Зеркало

               
       Я  всматривался в зеркало, - там ничего не было, кроме моего отражения; пошевелил губами, - и отражение в зеркале тоже пошевелило губами; показал ему язык, и оно, в ответ, так же показало мне язык.
       Мне всегда казалось, что зеркало является живым существом, - ведь могло же оно отвечать на мою улыбку и так же могло постоять за себя и показать язык тому, кто это делал по отношению к нему.
       На первый взгляд, зеркало было безобидным предметом, - на самом же деле оно, видимо, постоянно ожидало – кого бы уловить в свою сверкающую потустороннюю бездну; оно искало свою жертву и, хотя, затем, найдя её, покорно выполняло за ней все её приказания-движения, всё-таки руководило ею, неумолимо притягивая к своей сияющей хищной поверхности, - та доверчиво рассматривала себя, не ожидая от зеркала ничего неприятного, - оно же, в свою очередь, скрупулёзно фиксировало все её самые откровенные состояния и запоминало в зеркальной памяти всё самое стыдливое, просматривая затем в отражательной пустоте самые деликатные моменты, иной раз наслаждаясь уродливой откровенностью жертвы – ведь та пассивно надеялась на молчаливое зеркальное сверкание. И эта проблема взаимоотношений жертвы с зеркалом постепенно вырастала  из своей мнимой ничтожности до величайшей ничегонезначащей трагедии; прямая связь между зеркалом и смотрящейся в него жертвой заключалась в незафиксированном вечном контакте, - незафиксированном жертвой и зафиксированном зеркалом.
       Для человека зеркало всегда было слепым отпечатком его самого, хотя и живым отпечатком; для зеркала же человек всегда был обездушенным  с м о т р е ц о м, теряющим душу в момент опускания своего изображения в зеркальную потусторонность, - и только отрывание его от зеркала возвращало ему имя человека.
       Зеркало знало, что родилось в смотрецовых руках, но, как всё стабильное и полувечное, оно чувствовало великую мудрость в своей безнаказанности со стороны смотрящегося в него человека и всегда насмешливо жалело потенциально-полуживого нестабильного смотреца.
       Подсознательно я был бессилен доказать немому зеркалу своё преимущество перед ним и не мог вытащить из него хоть одно  потустороннее слово, которое признало бы или мою человеческую правоту или бы доказало, что оно вправе называть меня смотрецом, имея в виду моё негибкое интуитивное прозрение.
       Мне только и оставалось, что показывать зеркалу язык да корчить гримасы, от бессилия доказать ему, что я – живой человек, а не обездушенный смотрец; но оно в пух и прах разбивало моё человечье-смертное самолюбивое тщеславие и своей оглушительно-блестящей немотой ослепляло меня, принимая моё потустороннее обличье; да я и не хотел ничего ему доказывать, ведь моя борьба с зеркалом происходила в моём слепом подсознании, а не в реальном фактически-зримом сознании.
       Своё подсознание я отдал на борьбу с немым зеркалом, - в нём уже не было моего лица, и было лишь бездонное белое отражение – его, в конце концов, можно было бы назвать лицом зеркала.
       Моё подсознание проигрывало зеркальной физиономии в абстрактном перевоплощении, - я был силён лишь в реалистическом сознательном восприятии, - а это была моя слабая сторона, имея в виду всечеловеческую невидимую слепоосмысливаемую духовную борьбу с зеркалом; если бы я ударил его об пол, то тогда потерпел бы полное абстрактное поражение, - улыбающиеся, радующиеся своей победе поблескивающие зеркальные осколки бросали бы на меня каждый своё разбитое отражение, и я был бы с ног до головы покрыт светящимися пятнышками реалистического позора.
       Но я не сделал этого, увидев, как моё неожиданно появившееся в зеркале отражение перестало показывать мне язык и превратилось в тревожную застывшую маску.
       Я не на шутку встревожился, нечаянно открыв для себя непобедимость потусторонне-зеркального пространства; я внезапно понял, что в реальной жизни существовали необъяснимые проблемы потустороннего существования, - они ежедневно, ежесекундно побеждали нас, людей, сталкивая с вечным молчанием вещей, с их невозмутимой, холодной, невидимой супермудростью.
       Как смотрец, я был жертвой  зеркала, а, как человек, проигрывал ему в жизненно-реальной продолжительности существования, так как  был втянут в неразрешимо-вечное решение космически растяжимой неразрешимой задачи бытия.
       От бессилия что-либо доказать, я показал зеркалу язык, -  оно незамедлительно ответило мне тем  же, и опять-таки выиграло, невозмутимо приняв мою реалистическую игру, которую понимало, но оставив при этом в своём запасе, как преимущество передо мной, моё непонимание зеркально-застывшей бездонной сути.
       Я окончательно был побеждён зеркалом в подсознательной борьбе как в реализме моих взаимоотношений с зеркалом, так и в абстрактном сюрреализме моих попыток понять его живую мёртвую душу, - показал зеркалу язык, и ещё раз показал, и ещё…и в который раз понял, что всё время настойчиво показываю язык самому себе.