Моя родословная часть 1

                Посвящаю моему внуку Жене Фихте

 

Мой  25-летний внук Женька,  отслуживший  свой срок в израильской армии  и поступивший в университет, обратился ко мне с неожиданным вопросом: «Дед! Ты Владимир Абрамович, значит, тебя породил Абрам. А кто породил Абрама?» «Яков». «А кто породил Якова?» Я был счастлив, что дожил до того момента, когда мой внук сабра захотел узнать о своих российских корнях.  Пока я жив, я хочу рассказать ему о его генеалогии, и  я написал  то немногое, к сожалению,  что знаю,  о прошлом  своей семьи. 




       Я родился в семье врачей. Мать моя, Евгения Львовна  Шехтман, была терапевтом, отец – врачом-психиатром, работал под руководством известнейшего в то время профессора Ганнушкина.
Ганнушкин написал статью о том, что  у вышедших  из малограмотных семей руководителей Советского государства, занявших  высокие должности  и вынужденных заниматься    интеллектуальной  работой,  развивается ранний склероз  мозга. За это он  впал в опалу, но арестован не был, а вскоре умер.  Научным руководителем моего отца стал   профессор Гиляровский,  который  выдвинулся  после того,  как опроверг диагноз, поставленный  Сталину  академиком Бехтеревым, сказавшим кому-то,  что Сталин параноик.  Через день Бехтерев умер при загадочных обстоятельствах. Говорили, что его отравили.  Гиляровский  же  дал своё заключение, что Сталин совершенно здоров и психически  нормален.  После этого он и стал неформальным   лидером советской психиатрии.
 
       Я не знаю, о чём была диссертация моего отца,  но, видимо, она была интересна, потому что Гиляровский взял эту статью себе, подписался под ней как её автор, а отцу сказал: «Вы, Абрам Яковлевич, еще молодой человек и напишете другую диссертацию, а я уже слишком стар, чтобы написать что-нибудь новое». Тогда отец взял себе новую и совершенно необычную тему. Он стал изучать так называемых микроцефалов - слабоумных людей с врожденным недоразвитием мозга, чтобы, шутя говорил он,  как писал Экклезиаст,  «познать  глупость».  По сути, он стремился выяснить,  какие структуры мозга, которых не было у микроцефалов, определяют интеллект. Чтобы  иметь «полигон» для исследований, он уехал из Москвы в психиатрическую больницу  под  гор. Калинином  в посёлок Бурашево, где имелось специальное отделение для микроцефалов.  В мае 1941 года его взяли на  двухмесячные военные сборы (обычное в то время дело),  а 22-го июня началась война, и в этот же день военная часть, в которой был на этих сборах отец, отправилась на фронт. С собой он взял чемодан с книгами по философии, которой, кроме психиатрии, увлекался.  Особенно он интересовался анархо-индивидуализмом  и моей матери завещал: «Когда Воле исполнится 18 лет, пусть прочтёт книгу Гордина – у меня  есть единственный в мире экземпляр этой книги».  (Книга  не сохранилась, и я её так и не прочитал).
      С фронта он написал несколько писем, в последнем из которых были слова: «Женя! (Так звали мою мать).  Я нахожусь в твоих родных  местах (мы поняли, что в Белоруссии). Завтра будет бой. Если останусь жив,  напишу». Больше писем от него не было, а пришла «похоронка». Лишь через 60 с лишним лет я узнал, что  он,   будучи вместе с частью  в окружении,  вместе с нею попал в плен и  был расстрелян немцами в Минском концлагере для военнопленных.