Пропасть Любви. Пьеса в 2-х действиях. Картина 2

Картина 2

Все те же апартаменты. Прежняя обстановка. Лишь только прибавились чемоданы посреди кабинета. Старые. Потертые. С кучей багажных наклеек. По всей спальне разложены подарки и сувениры из России. Матрешки. Расписные самовары. Шали. Сарафаны. Гжель и хохлома. В комнату входит Чандра Дэви, одетая во все то же скромное сари шафранового цвета.

Звонит старинный телефон на прикроватном столике. Женщина берет трубку: 

– Алло? Чандра Дэви у телефона. Кто говорит? Ах, здравствуйте, милый Джон! Не сразу узнала Вас, будете богаты, как говорят на моей родине. Как поживаете? Надеюсь, все хорошо и вся Ваша семья, включая Вас, в добром здравии? Что нового в университете? Как продвигается диссертация? Прошу прощения, дорогой Джон, может, нам удобнее было бы говорить, если бы я перешла на английский? Что? Ах, Вы желаете попрактиковаться в русском. Ну что же, давайте розмовляти на нашiй рiдной мовi, как говорят братья-украинцы.

– Хотя, если честно, то первым языком моим был все же немецкий. Папа с мамой дома часто общались между собой именно на нем. Потом у нас в доме была повариха из Дрездена, а я так любила забираться к ней на кухню и выпрашивать всякие вкусности. Папа был большим гурманом, но из всех кухонь мира предпочитал только русскую и немецкую. Борщи, пельмени, каши и пироги стряпала моя мама, а все остальное, колбасный суп, бульон с клецками, свиной рулет, сардельки с квашеной капустой, гуляш, яблочный пирог, штрудель и глинтвейн готовила наша Берта. Она переехала в Россию по рекомендации папиных родственников из Германии, после того, как овдовела и ей стало тяжело сводить концы с концами. Своих детей у Берты не имелось. Вторично замуж выйти не удалось. Вот и сплавили ее прижимистые родственники к нам в Россию. А папе она приходилась то ли троюродной, то ли четвеюродной сестрой. Так что, возясь со мной, Берте не было нужды осваивать русский.

– Что Вы говорите? А как же я научилась говорить на всех остальных языках и насколько это было легко? Ну, знаете ли, Джон, все-таки я росла в столице российской империи. Так что удивительно было бы не знать русского языка. Немецкий, хоть и был роднее и более употребительным, как в школе, так и дома, но росла-то и играла я среди русских детей. С мамой мы общались тоже преимущественно на русском. Французский, греческий и латынь нам преподавали в гимназии. Английскому же меня выучила гувернантка, нанятая папой, когда мне минуло шесть лет. Языки вообще давались мне легко. Наверное, потому что я с детства была погружена в разноязыкую среду общения. Уже позднее, в старших классах, я самостоятельно освоила итальянский, что для человека, владеющего латынью и французским, согласитесь, не так уж и сложно. Что касается хинди и санскрита, то ими я занялась уже перебравшись в Мумбаи и Варанаси. А испанский пришлось брать вдогонку к остальным здесь, в Венесуэле.

– Что Вам еще рассказать о себе, милый Джон? Ах, вот в чем дело? Нет, знаете, акцент у Вас совсем не большой. И вовсе не похож на английский. Вернее, на американский. Вы практически очень чисто разговариваете по-русски. Изредка акцент все же слышится, но он больше похож на прибалтийский. Такой, знаете ли, рижский говор. У нас были родственники с маминой стороны, жившие в Латвии. И порой мы проводили лето там, а не в Саратове. Мамина старшая сестра была замужем за одним банкиром шведского происхождения. А его брат, известный революционер и писатель, уехавший в Англию, дружил с Лениным, Плехановым, в общем, со всей тогдашней социал-демократической эмиграцией. Хотя нет, я Вас ввела в заблуждение. Простите великодушно. Память подводит. Потому что как раз с Лениным у него были натянутые отношения. Дело в том, что помощником у этого писателя, его звали Василием Зассэ, был, был тезка Ленина Владимир Бонч-Бруевич, брат царского генерала, который потом перешел к большевикам. Они вместе занимались издательской деятельностью. Печатали книги революционного содержания. Выпускали газетный листок. А Ленин все время хотел переманить Бонч-Бруевича к себе в Швейцарию. И чтобы заманить его в Женеву, он просто бомбардировал Владимира Дмитриевича письмами, в которых писал, что его молодая жена там тоскует без него, смотри, говорил коварный Ильич, найдет она себе другого. Вот так Бонч-Бруевич не выдержал и сбежал от Зассэ к Ленину. Ну а Василий не простил этого «Старику»... Кто такой «Старик»? Ну, это была партийная кличка Владмира Ульянова. Кого? Ну, Ленина, конечно. Улянов это его настоящая фамилия. Вы разве не знали? И когда они встретились на каком-то конгрессе социалистов перед первой мировой войной, Зассэ просто залепил Ленину при всех товарищах звонкую оплеуху.

– Знаете что, Джон, это довольно долгая история. А Вы человек занятой. Наверняка Вы уже переминаетесь с ноги на ногу и думаете, ну когда же эта старуха закончит свою болтовню. Ну признайтесь, что подумали так? Нет? Спасибо, спасибо, милый мой! Вы не просто благодарный слушатель, но еще и галантный кавалер. Комплименты так и сыпятся с Вашего языка. Подождите минутку, мне кажется, кто-то стучит в двери.

Женщина оставляет в сторону трубку, подходит к дверям, отворяет:

– Никого нет. Странно! Должно быть мне послышалось...

Возвращается к телефону:
   
– Алло, Вы еще не бросили трубку, мой дорогой Джон? Так на чем мы с Вами остановились? Ах, Вы хотите узнать побольше о семье Зассэ. На самом деле, это очень интересная фамилия. Хотите расскажу, если у Вас есть время? Есть? Замечательно! Просто, мне так думается, что если Вы, Джон, столь интересуетесь российской историей, то лишние факты в Ваше копилке лишь пополнят будущую монографию о моей родине, которую напишет человек по-настоящему интересующийся русской культурой уходящего века. Симпатизирующий России. Относящийся к ней без предубеждения и вражды. Я рада помочь Вам в написании этой книги и поделюсь, как собственным житейским опытом, так и рассказами о членах своей семьи, друзьях и тех людях, с кем меня лишь мимолетно свела судьба, но они оставили свой след в памяти, в сердце и душе...

– Да что Вы говорите! Ой ти, Господи! Спасибо, милый Джон! Я очень тронута Вашим ко мне расположением, а уж комплименты Ваши заставляют покраснеть меня, как гимназистку. Но не забывайте, что между нами пролегла пропасть в пятьдесят лет. Существенная разница. Да-да, мне уже девяносто восемь стукнуло в прошлом месяце. Ах, мой милый, спасибо! Я знаю, что выгляжу максимум на шестьдесят. Что? Вы не дали бы мне больше пятидесяти?! Я, конечно, как всякая женщина, ценю комплименты, но всему есть предел. Давайте остановимся на шестидесяти... пяти. Вот это именно тот возраст, который я ощущаю физически. А что касается внутреннего моего самочувствия, то душой мы всегда остаемся молоды, пока сохраняем способность радоваться жизни, влюбляться и просто скакать  на одной ножке. Я знаю, я знаю, милый мой, что все еще могу запрыгнуть без разбега на свой письменный стол. И что это Вы мне об этом рассказываете? Когда я сама же Вам демонстрировала свои способности и физическую форму. Но Вы же не забывайте, СКОЛЬКО лет своей жизни я отдала йоге! Так что если и Вы столько же времени будете заниматься этой древнейшей гимнастикой и философской системой, то в свои сто лет и Вы будете резвы, как мальчишка.

– Но к делу. Простите мне мою женскую болтливость, дорогой Джон. С Вами мне хочется говорить и говорить о всяких мелочах и пустяках. А что же касается семьи Зассэ, то происхождение этой фамилии уходит в глубокие дали ко временам Ливонской войны. Когда Московское царство воевало одновременно со Швецией, Ливонским орденом и Польшей за выход к Балтийскому морю. Вы, Джон, наверняка, смотрели совершенно гениальный советский фильм «Иван Васильевич меняет профессию», смотрели? Правда, замечательная комедия? Помните, там есть эпизод с приемом шведского посла?
 
«Кемска волость, йа-йа, Кемска волость. Воевали, так подайте ее сюда!»

– Знаете, когда Иван Грозный начал Ливонскую войну, то поначалу ему сопутствовал успех. Но в конце русские так и не получили выхода на Балтику. Прошло еще сто с лишним лет и только при Петре Великом Россия не только обзавелась портами на Балтийском побережье, но и завоевала все бывшие земли ливонских рыцарей, которые издревле тревожили мою родину, как и другие славянские земли.

– Что Вы говорите? Да, конечно, я помню, что в моих жилах течет половина немецкой крови, такой же что текла и в жилах тевтонских рыцарей и баронов. Но, милый мой, я же еще наполовину и русская. А на вторую половину обрусевшая немка. И подобно нашей импператрице Екатерине Второй, я могу смело назвать себя подлинным патриотом своего отечества, если угодно, даже националисткой.

– Что, Вас шокирует термин «национализм»? А знаете ли что поэтому поводу сказал Столыпин? Помните такого, да? Так вот, Петр Аркадьевич считал, что «народ, не имеющий национального самосознания - есть навоз, на котором произрастают другие народы». Кстати, Махатма Ганди, которого Вы так почитаете, тоже ведь был националистом, не правда ли? Да-да, мой дорогой Джон, я знаю, что американцы предпочитают НЕ пользоватся этим термином. Национализм, по-вашему, присущ только Старому Свету. Но и в Америке имеется свой собственный национализм, хотя вы, янки, ТАК не любите в этом признаваться. Помнится, нам уже приходилось спорить на эту скользкую тему. Давайте не будем омрачать наше взаимное расположение ненужными спорами, дорогой мой!

– Ах, Вы все равно не согласны со мной? Ну хорошо же! Как любила говорить моя двоюродная тетушка Ксения, которая тоже была рождена, как и я под знаком Тельца, «Я просто в бешенстве, мой дорогой!». И сейчас Вы получите по полной программе! Мне хорошо знакома ваша страна и культура. Я же пятнадцать лет прожила в США после войны. По мне, национализм американцев культивируется прежде всего в сознании собственного превосходства над другими народами. Вы почитаете себя новым избранным народом, а свою страну – обетованной землей. Разве не так? И с особой гордостью прививаете свои ценности, взгляды, моду и кино всему остальному миру. Разве я не права? Вы со мной согласны, Джон? Только без  обид, ладно? Простите мне, мой милый, эту прямоту. Ведь мне уже девяносто восемь. И кто кроме меня, прожившей без малого сто лет, отважится сказать Вам, представителю столь великой нации, правду? Одну только правду?
 
– Я Вас не обидела, Джон? Честно? Ну спасибо! Я рада, что Вы не сердитесь на свою любимую старуху! И все же я чувствую, что несколько задерживаю Вас и давайте я лучше напишу Вам в письме о корнях фамилии Зассэ? Что Вы говорите? Ах, Вам нравится как звучит мой голос! Ну тогда я лучше надиктую свои воспоминания на магнитофонную пленку. Все равно я уже начала записывать их для себя. Сделаю специальную копию и в Вашу коллекцию. А сейчас я все-таки отпущу Вас, милый Джон. Ну поверьте мне, так будет лучше! Я чувствую, что Вы просто из вежливости не хотите прервать разговора. Если хотите, позвоните мне завтра. А сейчас я отпускаю Вас, мой голубчик. Всего хорошего!

Женщина положила трубку. Посидела задумчиво на кровати. Встала. Прошлась по комнате. Присела у письменного стола. Вытащила диктофон. Устроилась поудобнее. Нажала кнопку «запись».

– Ну что же, продолжим рассказ о корнях семьи моей тети Ксении, вышедшей замуж за Василия Зассэ? Предок и основатель сей славной фамилии был шведским рыцарем, который командовал обороной Нарвы на заключительном этапе Ливонской войны, когда шведы перехватили крепость у Ивана Грозного. Московские стрельцы безуспешно штурмовали твердыню, но взять обратно ее так и не смогли. За проявленную стойкость шведский король возвел рыцаря в бароны, наделил собственной землей. А от него и пошла линия Зассэ. Кроме титула и земельного надела король приказал вмуровать в крепостную стену памятную бронзовую доску с описанием героической обороны Нарвы от «московитских варваров», именно в таких выражениях и была составлена надпись.  Кажется, эта доска просуществовала до начала ХХ века. А может, и до середины. Не знаю точно.

– Но так или иначе, время шло и уже в битве под Полтавой военное счастье изменило очередному барону Зассэ и он попал в русский плен. Петр Первый тогда предложил шведским офицерам перейти на русскую службу и посулил бОльше денег, чем им платил Карл Двенадцатый. Зассэ был одним из множества шведов, которые согласились на почетную службу в русской армии. Так эта семья и оказалась в России, частью обосновавшись в Латвии, частью в Петербурге, где они и жили вплоть до революции. Кстати, мой племянник, внук Василия и Ксении, Виталий Зассэ, родившийся в Ленинграде, служил в Красной Армии и был ранен в боях за освобождение Нарвы в 1944 году.

Женщина вдруг замолчала. Задумалась. Выключила диктофон, раскрыла дорожную сумку, достала жестянку с каким-то аюрведическим порошком. На баночке был нарисован индийский аналог Эскулапа – бог Дханвантари, выходящий из пены морской с напитком бессмертия в руках, и надпись на хинди традиционным слогом деванагари. Женщина приняла чайную ложка порошка. Запила из бутылки с водой так как это делают только йоги. Откинув голову назад, подняла бутылку над губами и, не касаясь рта, направила аккуратную струю себе в горло. Закончив прием снадобья, вздохнула, вновь включила диктофон и продолжила:

– Вот так. Возраст дает о себе знать. М-да, вспомнила про своего племянника, потянулась ниточка. Узелок за узелком. В древние времена у разных народов мира существовала схожая система письма. Узелковая. И у индейцев, и у галлов, бытовала такая. Да и у славян. Считается, что письменность на Руси пошла от греческих монахов Кирилла и Мефодия. Но и задолго до них наши предки пользовались рунами. Так называемыми, «чертами и резами». А кроме того записывали свою историю при помощи нитей с завязанными узелками. Вот и у меня сейчас развязался один такой узелок. За него зацепился другой. И так весь клубок вытянулся наружу. Вы меня неоднократно спрашивали прежде, почему я уехала из России в 1921-м году? Что заставило меня покинуть родину? И не жалею ли я о своем выборе? Будь у меня возможность прожить жизнь сначала, избрала бы я тот же путь?... (пауза)

Женщина замолчала. Нервно сжала пальцы в кулак. Отпустила. Задумавшись, подперла голову рукой. Решительно тряхнула седыми кудрями. И снова заговорила со своим невидимым собеседником:

 – Отвечая на Ваши вопросы, Джон, я, наверное, прежде всего даю ответ себе самой. И Всевышнему Господу, великому и непознаваемому. А есть ли Бог на самом деле? Не принимаем ли мы за него собственные страсти, надежды, упования, суеверия, когда наделяем творца вселенной личностными характеристиками?... (пауза)

– Я была рождена в православной семье. Мой отец, хоть и был немцем, но принял православие перед тем, как жениться на моей матери. Хотя сам он вырос в лютеранской вере. Вопрос смены религии для него, человека светского и скептического, был обусловлен прежде всего любовью к русской женщине. И я, хотя и росла, изучая закон божий в гимназии, ходя по воскресеньям в церковь, молясь перед сном, словом, живя в той старой патриархальной России, которая закончилась для меня и моих родных сперва в марте 1917-го, а затем и в октябре, знаете ли... я ощутила некий надлом тогда. Моя вера пошатнулась. Вместе с падением дома Романовых, упразднением империи, церкви, устоявшегося порядка. Мне было всего лишь восемнадцать лет, когда рухнул старый мир. Три года, три долгих года продолжалась война с немцами. За это время я успела вырасти из прежней беззаботной девочки в юную особу со своими взглядами, с уже начинавшимся томлением в груди. И когда поздним вечером в декабре семнадцатого в нашу квартиру постучался Петя, измученный, болезненно бледный, в замызганой шинели с оборванным хлястиком. На вокзале его избили солдаты. Сорвали офицерские погоны, отобрали револьвер и шашку. Хорошо еще, что саму шинель не сняли, под ней остались нетронутыми погоны на гимнастерке и георгиевский крест... Боже мой! Петя ввалился к нам в квартиру. Папа уже больше года как умер. Мы с мамой после переворота жили тем, что продавали вещи или меняли их на продукты. И вот Петя вернулся. Затем лишь только, чтобы, ожесточившись сердцем, бежать. Бежать на юг, на Дон, где уже собирались такие же как он, непримиримые русские офицеры...

– Знаете, а ведь Петя до того, как уйти добровольцем на фронт в самом начале войны, успел-таки поездить по свету. Он пропадал весь 1913-й и весну-лето 1914-го. Его осуществленной мечтой повторить путешествие Афанасия Никитина, стала поездка через Казань, Астрахань, Баку, Тебриз и далее до Индии. Разумеется, он потратил на свой маршрут меньше времени, чем знаменитый тверичанин. Пароходы и паровозы несли Петю в необозримую даль. Самолеты и авто. Тогда еще столь смешные и неказистые. Но если бы знали, мой милый Джон, КАКИМ был рассвет ХХ века! Телефон и радио. Дирижабли. Аэропланы. Синематограф. Тогда многим казалось, что наука полностью вытеснит церковь с ее устаревшей верою. И устроит жизнь во всем благополучную и естественную. Освобождая людей от тягот непосильного труда. Для радостей творчества и искусства. Женщины сняли узкие тугие корсеты. Пересели из медлительных и чопорных тарантасов на велосипеды. В автомобили. И даже на самолеты. Перед нами открывался воистину дивный новый мир... (пауза) Который рухнул в августе четырнадцатого... (пауза)

– А знаете ли Вы, Джон, что Петя мой писал стихи? Да-да, мы были довольно дружны с Ахматовой и ее мужем. Гумилев тогда тоже возвратился из своего путешествия по Африке. И эта встреча двух поэтов, нет, трех, трех русских поэтов, двух уже признанных, Анны Андреевны и Николая Степановича с моим Петенькой, даже несмотря на разницу в летах, оказалась на равных. Ахматова тогда ласково взъерошила Петины волосы, заставив меня, пятнадцатилетнюю простушку, отчаянно заревновать, и сказала, что «из этого мальчика вырастет со временем бо-о-ольшой поэт!»

– Хотите, я почитаю Вам Петины стихи. Он их присылал с фронта. Сперва из Восточной Пруссии, потом из Сербии, Галиции, потом была командировка в Париж и Лондон, затем его снова бросили в окопов на русско-германском фронте. Ну и потом, когда он уже ушел к белым, каким-то чудом Пете удавалось с оказией пересылать весточку для меня в Петроград. Вы знате, Джон, я дважды была замужем, похоронила обоих мужей. Но всю жизнь я храню эти пожелтевшие странички, вырванные из офицерского блокнота или же из обычной ученической тетради, заполненные убористым почерком. Выцветшие чернила. Петины письма с фронта. И к каждому письму обязательно приложено стихотворение...

Женщина помолчала. Глубоко вздохнула. Поднялась. Порылась среди вещей. Достала коробку с письмами и фотографиями. Перелистала бумаги. Нашла.
– Вот Петины стихи. Из фронтовых записок...
Путь от родных берёз по гати
Да шляху польскому. Босым.
Сулит мне смерть не на кровати –
В болотах прусских. Молодым.

Еще мне пуля не отлита,
Зато заточен немца штык.
Кобылка резвая убита.
Пав на траву, к земле приник.

Но, изловчась, германцу в пузо
Вонзил клинок. И провернул.
Так сочность пробовал арбуза.
Меня никто не обманул

На рынке пёстром, где в халатах
Толпа теснит, шумит, галдит.
И где с искусством акробата
Торговец смуглый всё юлит.

Всучить пытается мне дыни,
Урюк, кишмиш, кизил, айву.
Там минарет в небесной сини,
А здесь не борщ, едим траву…

Нас окружили. Обложили.
Теснят в болота. Шквал огня.
Мы ляжем здесь, чтоб не тужили
Французы. Честь свою храня,

Вторая армия разбита.
Кто жив. Кто в землю. Кто пленён.
Но наша слава не забыта.
Париж был русскими спасён.

Оставив Польшу, отступаем,
Не схоронив друзей своих.
Но мы вернемся. Твёрдо знаем.
И посчитаемся за них.

– Это стихотворение я получила осенью 1914-го. Пометка внизу страницы: «Восточная Пруссия, отступление русской армии».  Петя написал его в свои неполные девятнадцать лет... (пауза)

– А вот другое стихотворение, уже балканского периода.
НА ПОЛЕ КОСОВОМ
Бредёт народ,
Бредёт безмолвно.
Сквозь пламя вброд.
Беспрекословно.

Бредёт солдат.
Бредёт крестьянка.
Дождь. Ветер. Град.
Мертвец на санках.

Горит земля.
Могилы срыты.
Фонарь. Петля.
Глаза открыты.

Вон из орбит.
Язык наружу.
В ногах лежит
Жена. По мужу

То вой. То всхлип.
То причитанье.
К щеке прилип
Ком грязи. Зданье.

Былой музей.
Разбиты стёкла.
Дуй, ветер, вей!
Чтоб песнь не смолкла.

Надежды песнь
И возрожденья.
Народ, воскреснь!
Избегни тленья!

Узрели мы
Позор, страданья.
Глад средь зимы.
Боль состраданья.

Воспрянь, мой брат!
Довольно тризны.
Встань, стар и млад,
Сыны отчизны!

– Написано в 1915-м. Пометка в конце страницы: «Балканы, совместное отступление сербов и русского добровольческого отряда»...

– Вы спрашиваете меня, Джон, осталась бы я в России, повернись все сначала? Окажись я снова юной девушкой двадцати двух лет от роду, потерявшей своего Петю, который сгинул где-то на Кавказе в тщетной попытке уйти в Персию после разгрома белого движения? Не знаю? Не знаю... НЕ ЗНАЮ!!!

КОНЕЦ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ