Непридуманная история

Я бы ее и вовсе не заметил, если бы не услышал за своей спиной голос, нарастающий издалека, бойкий, командный. По звучанию было понятно, что он принадлежит пожилой женщине, но, в то же время, как-то по-особому молодой, оживленной.
Сколько себя помню, я всегда обращал внимание в буквальном смысле на все, что меня окружает. А главное – на людей. Слушал их рассказы, разговоры. Невольно, конечно, по случаю. Что-то интересное запоминал, а многое пропускал мимо ушей. Разные случались встречи, рассказы, сплетни. Но на этот раз все было по-особенному интересно.
Маленькое, слегка сгорбившееся, тело было укутано в серенькое драповое пальтишко. Голубой вязанный берет аккуратно прикрывал белоснежные кудрявые волосы на ее маленькой голове. Глубоко спрятанные в морщинистое лицо глазки, старались разглядеть редкие бугорки на недавно устеленной котельным шлаком деревенской дороге. Коротенькие ножки, обутые в старенькие дермонтиновые сапоги резво прыгали через лужи, пробираясь все ближе и настойчивее к установленной цели.
В моей жизни она появилась внезапно и, как выяснится потом, вовсе не случайно. Ведь случайностей, по мнению многих людей, в жизни не бывает. Она во многом поможет мне разобраться, и на многие вещи откроет мне глаза. Но все это произойдет позже. А пока…

- У-у-у-у!!! Сделали дорогу, называется! Шило на мыло сменили! Вона, как грязь-то прет! И ступить негде, чтоб обувь не запачкать!
Такую возмущенную речь я услышал, когда вешал свою первую афишу на щит Фатеевского дома культуры.
Афиша была вывешена. А за моей спиной молодоватый голос продолжал звучать уже с некой теплотой.
- Доброго здоровьица! – весело проговорила старушка и, внимательно оглядела меня снизу доверху. Чтобы сделать последнее, ей пришлось высоко поднять свой взгляд, так как ее рост не позволял сделать это без особого усилия.
- Здравствуйте! – спокойно и уважительно ответил я в надежде, что сейчас услышу что-то интересное. И не ошибся.
- Я чего говорю-то! Дорогу, значит сделали! Ага! А видел ли ты, мил человек, эту дорогу? – не дождавшись от меня ответа, бабушка продолжила:
- Я вчерась теливизир глядела, показывали одну деревню, то ли в Тверской, то ли еще какой области. Так там местные хапуги сгребли у пенсионеров деньги, якобы на ремонт дороги. Ох, и скандалу было! Понятное дело… денюжки-то тю-тю! Ох, чего делается!? Одно радует, что у наших начальников совесть еще осталась, чтоб здесь таких дел не учудить! Хотя, обещали асфальту постелить, а сами чавой-то не стелют…А я знаю почему не стелют! – гордо она стукнула себя морщинистой ладошкой в грудь. - Потому что мы молчим! Нас все устраивает! А их тем более!..
Зависло молчание.
Я пытался вспомнить про какую из деревень она повествовала, и не мог вспомнить ее названия. Да это, наверное, и не столь было важно, так как такая ситуация происходит ежечасно на  всей территории нашей необъятной родины.
Я огорченно вздохнул, и скулы на моем лице напряглись.
- Да, нет! – вздохнула она с тяжелой грустью в ответ, будто прочла мои мысли. - Не денег жалко! Жалко, что совесть у людей кудай-то подевалась! А ведь знаешь, что самое главное в человеке?
- Что? – поинтересовался я.
- Совесть! – Нет совести – значит и не человек это вовсе, а человекообразное существо! Эх-хе-хей…
Снова между нами повисла тишина…
- Думала, что хоть последние свои деньки погуляю по новенькой дорожке безо всяких трудностей. Ага! Размечталась, старая! Вона, так и буду прыгать от кочки до кочки! Всю жизнь прыгала, и еще попрыгаю. Ладно, Бог им судья! – старушка махнув рукой достала из кармана пальто носовой платок, но не применив его по предназначению, устремила маленькие глазки на афишу.
- А что тут вы повесили? – обратилась она ко мне как ко взрослому и уважаемому человеку, не смотря на то, что прекрасно распознала на глаз мой возраст, в котором я уступал ей лет на шестьдесят. Она приблизилась вплотную к щиту и начала громко читать по слогам.
- Сер-ге-ю Есе-ни-ну. Ве-ли-ко-му рус-ско-му по-эту! Пос-вя-ща-ет-ся!
Не дождавшись окончания прочтения афиши я перебил бабушку.
- Это мы для вас спектакль будем показывать!
- Да-а-а-а-а-а? – заинтересовалась она и пристально посмотрела на меня. - А вы что, тут теперячи, начальник новый?
- Ну, примерно так. Только не начальник, а заведующий. Будем возрождать ваш клуб и творческую деятельность.
- Во! Это правильно! Давно пора! А то раньше здесь… Прости, Господи… - Она хотела еще что-то добавить, но закашлялась и нырнула лицом в носовой платок. После процедуры, бабушка очень осторожно сменила тему.   
- А вас как звать? – задала она мне вопрос, и что-то поправила возле правого уха. Раздался негромкий, но раздражительный писк.
- Володя, – ответил я более громко, чем обычно отвечаю на подобные вопросы.
- Да, чего кричишь!? Видишь с аппаратом я! Говорить спокойнее можно! А чего хотел, чай не молода уже. С двадцать третьего году… А живешь-то где? – поинтересовалась она.
- В Рахманово, – произнес я уже более спокойно.
- О-о-о! И я там родилась!..
Я прекрасно знал, что когда бабушки вспоминают время и место своего рождения, то беседа может затянуться надолго. А по сему мое предложение было следующим:
- Давайте зайдем в клуб, я вас чаем угощу, – улыбнувшись, взглянул я на старушку. Лицо бабушки стало серьезным и задумчивым.
- Не-неее-нееее…. – запричитала она, мотая головой, после чего уже с улыбкой на лице добавила – Не возражаю!
Мы оба засмеялись.
Чай был разлит по чашкам. Мы спокойно сели за стол и молча оглянулись по сторонам, осматривая обветшалые стены моего рабочего кабинета…
- Так вот я тебе, Володя, чего расскажу, - приготовилась она, положив руки на стол, как школьница на парту. – Родилась я в селе Рахманово, в двадцать третьем годе. У отца моего пять человек детей было окромя меня. Я самая младшая. Тяжелое было время!.. – она говорила, а я смотрел в ее глаза, в которых особенным отблеском всплывали старушкины воспоминания. – Ну вот, значит. Когда мне полтора годка сталось, мама умерла. Я то энтого не помню, но помню, как тятька мой мачеху с ребятенком привел. Евдокией Дмитриевной мы ее звали. Женщина строгая была, но справедливая. Для чего тятька ее привел, мы не понимали - понятно дело мальцы мы тода были. Это уж потом, когда старше стали, поняли, что без нее-то мы и не протянули бы. По пустяшному делу не бранилась. Да, и браниться-то особо времени не было. Мы с утра-ранехонького в полях. Тогда все земледелием жили. Это нынче работать никого не заставить. А тогда и стар и мал, все хлеб добывали как могли. Я-то, пока мала была, по хозяйству справлялась, скотину выгуливала, бельишко стирала в Вохонке. Ну, а что ж, как иначе? Пособлять-то надо было. Работы много было. Бывало, зачастую, за день так умаешься, что замертво падали…
Бабушка сделала глоток чая, и продолжила:
- Тятька наш на Рахмановском комбинате насекальщиком знамен работал, а после смены и траву косил, и дом поправлял. Да что говорить – все на нем держалось. Помню, как сейчас, случай был. В тридцать третьем годе, тятька братишке моему игрушку купил. Тогда ведь это редкость была большая. Радовался малец. А мне так обидно было, что у меня такой нет. А игрушка-то пустяшная была, обезьянка махонькая, крутилась так весело, с заводным ключиком. Да, вот как щас помню, подведет, подведет, а она-то волчком, волчком вертится. Радостно было…Даааа…..
Снова повисла пауза.
Я не стал нарушать тишины и молча подливал в кружку чая. Сколько подобную процедуру я повторял, не знаю. Я глубоко погрузился в воспоминания своего детства, которое было радостным и беззаботным. И лишь время от времени поднимал глаза на старушку, но тут же опускал. Набухающие слезы грусти и жалости мешали мне видеть контуры ее задумчивого лица. Тишина становилась для меня нестерпимой, и мне казалось, что еще несколько секунд нашего безмолвия и я разрыдаюсь как ребенок. Нужно было отвлечься, уйти от темы. Я собрался с силами, и наконец решился.
- Извините, пожалуйста! – пробормотал я как-то невнятно, - А я даже не знаю Вашего имени отчества!?
Старушка сделала глоток чая из старой фарфоровой чашки и спокойно произнесла:
- Баба Тая!
- А отчество Ваше какое? – не унимался я.
- А на кой оно тебе? Я же не президента жена и не царевна! Бабка я деревенская! Ну, а коли знать хочется, так скажу полностью – Таисия Ивановна Башашина, - гордо произнесла она.
- Очень, очень приятно! - улыбнулся я в ответ.
- Чаво тут может быть приятного?! – выпалила она сердито. - Нудная я бабка! Вона, пришла, чаи гоняю, от работы тебя отвлекаю! А ему приятно!
- Да нет, что Вы! Наоборот, очень даже интересно! Расскажите что-нибудь еще!
Баба Тая улыбнулась, посмотрела внимательно мне в глаза и произнесла:
- Ишь ты! И впрямь интересно? Я гляжу, человек ты хороший! Так и быть – продолжу. Только ты мне, милок, кипяточку плесни еще! – она протянула мне пустую чашку.
- А может лучше свеженького заварить?
- Эн, нет! Я к экономии привыкшая! Да и пакетик цвет еще пока дает!
Я не стал настаивать и молча подлил старушке кипятка. Больно уж не терпелось мне узнать о жизни людей тех далеких лет.
- Баба Тая, Вы только по порядку, ничего не пропуская рассказывайте!
- Ишь ты! По порядку! – удивилась она. - Странное дело ты говоришь. Кругом бардак, а ему порядку подавай! Да…интересно…
Она на несколько секунд задумалась, потом бросила свой взгляд на меня и произнесла:
- Знаешь поговорку - «Или грудь в крестах, или голова в кустах»?
Я кивнул головой в ответ, но в эту же секунду успел подумать: «К чему это она»? Она вновь будто прочла мои мысли.
- К тебе, к тебе эта поговорка относится. Внимательнее будь! Жисть-то, сам видишь, какая!
- Хорошо, - произнес я, поняв, что баба Тая разглядела во мне мою суть.
- Ну, а коли по порядку хочешь слушать, то там дальше военные годы идут!
«Вот тебе и на!» - успел я подумать, «напросился»!
В этот момент мне захотелось, чтобы этот период жизни был пропущен, но  Таисия Ивановна уже начала свое повествование.
- Страшные годы, Володя, очень страшные! Меня во время войны взяли на трудовой фронт. Делать противотанковые заграждения. Вот, как щас помню, везли нас в товарнике, ночью. Вагон был набит битком, даже нельзя было повернуться. Когда приехали, было темно, хоть глаз коли. Выстроили нас, значит, в строй и повели. Долго мы лесом шли. Привели к кирпичной школе. Там нас разместили. Спали на полу, вместо подушки у всех была котомка под головой. Утром проснулись – холодно, голодно! Привезли нам на санях мороженую картошку в мешках, бочку с мороженой капустой и пайку хлеба. А у нас плита была, дровами топили. Вот облепили ее после смены, как жуки колорады куст картофеля, и грелись. А работа знаешь какая была?! Это не как нынче, сидят в кресле кожаном, морды отъели сальные…Да и морды эти еще с таким выражением, будто о нас с тобой пекутся! Работяги! Мы лес валили, да не так, кабы лишь бы! А крест накрест, и не под корень, а с метра полтора пеньки оставляли, чтобы танки не прошли! Подика-сь,  попили так! – глаза бабы Таи блестели, руки потрясывались, но она все помнила. Все. И так точно она мне рассказывала события тех страшных лет, что передо мной вживую вставали эти картины.
 - Вот, Володя! Сколько лет прошло, а я помню! Помню даже мужчин, которые нам пилы и топоры точили! Мало того, даже как звать их и то помню! – она поднялась изо стола, вышла на открытое место и громко произнесла:
- Кожухин Иван Дмитриевич! Мухин Иван Васильевич! – она смахнула обеими ладошками катившиеся по ее щекам слезинки, низко-низко поклонилась.
- Спасибо им большое! – она молча вернулась на прежнее место, и смолкла в раздумьях.
А в этот момент, я совершенно не стесняясь присутствия своей собеседницы, плакал. Я пытался, правда пытался сдерживать слезы, но они, казалось, не слушаясь меня, текли сами.
Заметила ли баба Тая это или нет, я не знаю. Она небрежно расстегнула верхнюю пуговицу пальто и откуда-то из глубины внутреннего кармана, достала старую фотокарточку.
- Во, глянька-сь! Это я! Мне тут двадцать два года, – она бережно протянула мне снимок, на котором была изображена молоденькая девушка, с милой улыбкой на лице. На ее груди сияла то ли медаль, то ли орден. Разобрать было тяжело, так как снимок был сделан в сорок четвертом году прошлого столетия.
- Баба Тая, а что за награда? – немного успокоившись от переполнения чувств спросил я.
- А это «За оборону Москвы». Но это не единственная награда! У меня еще юбилейные есть, - устремив взгляд в потолок, старушка начала перечисление: «Сорок, пятьдесят и шестьдесят пять лет Победы», и еще медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 г.г.» Вот так!
Я так же бережно вернул фотоснимок хозяйке и еще раз взглянул в ее маленькие голубые глазки. Баба Тая сидела смирно. Она, казалось, совсем не шевелится.
- Таисия Ивановна! – испуганно произнес я. – Что с Вами? Не молчите!
Она подняла свой взор и спокойно продолжила.
- Братья мои были взяты на фронт. Все они погибли. Никто не вернулся! Я лет шесть назад побывала в тех местах, где мы лес валили. Неузнаваемо…Все по другом. Там нынче метро «Каширская». Домов понастроили, магазинов…Чего говорить… Другая жизнь настала! Другая… Совсем другая…
Старушка тяжело вздохнула и продолжила:
- Ну, ладно, Володя! Я пожалуй пойду. Посидела, вспомнила…и тебе интересного чего поведала.
Она погладила меня по голове и направилась к выходу. Я поднялся следом.
Когда мы вышли на улицу, было уже темно. Высоко в небе висела желтая луна. Спокойно, время от времени, вспыхивали звезды. Где-то вдали лаяла собака.
- У-у-у-у! Темно уже! А у меня Тузик не кормлен. Вона как беспокоится.
Она посмотрела еще раз мне в глаза и спокойно произнесла:
- Живите…Живите…Жить надо по-человечески! – после чего, улыбнувшись, добавила – Доброго здоровьица!
 Она медленно побрела по темной улице, которую освещал один единственный фонарь. Войдя в его желтый круг, Таисия Ивановна оживленно подпрыгнула, хлопнула в ладоши и, пару раз обернувшись вокруг себя, весело и звонко пропела:
- «Говорят, что я старуха,
    Ну а мне не верится!
    Да какая ж я старуха,
    Все во мне шевелится!»
Вскоре она скрылась в темноте. Где-то скрипнула ржавыми петлями калитка. Смолк собачий лай. А я еще долго стоял около сельского клуба и повторял слова Таисии Ивановны:
- «Жить нужно по-человечески!..»




д. Фатеево
сентябрь 2010г.