Колодец огненной воды

Часть I.
Белая комната.

 В пустой и белой комнате сидел
Дряхлеющий, седеющий старик.
Он принял предначертанный удел,
Но света луч в тюрьму его проник:
Юнец в лохмотьях вышел из стены.
Он бледен, худ и волосы его
Дождем недавним чуть увлажнены;
В ушах стоит осенний легкий звон –
Звон пыли, что ложится по дороге.
И старец изумился и спросил:
“Какие, сын, непознанные боги
Тебя лишили юношеских сил?”
“Дозволь собраться с духом, мой отец,
И выслушай спокойно мой рассказ.
Ты знаешь сам: израненных сердец
Не в силах перечесть ни ум, ни глаз.
И я – один из тех, кто легковерно
Тянулся к идеалу красоты,
Но был наказан мукою безмерной.
В смятенье разум, рушатся мечты!
И своего дальнейшего пути
Не вижу я на горизонте мира!”
Старик промолвил: “Ты себя прости,
Твое оружье – мужество и лира.
Все земли ты с поэмой обойди
И миру о своей любви поведай;
Но не смотря на то, что позади –
Несчастья обойдут тебя и беды.
Не увлекайся сильно прорисовкой,
Пиши спокойно, зная чувство меры,
И не заботься способом рифмовки.
Соединяй изящество пантеры
С величьем льва и мудростью удава
И если можешь, пой все то, что пишешь:
Тогда ты не избегнешь верной славы.
Но вижу: ты глубоко, часто дышишь,
А значит – призрак прошлого меж нами…”
“Ты прав – я взбудораживаюсь малость
И говорю с родными голосами…
Все это очень просто начиналось”.

Часть II.
Зарождение.

Прожектора высвечивали сцену,
Был зал наполнен, но не под завязку.
На заднюю оглядываясь стену,
Кровавой ждали зрители развязки.
Стервятник жирной туши поджидал,
И львы гурьбою шли на водопой;
Жена погибла, дальше Джордж упал…
Венерианский дождевой покой,
Играющие дети подменили
Ту сцену смерти – легче нам не стало:
На стуле в блеске власти, грубой силы
Сидел Уильям, Марго стояла
Поодаль, глядя доброю селедкой;


 
Хоть в душе запереть ее решили –
Однако всепрощающей и кроткой она к ним вышла. Искренно просили
Они прощенья – всех Марго простила
И дети свечи к небу потянули.
Мечты сильна таинственная сила!
И зрители тотчас же навернули
Брильянты слез на строгие глаза.
“Смотри – она впервые здесь играет!”
Татьянин перст внезапно указал
На девочку. Смущенно улыбаясь,
Она стояла под прожекторами.
Я толком ее и не разглядел.
Потом зрачок под темными бровями
Неведомою магией горел.
И часто я на читке “Мумии-Тролля”
Все взоры к незнакомке обращал.
К сопротивленью вдруг слабеет воля…
Монету с пола старую поднял
И нашептав в нее любовный бред,
На расстоянье передать Любовь
Пытался я.…Дошло же или нет –
Не знаю.…Но спуститься с облаков
Мне приходилось, если я встречался
Глазами с Нею. Взгляды отводя
Во всякий раз, когда пересекался
Мой взор и Её – сакральность соблюдя,
Я мимо проходил в немой печали
Под натиском любимых ярких глаз,

Не то Её глаза бы распознали
Слова, что проговаривал не раз
Седой, сутулый, тихий бедолага.
О дева, Ты души моей не рви:
Мученья, издевательства ГУЛАГа
Ничто в сравненье с муками Любви!

Часть III.
Признание.

Когда в душе моей чрезвычайно
Усилился накал страстей мятежных,
И сердце с мозгом схватятся отчаянно
И спорить будут Аскетизм и Нежность;
Когда я вспыхну, тотчас охладея,
И буду то стоять, то уходить,
Когда язык, беспомощно немея
Оставит мысль с Ней поговорить;
Когда я знаю: сделать это надо,
Но даже если надо, не могу,
Когда присутствие Её – отрада,
А нет Её – и пустота в мозгу;
Когда на перекрестке двух решений
Не знаю я, какой мне выбрать путь;
Меня терзают смутные сомненья,
Свободной грудью не могу вздохнуть –
То это значит: я на рубеже
За коим фраза “Я Тебя Люблю!”
И пламень превращается уже
В слепящий и серебряный салют.
Актеры отмечали Новый Год,
И каждый одевался в свой костюм.
Обыгрывал его тогда народ,
Используя фантазию и ум.
Она была летучей мышью
И танцевала посредине сцены;
Я понимал, что музыки не слышу,
И что в моей душе уж перемена
Свершилась, и поделать ничего
Мой Разум обессиленный не может.
И не ослабить чувства моего;
Проблема есть: меня терзает, гложет
Вопрос, что делать дальше – признаваться?
Невозмутимо продолжать молчать?
Хотелось Сердцу блеску глаз отдаться,
А Разуму же – сильных чувств не выдавать…
И четверых в Студийцы посвящали,
Гремело там священной клятвы слово.
Любого поименно называли,
Её назвали: Аня Языкова!
Я раньше Её имени не знал,
Теперь же берегу, как дар, его,
Чуть только кто при мне его назвал –
В глазах круги, в ушах осенний звон.
Я знал, не обретет мой дух покой,
Когда не вижу глаз Её, ланит.
Я знал: мне предназначено Судьбой
Признаться в чувстве, что людей пьянит.
И в январе, когда уже стемнело,
Занятий после вышел под Луну я.
По мере приближения белело
Лицо мое, и грудь тоской волнует.
Нас было несколько. И на снегу мы
Играли словно маленькие дети.
Но в голове моей одна лишь дума:
Как мне сказать волнующие эти
Слова, что непознаемо близки
Любому, кто любил когда-нибудь?
Глаза в глаза…Мне бросились в зрачки
Слова, определившие мой путь.
Сказав Ей просто три заветных слова,
Я вызвал вдруг Её на разговор.
К своим ногам могла Она любого
Повергнуть; но выигрывать сей спор
За деву эту? Нет, я не таков.
Хотя мы оба равно одиноки,
Завоевать Её мильоном слов,
Рапирой нападать и ставить блоки
В такой войне я не решился; пусть
Она укажет спутника сама,
Без чьих-то понуканий. Этот путь
Считаю наилучшим я. Зима,
Луна и снег, Любовь и Языкова
Одно и то же для меня. Нередко
И днем, и ночью три священных слова
Я говорил. И не сотрется метка
Любви священной с моего чела.
Хотя я не услышал слово “нет”
Из уст Её – но знал, что не могла
Дать положительный Она ответ.
С тех пор смиренно буду наблюдать
Её фигуру, волосы и руки.
Удел мой – потерпеть и пострадать:
В душе всегда найдется место мукам.

Глава IV.
Гибель.

Я жил спокойно, счастьем наслаждался,
Воспламенялся, так же быстро гас,
Но надо мной удар Судьбы раздался;
С тех пор я плакал горько – и не раз.
Мужчины никогда не плачут? Ложь.
Влюбись сначала, поживи с мое,
Тогда, читатель, ты меня поймешь:
Под игом чувства тягостно житье.
Я валентинку Ане написал,
Вложив в нее чуть-чуть любовных сил,
Но дернул черт меня! И подписал
Послание свое…Я получил
Ужасный, страшный, давящий ответ:
Все что угодно с ней Она могла
Содеять…Но не ответила мне, нет,
А просто-напросто разорвала.
На стуле долго плакал я один,
Меня пытался кто-то утешать,
Но понял я теперь, что нет причин
Любви ответной тщетно ожидать.

…Из студии ушел я навсегда.
Глупа причина, действия свои
Себе я не простил бы никогда.
И в это время жар моей Любви
Уменьшился, оборотившись ядом;
Я целый год хандрил и тосковал.
Когда любимой вашей нету рядом,
Вас захлестнет Любви девятый вал.
Чем меньше у меня духовных сил,
Тем меньше в жизни этих глаз, волос.
Нередко я понурым выходил
В слепящий и серебряный мороз.
Нередко мне Она во сне являлась.
К примеру, я стоял на берегу
Пруда;; из глубины Она вздымалась,
Бегу навстречу – с места не могу
Сорваться и кричу в немом бессильи:
“Так знай же, Анна, я Люблю Тебя!”
На горизонте жизни эскадрильи,
Гармонию Любви моей губя,
Вставали девушками. Я метался
Меж двух огней – но все же выбрал первый.
Хоть к Ней в конце концов я возвращался,
Но все ж потратил много сил и нервов,
Чтоб быть Ей верным. Подвиг тот, читатель,
Свершить не каждый юноша мечтает.
И если ты смиренный воздыхатель,
То вещь, которой долго не хватает –
Любви глубокой, мудрой, долгой срок.
А срок – четыре года или пять.
И после, если дух твой тверд и строг,
Себя ты вправе честно поздравлять
С находкой идеала во плоти.
Потом завоевать ее дерзай,
Будь осторожен в выборе пути,
Моих ошибок не воссоздавай.

Глава V.
Возрождение.

В пятнадцать лет, я в день январский светлый,
Начав внезапно песню сочинять,
Познал, что я нашел свой путь поэта,
Я понял, что я буду воспевать
Свою Любовь в причудливой и странной
И новой форме русского стиха.
Она, не оставаясь безымянной,
Изящна столь же, сколь и глубока.
Мне на ухо шептали херувимы,
Мне рифм и строчек было дефиле.
И я писал, писал как одержимый,
Тот сборник, что сейчас в Её столе.
Одиннадцать квартетов новых песен!
Не знаю, впрочем, нравится ли Ей…
Неважно. Много осеней и весен
Прошло с тех пор. За тридевять земель
Теперь за вдохновением гоняться
Не надо: Муза здесь, и я спокоен.
Мне не грозит опасность исписаться,
И все ж Ее Любви я не достоин.
Но в жизни Ани я стараться буду
Лучом быть света, гаснущим посмертно.
Хоть чист мой дух, и я не грешен блудом,
Светить издалека и незаметно
Я должен, а иначе мне – погибель.
Вот моего вам творчества секрет.
Причудливы стихов моих изгибы,
И в арсенале есть уже сонет.
Люблю я безнадежно и нелепо;
Отрадней так, чем камнем быть холодным.
Я знаю: коль Любовь моя окрепла,
Причина разлюбить Её – негодна.
Пожалуй, хватит. Я уж все сказал.
И вправе попросить я об услуге
Тебя, старик. Скажи, чем мой кристалл
Хорош и плох, и тотчас фразы-слуги
Всю ткань стихов по-новому пошьют.
Известно, тот поэт уже не мастер,
Кто беспристрастный, справедливый суд
Не может вынесть и сменить все масти
В своей поэме. Что об этом скажешь?
Я жду ответа, старец мой почтенный,
Иль жеста, слова, может, взгляда даже.
Ты знаешь: ученик я твой смиренный.

Глава VI.
Отправка.

Юнец окончил повесть. Но молчанье
Недолго длилось в комнате пустой.
“Награда за усердье и старанье!”
Воскликнул старец и взмахнул рукой.
И стены тотчас строчками покрылись,
И место было в них для двух имен.
Глаза юнца надеждой осветились,
Старик ответил: “Это пантеон
Людей, любивших разно: безответно,
Взаимно, в шутку иль всерьез;
Гармония там правит беспросветно,
Для входа в ту обитель ты дорос.
Ты будешь там, в стене, переживать
Свою любовь с начала до конца.
Хотя тебе народ не сможет дать
Лаврового желанного венца,
Я думаю, ты счастлив?” – “Да, еще бы!”
Старик смеялся: “Это превосходно.
Ты жить там будешь вплоть до крышки гроба.
Хотя ты ныне волен что угодно
Содеять, так что думай, выбирай”.
Теперь уже юнец захохотал:
“Смеешься, отче? Только этот рай
Мне веру, счастье, жизнь сейчас бы дал.
Иду к тебе, любимая!” Стена
За ним сомкнулась. Старец улыбнулся,
Налил бокал грузинского вина,
И после тоста рот его сомкнулся.
А комната исписана была
Нервущимися строчками имен.
И старец, как всеведущий мулла,
Пел гимн Любви, проваливаясь в сон.

Глава VII.
Колодец.

Юнец (Денисом будем звать его)
Увидел горы без конца и края,
И, кроме скал, не видел ничего.
Над ним вершины горестно летали…
Но на вершине он увидел свет,
И вверх решил немедленно подняться.
Оставив камню свой глубокий след,
Денис пустился в путь. Но добираться
Ему настолько было тяжело,
Что долго дотянуться до вершины
Не мог он. Встречным ветром сорвало
Два камня. Распростился Дэн с Любимой,
Но глыбы его все же миновали.
Он встал, увидел тот источник света:
Обтесанные камни составляли
Колодец. Он заложен был над Летой,
Вода внутри кипела и шипела:
Огонь, живущий в каплях, там дышал.
“Что за напиток? Что это за дело?”
Юнец недоуменно прошептал.
Ответила же дева лет восьми:
“Испей – любить ты крепко будешь Анну.
Ты воду полною пригоршнею возьми”.
Денис ответил: “Пить я не устану”.
Он выпил и спросил: “Ты как попала
В обитель эту?” – “Я была сначала
В глубинах черного, как демон, зала;
Потом сюда сквозь стену побежала.
Зовусь Мариной; но пойдем в тот зал,
Чтоб отдохнуть меж черных тихих стен,
Чтоб ты историю Любви моей познал,
Соткалась чтоб поэма – гобелен”.
Они ушли, их ветер гнал с горы
И направлял к темнеющему кубу.
Они там оставались до поры,
Слова стихов шептали тихо губы.

Глава VIII.
Удар молнии.

Я занималась в студии “Без Маски”,
Играла пьесы много и с успехом.
Жила, как будто в доброй сказке,
Дружила, разбавляя горечь смехом.
По праздникам играли мы в “моргалки”:
Десяток стульев ставили в кружок,
Делились как сиделки и стоялки,
И кто остался без партнера, мог
Сидящему кому-нибудь моргнуть.
Сидящий тотчас вскакивал, как пуля,
Стоящий же за стулом притянуть
Был должен убегающего к стулу.
И если удавалось, то менялись
Они местами. Мне моргнул Илья;
И я внезапно ахнула – иль я
Ослепла? Электрический заряд
Из глаз Его в мои перебежал.
Я помню этот добрый синий взгляд,
Отправивший меня тогда в астрал.
Я шла, шатаясь, будто бы в тумане,
Осознавая: это же Любовь!
Илья к себе неудержимо манит,
Сжигая холодеющую кровь.
И вторглись краски в душу, разум, плоть,
Мой лозунг: больше радости и силы!
Я знаю, что не в силах побороть
Тех глаз, что навсегда меня сразили.
Тогда Он провожал меня до дома,
У дома тихо в лоб поцеловал,
Ушел. А я осталась. И истома
Нахлынула на сердце, будто вал.
От пяток до ушей – я вся горю,
Душа летит и тонет беспокойно.
“Марина, Вы прелестны! Подарю
Я сказку Вам – ведь Вы ее достойны”.
Но связан Он – жена и дети,
Ему нельзя другую полюбить,
Однако знаю я: ничто на свете
Любви моей не сможет погасить!

Часть IX.
Опустошенная чакра.

На сцене нашей “Феникс” возрождался:
Франциска – я, а Казанова – Он.
Усердно каждый делом занимался,
Открывши зрителям иллюзион.

“Я за укус прощения прошу…”
А у самой душа промежду пяток…
“Зато себя сама я укушу,
Вот, в кровь! Смотри, глубокий отпечаток?”
Смотрел Он оловянными глазами…
Я поняла – действительно течет
Багровая струя…Все как в тумане…
И знала я, что боль уж не пройдет,

Что я немного роль переиграла.
Учителя так тоже посчитали,
Что будет дальше, я, конечно, знала –
Франциски роль мне больше не давали.
Любовь возникла быстро, бурно,
Я совершенно счастлива была,
Но общество сочло настоль абсурдным
Сожжение без умысла дотла,
Что обвинили нас в грехе, в разврате,
И выгнать нас обоих попытались.,
Мы поняли, что солнце на закате
И снова не взойдет. Мы так попались:
С костюмами Он шел на склад
И я туда же вскоре вслед за Ним.
Мы рядом, и глаза у нас горят,
И каждый друг для друга был родным…
Одни мы были, тут нас и поймали.
К тому ж моя maman за мной следила…
Две стороны у лезвия сверкали,
Я кровь открыла, но ослабла сила.
И почему люблю я именно Его?
Судьбы моей есть то предназначенье.
Чтоб ни случилось, больше ничего
Не повлияет на мои решенья.


Глава X.
Огненная вязь.

Моя Любовь – она неистощима!
Смотря в пожар Души, я не ослепла.
И чакра строк наполнена отныне,
Я – Феникс, что рождается из пепла!
Ему огонь Души я часто посылаю,
А также и зажженные стихи.
Предназначение Любви своей я знаю.
Денис, Любовь свою ты береги!
Она вернется солнечным лучом:
Закат, зенит, и наконец, заря.
Я знаю только – студия мой дом,
Я знаю только – я люблю не зря!
Марины голос звучно прозвенел,
И тело, разум Дэна вдруг ослабли…
Зрачок расширен, он оцепенел
И слушал, слушал – до последней капли.

…Прозрачным облаком из розового шелка,
Едва касаясь глаз, волос и губ,
Я закружу вокруг седого волка,
Что так задумчив и на ласки скуп…
В мой сладкий замок грез и ожиданий
Сегодня для Тебя открыта дверь…
Забудь тоску несбыточных желаний,
Мой ласковый и нежный зверь…
Прильну к ногам покорная, земная,
Но взгляд не ответу от синих глаз…
Пускай сегодня догорю дотла я!
Быть может, видимся с Тобой в последний раз…
Хочу испить все до последней капли –
Запомнить поцелуи, нежность рук…
И захмелеть от огненных объятий!
Мой невозможный и желанный Друг…

Глава XI.
Черная комната.

Денис очнулся. В темном тихом зале
Повисла ненадолго тишина.
“Марина, все, что Вы сейчас сказали…
Прекрасна суть, и форма не важна.
Скажи, каков мой шанс, что я увижу
ЕЁ, а ты – ЕГО, ты знаешь это?”
“Конечно знаю. То, что нами движет,
Способно вызвать их в обитель света”.
“В обитель света? Но кругом лишь тьма!”
“Денис, пойми, что если свет – в глазах,
То тьма в мозгу; Илья сойти с ума
Там может, погружаясь в липкий страх.
А здесь приют измученным глазам,
Покой горящей, страждущей Душе”.
“Ну что ж, раз так – ЕЁ я вызвать сам
Могу, собравшись с силами уже”.
“Денис, не надо. Здесь она давно”.
“Любовь и боль сошлись в моей груди!”
“Мой друг, лишь мне позвать Её дано.
Будь человеком, Анна, выходи!”
Она пришла, к светильнику подсела,
В упор взглянув на Дэна, у него
Спросила: “Любишь все еще?” И смело
Ответил он, сдержав волненье:
“Конечно, да! Ты смела сомневаться?”
Сказала Анна: “Ты Любви достоин.
Всегда готов ко мне стремглав бросаться,
Ты Рыцарь Скорби, Чувства верный Воин”.
“Марина, я зову сюда Илью:
Нам будет лучше, верно, вчетвером”.
“Он чувствует, что я Его люблю,
Придет сюда Он, как в родимый дом.
Пошли, нам нужно той воды испить;
Любовным Братством будем мы отныне,
Мы можем крепко, верно, вечно полюбить –
Души огонь – всегда неистощимый”.

Глава XII.
Четыре глотка.

Трепал тайфун их факелы волос,
Они туда, к колодцу, поднимались.
Не сдерживая самых сладких слез,
Скрывать своих эмоций не пытались.
Четыре силуэта над водой
Торжественно и радостно склонились;
Их лица отражали лишь покой…

Написано в соавторстве с Давидом Гинзбургом.