шмидт.

Пишу я эти строки, нутром же понимаю,
Что недалече я б срок уже мотал.
На зоне истории другие сочинял,
Вот так,  достал меня тот «Капитал»,
И пролетарии, которые объединялись в кучу.
Чтоб отобрать, всё поделить и всё пропить!
Какие лозунги у новых русских, я не знаю?

Ещё я помню Хлебозавод.
На демонстрацию, по принужденью,  рабочих и ИТР водили.
Коль не пойдёшь, то будешь полный идиот.
На послезавтра всех бы премии лишили.
Колонна собиралася и хошь не хошь, а марш  вперёд!

Им транспаранты, лозунги и всё политбюро всучили,
И все, как каторжные, тех членов, как иконы на себе тащили.
Все дядьки строгие, их знали многие,
И кто, какой республикой союзной,  руководил.

А после демонстрации, единенья партии с народом,
Хотели сигануть все налегке.
А дома, столы накрытые стояли,
В жару графинчики с водярочкой, аж запотели и заждались.
А мамки, тётки, девки, платья крепдешиновые одевали.
Девички причепуривались,
И сини, алы бантики в косы заплетали.
Ну,  кто захочет сам, по доброй воле,
Ту атрибутику тащить назад.

Все, мимо дома углового, нашего, валили.
Коль нет поблизости парторга,
Его величество рабочий класс,
Через заборы накидаеть, как дрова.
Уж полный огород весь в кумачах!

И даже члены есть политбюро.
И нам, малым, так нравились те члены,
Ну,  хоть бы улыбнулся,  кто?
Все так на нас глядят сурово,
Подозревая всех в измене и взглядами сверля.
Что ж я увидел, скажу,  вам,  не тая,
А тут их мордой,  прямо в чёрну землю.
И на портрете у очкарика какого-то,
Где надо и не надо приклеилась земля.


А, Леонида Брежнева, в народе все любили.
Он лидер был простой,
Всегда с улыбкой на лице и дядька свой.
А как же целоваться он любил!?      

Немало лет уж с той поры прошло.
Однажды,  перед уроком,
Тормознул какой-то странный ферт.
Костюмчик ладный, а с выправкой военной.
Мне ксиву красную под нос,
Да это ж мент!
И стал расспрашивать,
Про обалдуев, ученичков двух здоровенных.

Что натворили,  пока что не сказал.
Как учатся они, как поведенье?
И чтобы вкратце я их обрисовал
Конечно, я ребят своих не сдал
Тогда, как и сейчас,
На власть державную, имел своё я мненье.

Что поросята натворили?
Набили морду кому-то, что-то тут не так?
Оне по девкам вовсю уже ходили
И как же залетели,  так впросак?

Оне на лавочке,  делать нечего сидели,
И прохлаждалися в тенёчке от полудненой жары.
И было всё у них ништяк,
Сидели и балдели.
Да неужели, сами, напросились на кулак?

А управдом командовал,  вывешивали флаги,
Как ни крутись, а завтра Первомай!
Его сосед, уж хорошо поддавший,
Он управдома на три буквы известные послал.

-«Ну, што мля, хочешь выделиться шкура?»
И злость свою он на него сорвал.
Не прикатила на свиданку Нюра,
Зачем Ванёк Брызгалов шнурки погладил,
И белую рубашку, как путёвый одевал?

А управдом, балбесов великовозрастных заметил,
И в понятые дурачков тех взял.
Соседу Ваньке, солнышко теперича не светит,
Уж не дождётся Нюрка своего милка.

А КГБ,  балбесов, невинных тех, прижал.
Хотели раскрутить на групповуху,
И звёзды прготовилися обмывать.
Те, сперепугу,  чуть штаны не обмочили,
Вот непруха!
Оне, ни бе, ни ме-ка, ни ку-ка- ре-ку!
Ванёк в кондее, запёрли как скотину,
А энтих надо, тоже, застращать и наказать.

Майор,  их сразу в ежовый оборот.
И в морду светом, и ни давал им спать.
Слюнями брызгал, стал угрожать.
Да что же с обалдуев взять?

Как, комсомольцы, не защитили честь Родины и Флага?
Зачем же ухмылялися, как дурачки?
Пока Ванёк крыл управдома матерной тирадой,
Аж с головы до пяток, от души он поносил.

Я тоже дал подписку, как классный воспитатель,
Про всё забыть, ни помнить нишиша.
А до поры я был слепой мечтатель,
И как рубашка, всегда распахнута душа.
У КГБ-истов тоже длинная рука и память хороша!

Ну а теперь опять нырнём мы в наше время
И на повестке дня один вопрос,
Что строим и куды же мы идём?
Похоже,  что стоим нараскорячку,
Устанем, грохнемся и больно упадём.

И чтобы с нами больше ни случилось,
С  К.П.С.С.  мы больше не пойдём.
Опохмелимся, поднатужим силы,
И вдребезги  развалим  Гоморру и Содом.

                *  *  *
А кое-кто, при коммунизме жили,
Повсюду блатата, свиданные дома.
И как оне от пуза,  жрали, пили,
Всего не знала голодная страна,
И как страну-державу такую прокутили?
Теперича кричать - «Вертаемся назад».

Была  К.П.С.С. - она рулила,
И  зарулила,  впереди скала.
И  долбанулись, мордой в кровь,
С размаху, со всей силы.
Разбили хари, но всё-же  говорят,
«Он сам пришёл – не виноватая она»!

Нужны им  срочно «Баксы зелёные» и «Евро»,
Побольше хапнуть и в заморские края.
А что же остальным,  в стране  «Лимонии»,  нам делать?
Им на Канарах и Майами,  ужо  до фонаря.

                Эпилог

А как сейчас?
Стоят заводы и на селе уж не куют, не мелют.
Позарастало всё кругом.
А гастарбайтеры, как саранча.
И с каждым годом их всё больше.
Оне смелеють и наглеють.
Первопрестольная,  уже гогочет и смердить.
Куда ж податься москвичам?

Боюсь ли я?
Да, я боялся в детстве.
Что в пионеры не буду принят я.
За шалости мне не повяжут алый галстук,
И песня пионерская  «Взвейся» кострами»
И зазвучит для всех, но только - не для меня.

А стал постарше,  что не примут в комсомол.
И как-то раз, я схлопотал синяк под глазом,
Когда, от Томки,  домой я поздно шёл.
И как, она, наутро, ухмылялася зараза?

Ну а потом, был вызван к группенфюреру в горком,
Когда уже работал на заводе.
Там, прострогали, прямо по-живому, до кишков,
За то,  что взносы не платил полгода.

Грозились, даже, с вечёрки исключить,
Что инфантилен и исторический момент не понимаю.
Как начали оне меня учить,
Ну, думаю, песец пришёл, совсем уж задолбають.

Как будто агент я заграничный,
Нанёс урон, загнил совсем я на корню.
И черканули, что-то в деле личном,
И штемпелёк на фотографию мою.

И как ты мог, так спортить свой значёк?
А мы, горкомовские, все идём вперёд.
А ты чегой-то топчешься на месте.
У них костюмчики велюры, коверкот,
А у меня, как на испорченной невесте!
Хе – бешка,  роба серая, покрой простой.
Я прямо от станка к ним на приём припёрся.
О Боже ж мой,
Как  Первый секретарь орёть?

Я тихим голосом, аж изнутря, с тоской,
За что ж вы так со мной сурово?
Я парень заводской и я простой.
Тут стали спрашивать, что я читал у Вовы?
А для меня, сначала, не дошло,
Оне вождя, так меж собою называли.
На постаменте, тут он, рядом, до полу аж пальто,
Эх,  знал бы, что понатворили без него!
Аж от Москвы,  до самых   до окраин.
И как дела творятся без него,
Кто оттопырился  и  стал в стране  хозяин.
Ушёл в подполье бы, и каменное сердце б,  не молчало.
Сказал б одно:

-При этих сытых рожах,
 Наш коммунизм,
 Мечту голодных и несвободных, не построить!
 Всемирный голод никогда не победить!
 А проститутки энти…..
 Бордели могут лишь устроить.
 Нам Маркс и Энгельс энто дело не простить.
Поэтому беды лихо начало,
-«Уйду в подполье я, 
Попгобуем товарищи,  начать сначала»!

Хоть  В.И.Ленин и живее всех живых,
И то, что партия - ум, честь и совесть всей эпохи,
Все остальные, как надо понимают.
И не болтают лишнего среди своих.
Коль болтанёшь, что будет, отлично знают.
37-ой  нам в память генетическую прочно  вбит.

-Вы извините, я гаечки кручу,
 До блеска штаны и локотки не протираю.
 Ваще о заводских девчонках и парнях стихи пишу,
 И как мне дальше жить, я точно знаю.

Потом,  мне указали - вон на дверь,
И секретутка, пышногрудая, с длинными ногами,
В конце приёма тёпленького,
Проводила, стерьва,  в длинный коридорчик
И вот, теперя, верь, не верь,
Хоть попа в мыле, не звякнет мне наверх звоночек.
Уж это точно, читатель мой, поверь!

От группенфюрера я вышел,  в животе аж пустота,
Так солнышко приветливо светило.
А напоследок,  суки пригрозили,
У нас,  в  Ком. Коме,  длинная, лохматая рука!
Зачем же черканули, красным,  в ксиве?

Я по стопам отца пошёл,
Баранку он крутил, я гайки на заводе.
Он безпартейным был,
А я идеалистом, художником свободным по природе.
И как Абрам, все энти кучки ароматные, я обходил,
Не принимал, не разделял, и не вступал,
Ведь это ж кал!

А страшно то, что развалив Союз
Мы все, в какой-то мере, руки приложили.
Что до сих пор не знаем, куда идём,
И что же будет после нас с Россией?
И коль разумное не сеем, то, что же мы пожнём?

Ведь те, которые Союз наш развалили,
Уже добрались до России.
И превратят наш общий дом,
В один бедлам,  большой дурдом!

Сначала недра присвоили себе,
И  наложили лапу на Россию.
Такое сплошь и рядом в «Лимонии» стране.
И то, что было наработано трудами стольких поколений.
Оне, нажравши бычьи шеи, и толстое  рожно,
Профукають с ****ёшками.
Как проституток,
Команды забугорные спортивные скупають,
По Монте – Карлам  и Куршавелям  поизведуть на казино.

Мы, тоже хороши!
Спустили по тормозам и всё молчком.
На баррикады не ходили.
Москва бурлила,  а мы, как в цирке,  наблюдали.
Кто там кого, и вот, донаблюдались,
К разбитому корыту и лачугам, поразвалившимся, пришли.

Да,  что-то ненормально в Датском королевстве?
Один вопрос стоит,
Быть иль не быть?
Уже в помине нет страны Советской,
И 20 лет как пробежало.
Где ж достиженья, одне призывы,  завыванья?
Когда, без боя, всё отдали сами,
Как обезьяна,  банан жуём, и с голым задом, теперича сидим.

Нищали все, а кто и богатели  враз.
А кто кусил кусок жирней и поперхнулся.
Кому-то прострелили «Мерседес» и глаз,
А кто-то спился и давно загнулся.

Бананы, апельсины, рис, муку и сахар - всё привезуть,
А сами наши недра все порасхватали.
И предприятия совместные всё создають.
А на дворе, делов то, полный рот, платили бы?
И вместо наших,  гастарбайтеров наймут,
Чтоб меньше им платить.

А как народ?
А наш народ нищает
Но терпелив у нас мужик,
И с похмелюги злой, и на подъём, тяжёл.
Но если доведуть?
А наши што, и не работають, а пьють.

Модернизируем  мы,  кой-чего,
И боремся с коррупцией не слабо.
И сроки, кой-кому, смешные мы даём.
Витёк Батурин, даже, получил 3 года,
И то условно, смешно аж всей стране.
Чегой-то и комуй-то распродал?
Да это ж насмешка для народа,
И где ж ты Правосудье и Закон?
Коль ты мошною наделён
Какое Правосудье и Закон?

И руки прочь от Беларуси,
Туды не суйтесь, чтоб всё у них скупать.
Им,  дерьмократий,  разводить не надо,
Там пашут, сеют и заводы не стоят.
А те студентики, которые тусуются по Минским площадям,
Им, б гаечки бы покрутить пора,
Поворошить бы вилами навозы!
Там  голубые, голышком, на демонстрации не ходють,
В палате  № 6, оне теперича,
Смирнёхонько,  в рубашечках беленьких лежать!

А как вам кажется,  живём иль выживаем?
Все скоро от бодяшки, палёночки дешёвенькой уйдут.
И если наркотой ищо разбавят,
Не станет нас, ни там, ни тут.

А те,  кто воровал, тащил, руководил, лукавил,
Пора наступит, тоже отвечать!
А лохи, Лебедев и Ходорковский, мотають срок на зоне.
Зачем же брали нефтью, брали бы деньгами?
Перегоняли б сразу за рубеж.
Так делали ведь все,
И даже госпожа Лужковская - Батурина Е.Б.

Нет на постах давно Рахимова,  Шаймиева.
В Чуркменистане  Ниязова,  туркмен-баши.
Сапармураду,  со злости, даже памятник снесли.
И кое-кто смеётся от души!

Смеяться можно у них и нефть и газ.
Там, до сих пор, всё делят, не разделят,
Чья тюбетейка старше?
И чей халат богаче и роскошнее украшен?
Там правят жузы, кланы бакиевых, акаевых.
В почёте и уваженье баи.
Ешё,  при Михаиле Горбачёве,
Так полыхнуло в Оше, Фергане,
-Что господа, об этом вы не знали?

И что-то поздновато,  как по заказу,
Вдруг полицайские все разом всполошились?
Наркопритоны позакрывали там и тут.
А где же милаи,  вы раньше были?
Вот нам бы, так бы, как в Китае!
А нам, ищо не приказали,
Ведь выборы то,  на носу!

Уж 20 лет минуло,  и знать бы всем пора?
Шли  в никуда, тащили, стреляли и делили.
И почему в тартарары не рухнула ищо страна?
И сколько русских останется в России?

И каждый, кто ответит честно всей стране,
Куды идём, что дальше будем строить.
Он въедет в Кремль на вороном коне,
И это, подавляющее большинство, из нас,  устроит.

                *  *  *

А как потом сложились судьбы наши?
Крыкбесова Талгата я знал по 5-ой школе.
До девочек был сильно неспокоен.
Я из любви и обожанья,
А он, жестоко, за косы драл,
И стать, как папа, ментом мечтал.

Я,  школу 5-ую, начальную, закончил совсем без троек.
Талгат, из класса в класс условно был переведён.
Ну а потом пути-дорожки  разошлися:
Я на завод и гаечки крутил,
А он, баран-бараном,  тоже, своего добился.
Мечтал он, с детства, шухорного и сопливого.
И в школу милицейскую, вдруг, сразу поступил?
И синенький мундирчик,  с красными погонами,
Он всё же, как хотел,  заполучил.

А у Морозова Гендоса, папаша тоже главный в О.Р.У.Д.е  мент.
Он на дорогах шухер на шоферов наводит.
И сын Геннадий, с детства самого, в свисток дудел.
Вот интересно, его кто остановит?

У Игорька,  папаша судмедэксперт.
А у Катюхи, мама продавщицею была.
У Нинки и Наташки родители в обкоме.
И Нинка - стерьва под Арона Шлейзмана легла,
Чего в ентелегенте том нашла?
Раюха – рыжая, с богатеньким связалась, местным буратино.
Его папаша  «КЫЗЫЛ-ТУ» - редакцией руководил.
Сыночка смугленького родила,
И от осла сбежала,
Эх, кабы знать, что ждёть нас впереди!

Васёк с Витьком,  мотають срок на зоне.
С тех пор, как Нинку не сумели в Ленпарке миром поделить.
Мы редко видим тех парнишек на свободе.
И как случилось, так тому и быть.

Расставшись с Валькою, наш Игорёк строительный закончил.
Он крупной стройкой в Экибастузе стал руководить.

Ну а Колян,  друганчик закадычный,  Буль-Буль-Так.
Четырежды женился – разводился.
Его печальный ожидал финал,
И к 40-ка годам он спился.

Тамарку ещё больше разнесло,
Похоже конституция такая.
Когда бы ни пришли,  всё время жрёть и жрёть?
Куды же лезет в энту прорву, я не знаю?

Глафира в «Беловодский скит» ушла,
Мирская жизнь ей опротивела, похоже.
Поклоны била, молилася и там покой нашла,
И не подумаешь, как крыла матом всех прохожих.

А Анатолий, парень скромный, теперь у нас историк,
Хотя папашка был курилка, алкоголик!
Свою зазнобочку,  в библиотеке он нашёл.
И не в два ночи, а встретил поутрянке
Стал близорукий, видит плохо без очков.

А Леночка, Людмилка и Светланка!
В тот год, как повстречал я их.
Влюбились сами, и нашли парней своих.
И разлетелись голубые крепдешинки!
Я обязательно сложу истории о них.

Валюха-шлюха, с кем только не спала?
Обрюзгла, подурнела.
Родить ребёнка даже не смогла.
Зато, как мы балдели, как балдели!
Под пьяно дело не зачепилася она,
Ей за грехи сам Бог  не дал дитя.

А где мальчонка лысый, что Любаньку испортил?
Она же, первая, в подоле принесла.
Какая ж обворожительна девчонка?
Подзалетела и девчушку родила.
Наш  Жоржик,  по бабам истаскался,
Стал стар и лыс и пузо аж висить.
Уж очень часто в бабёночек влюблялся,
Теперь стал ненужон. как сыч молчить.
Зеркальною болезнью болен.
Свое хозяйство через зеркало он только разглядить.

К Любашке зачастил на огонёк,
С судоремонтного завода паренёк.
И дочка Настя скоро папой назовёт,
Надеюсь очень, что Любашке повезёт.

Наводит шорох Гатицкий Рома,
Во флигельке, по адресу Советов 25.
Таскаеть баб и девок он к себе опять!
На энто дело он с ранья знакомый.
Любвиобильную, Эльвиру-маму, год как схоронили,
Теперича, никто не будеть попрекать!

Как поживает продавщица-комсомолка Клава?
Дождалась Колю, он из лагеря пришёл.
Он обещал, как выйдеть на свободу,
То первым делом,  испортить Талгату патефон!
И  шелкопёра,  любвиобильного  Талгата,
Забил на стрелку, на серьёзный разговор.

И хоть от злости, был,  как пушка заряжён!
Талгата мирно встрел, в Ленпарке, на скамейке,
Поговорил с ним ласково,
И прям в кусточках -
Хоть тот обрезан был.
Ему, достоинство мужское, ущемил.

И, острой бритвою опасной,
Что парикмахеры – евреи,
Правят на кожаном ремне.
Он, прямо махом, почти не целясь,
На полвершка укоротил!

Пописать можно!
Но, в тот  же,  день,  Колян  повязан был.
За што?
Да ни за что!
Колян, опеть на зону угодил!

А Клавочка?
Девичка бедная!
Опеть одна горюеть.
Одна лишь радость,
Любимый Коля,  шелкопёру-краснопёру отомстил,
Как говориться, винт на хитру жопу завинтил!

Тот, из больнички выписан, уже.
Теперича, лишь егозить,
Кусать то нечем!
А Коленька!
Советский, гуманный самый, скорый в мире суд!?
Скажу вам прямо, без иронии,
Опеть 5 лет ему присунул.
Колян же,  уважаем за проступок свой на зоне.
И пятерик свой быстро отсидить!

Зато не сможеть член КПСС,
Кривой Крыкбес, 
Попортить больше девок, баб и жёнок
И никому,  Кухарин Коля, больше не должон
А как вернёться он,
Клавушку и приголубить и за всё отлюбить.
Не покушайтесь-ка, вы - кобелины,  да на чужойных жён!
А Клавочка,  раз в год,
К любимому, Коляну, поедеть на свиданку в зону.

А я, Акимов Лёня,
Истории те вспомнив.
Как жили мы,  какие были времена!
Не приукрасил,  не приврал,
Всё, честно, о нашей жизни рассказал.

И кто кем был, и кто кем стал!
Рука торопиться писать об этом без устали,
А тут трава поднялася,  косить пора.
И свадьба младшенького,  скоро Николая,

Дожди прошли, грибочки наросли.
Ребятки, девоньки, соратники, друзья,
Как хорошо же всё-таки в России!
Куда же пруться - олигархи,  мамзели, голубые, господа?

Когда ж писать?
Вы посудите сами
Вот, память распалю,
С делами разберусь,
Пишу я белыми, Добрянскими,  ночами.
Жить, не писавши,  больше не могу!

             От автора

Не злопыхатель  я, увы,  не злопыхатель!
И сердцем чувствую, коль делается,  что не так.
И не поэт ещё и не писатель.
Я  всё же, созерцатель, «Мастер» и мечтатель,
Пахавший в жизни, много,  заводской чувак.
И «Маргарита», муза, рядышком со мной.

И вот,  уже я  дед и в 62 года,
Пишу и гаечки,  по-прежнему кручу,
А мама  Таня,   всё скурпулёзно проверяет,
И как редактор, первый,  в свет белый выпускает,
То,  что ночами набросаю,  эскизы нарисую, наберу.

А, что пишу не ямбами, хореями?
На патриотические восхваленья не мастак.
И  то, что балуюсь я стихотворной прозой,
Так нынче, это может  любой читающий чудак.

Такие не воруют и взятки не берут,
И пуза, пивного, отвисающего нет!
И шею толстую я не наел.
Таким в конвертах и дипломатах не несут,

Колю очередную дырку я  в ремне.
А то, что сердцем чувствую и не по мне,
Я песню лебединую ещё сложу.
Пишу, как было, как живём сейчас,
Всю правду-матку о времени скажу.
И не прервётся, о времени, нерадостный рассказ.

И то, что я успел на этот день и поздний час,
Я не живу, коль не пишу и не пою.
Пардон, штаны сползають, уже не удержать!
Очередную дырку  в  ремешке колю.

   20.05.-15.06. 2011г. Леонид Акимов.