Как мы служили

 ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ


 Не беда, что на дворе зима и минус сорок с ветром, который насквозь продувает утлую шинель и норовит заморозить кровь в жилах.

 Не беда, что не слушаются пальцы, забывая, где какая нота. Впрочем, это уже не важно, потому что этиловый спирт, предназначенный для труб, чтобы клавиши не прихватило морозом, ушлый врач из санчасти подменил какой-то камфарной гадостью, от которой те замерзают еще быстрее.

 Не беда, что каждый вздох обжигает легкие до боли, гадко пахнет «рецепт» от врача и губы примерзают к мундштукам.

 Мы стоим на плацу в степи среди маньчжурских сопок и играем «Прощание славянки». Играем вдохновенно и радостно – тем, кто уже отслужил и уходит домой, – на дембель.

 Вот он – легкий щелчок в правом ухе! Теперь уже поздно отворачивать «уши» на шапке, да и приказа такого не было: ухо уже отморожено. Как, впрочем, и пальцы на ногах. Сберечь бы руки, а то чем потом играть да мины ставить? Ведь как-никак саперы!

 Не беда! Отслужили – отвоевали – умерли и воскресли – и домой вернулись. Живыми. И относительно здоровыми.

 Спасибо песне! И «Прощанию славянки», которую играл на краю света в сорокаградусный мороз бесснежною зимой в далеком 19..-м неунывающий отдельного инженерно-саперного батальона надежды маленький оркестр.



 ДЕМБЕЛЯ


 По весне дембеля ходили лысые и сонные. Лысые – потому что была такая традиция: стричься наголо, под станок за сто дней до приказа Министра обороны СССР о демобилизации. Сонные – потому что спали беспробудно и шатались по батальону, будто зомби, – помятые, неумытые и небритые.

 Шнурки* и прапора* относились к ним снисходительно: а что с них взять, кроме прощального аккорда*? Они были словно вне закона, и, по большому счету, их уже ничто не касалось: ни распорядок дня, ни наряды по службе. Им плевать было на всех и на вся, и всё, что лениво выдавливал из себя дембель в ответ на просьбу, замечание или приказ, было «а мне пох».

 Иногда шнурков прорывало, и рык, исходящий из начальственной глотки «Уволю, нах, в последней партии*!» был едва ли не единственным средством, приводящим дембеля в чувства. И все же находились уникумы, которые и в этой ситуации вяленько так отвечали: «А мине пох...» – и неохотно шли к своему «аккорду», мурлыча себе под нос:

 «Сингарела, Сингарела, под гитару в брызгах винных
 Я твое целую тело, страсть ползет дорогой длинной...
 Знаю, я не так уж молод, но ещё могуч мой молот,
 Наковальня стонет звонко, коль в руках моих девчонка».

 Их тела были здесь, но их души уже давно дышали свободой, которая приходила к ним во сне – во многом благодаря благословению духов* (они же почему-то слоны*), которое, как молитва, повторялось последними дружным хором после отбоя:

 Пусть приснится дом родной,
 Баба с пышною п.....,
 Ящик водки, пива таз
 И (фамилия Министра обороны) приказ.


 * шнурки и прапора (арм. сленг) – так солдаты называли офицеров и прапорщиков.
 * прощальный (он же дембельский) аккорд – последняя задача дембеля перед выходом за бетонный забор на гражданку: ну, там, посадить дерево, построить дом, отремонтировать этот самый трехметровый забор и т.п. Словом, как у Ницше: «Каждому – своё».
 * последняя партия – для тех, кто «залетел» по-взрослому: август для весеннего призыва и февраль – для осеннего.
 * духи, они же слоны – новобранцы или «молодые».



 ЖИЗНЬ ДО И ПОСЛЕ, ИЛИ ИНОСТРАНЕЦ


 В своем прошлом воплощении я учился в Киеве. В институте иностранных языков. Меня призвали после первого курса: досрочная сессия впопыхах, скоропостижные, но красивые проводы – и всё такое...

 Поэтому в новом воплощении меня прозвали Иностранцем. Еще гоняли Англичанином. Потому что я знал много песен на английском и любил их петь под гитару.

 Всем нравились мои песни, а особенно дембелям: ну, типа, ностальгия. Да и красиво к тому же.

 – Инострааанец! – доносится ленивый голос с дальней койки. – Дуй за гитарой! Потешь душу...

 Я дую в клуб за гитарой – в любое время суток. И дедушка Толян, отмахиваясь от меня рыжим париком, как будто я не «дух», а привидение, недовольно ворчит, но всё же выдает мне расстроенную шестиструнку.
 
 Я дую в барак, где потом часами пою им Битлов, и Лед Зэп, и Смоуки. А еще Элвиса и Льюиса – некоторым это даже интересно.

 Помню, в том сезоне на вершине армейского хит-парада надолго задержалась легендарная песня “Status Quo” с до боли злободневным названием “You’re In The Army Now”. Как трудно было ее сделать с помощью одной гитары (произведенной на мебельной фабрике), которая отчаянно пыталась заменить весь «Кво»! Но я старался изо всех сил.

 Этот хит заказывали так часто, что через пару месяцев меня начинало подташнивать при одной только мысли о нем.

 – Иностранец, а давай-ка нашу! Ну, про Юру же! Про «Юру в армии»! – говорит какой-нибудь котел.

 А дембель, недовольно морщась, отвечает злобно вместо меня:
 – Кочумай, баклан! Не слушай его, Иностранец. Давай-ка лучше эту... про Мишеля...

 И я, подражая Полу, вдохновенно пою о прекрасной Мишель, в то время как дембель млеет от гармонии слов и музыки Битлз, и его глаза на глазах соловеют, а на губах расцветает блаженная улыбка.

 В такие мгновения я чувствую, как оттаивают сердца и как сближает нас музыка, стирая грани. И это так здорово, потому что в такие минуты мы вспоминаем, что мы всё еще – люди...

 А иногда за гитарой дул Итальянец – Андрей с Подола. Он пел итальянскую попсу. И хотя итальянского он не знал вообще, пел очень красиво, умело подражая манере Кутуньо и Челентано. По этой причине он с удовольствием отзывался и на Тото, и на Челентано, и на просто – Чиля.

 И все же я был очень рад тому, что Итальянец Андрюха не пытается петь по-английски: мои уши едва ли вынесли бы такой позор...

 Песня – это всегда праздник, тем более в таком чудном месте, как армия!

 Я всегда пел с удовольствием еще и потому, что это был шанс сдуть пыль со старого репертуара, вспомнить свой английский и пообщаться с гитарой – моей верной спутницей. По жизни.



 ЗА ЧТО?


 В то время, как дембеля плевали на всех с высоты своего почти гражданского положения, черпаки*, котлы* и дедушки*, к которым молодые должны были почтительно обращаться «товарищ черпак», «товарищ котел» и «товарищ дедушка», рьяно тащили службу и ревностно приучали к ней духов, набрасываясь на них, словно стая шакалов на свежее мясо.

 ...Резкий подзатыльник. Ребром ладони. Сзади. Неприятно-больно и неожиданно-подло. Оглядываюсь: там такая маленькая гнида мне по грудь. Стоит, ухмыляется наискось.

 – За что, товарищ дедушка?..
 – Было б за шо – ваще убил бы, нах!

 Через пару секунд товарищ дедушка оказывается в совершенно расслабленном состоянии, отдыхая без чувств в такой специальной нише в стене барака, куда положено шинели вешать и валенки ставить. Ну, не сдержался...

 Сбежались служивые – черпаки, котлы и дедушки, достают братана из шинелей и валенок, и ко мне: дескать, ты что себе, нах, позволяешь, слоняра?!

 Ну, не положено так, понимаешь? Потому что это тот самый случай, когда непременно надо вырабатывать в себе христианское смирение и незыблемо исповедовать слова из Евангелия: «Если тебя ударили по левой щеке – подставь правую». А если по шее и сзади – тогда как?..

 Через полчаса после отбоя не слишком громко, но достаточно убедительно звучит команда:
 – Собрание молодых в умывальнике! Явка строго обязательна! Резко!

 И с разных сторон тихое такое змеиное шипение, похожее на стон:
 – Вешайтесь, дууухххиии!..

 Через полчаса пыток, которые показались вечностью, семеро молодых умываются, харкая кровью. Я смываю красные пятна со старой эмалированной раковины и, едва ворочая языком, обращаюсь к друзьям по несчастью, перед которыми мне ужасно неловко:

 – Простите, братцы! Из-за меня всё вышло...
 – Ничё, Игореха! Ты всё правильно сделал, – криво улыбается Юрка-киевлянин, студент биофака из универа. Он держится за ребра и как-то слабо, без ненависти говорит:
 – Кажись, сломали, уроды...


 * черпаки – солдаты и сержанты второго полугодия службы
 * котлы – солдаты и сержанты третьего полугодия службы
 * дедушки – солдаты и сержанты четвертого полугодия службы



 СТАРИННАЯ СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЯ


 Много песен тогда было спето: походно-строевых и под гитару... Помню, как однажды холодным зимним вечером с привычными -40 и лютым северином на плацу во время вечерней проверки, когда всему батальону по старой доброй традиции положено было сделать пару-тройку почетных кругов, замкомвзвода сердито рявкнул: «Песнююю-запиии-вай!» И я, недолго думая, запел:

 Отшумели песни нашего полка,
 Отзвенели звонкие копыта,
 Пулею пробито днище котелка,
 Маркитантка юная убита.

 И вся рота, как гром, за мной:

 Пулею пробито днище котелка,
 Маркитантка юная убита...

 Как ни странно, нас никто не прервал, и песня была допета. Но на следующий день замполит батальона вызвал к себе на ковер сперва командира и замполита роты, потом командира взвода и его заместителя, а на десерт – комсорга и меня, который запевалой был. Получили тогда все по полной. И песенку* больше не пели. Ну, разве что иногда под гитару – как и некоторые другие – в своем очень узком кругу.


 * Булат Окуджава. «Старинная солдатская песня»



 БЕЛЫЙ ТАНЕЦ, ИЛИ «ТОЛЬКО ТРИ МИНУТЫ ДЛИТСЯ ПЕСНЯ»


 Воскресное утро начинается с полов. Выходной – проклятие для духа.

 На полу – линолеум, смазанный мастикой. На мастике – натирки, куски старой шинели, разрезанной штык-ножом на куски. А дальше – что-то типа школы танцев из «Кавказской пленницы», где герой Евгения Моргунова учит танцевать шейк. И так – до полного изнеможения. «До тех пор, пока полы, – как говаривал наш старшина, прапорщик Дрочук, – не заблестят, как у кота яйца!»

 Дембеля еще досматривают сладкий сон про таз с пивом под мамины пирожки. Деды, лениво потягиваясь, просыпаются. Котлы нехотя подтягиваются в умывальник. А черпаки медленно, с достоинством шуршат: им быстро уже не положено.

 На танцплощадке – молодежь: голубые майки, синие трусы, комнатные шлепки из грубого дерматина. Снуют туда-сюда, как привидения. Что и говорить, невеселое зрелище.

 Котел Бодя, психопат из Иркутска, решил оживить привидения. Подлетел к Сереге из Черкасс и давай вопить:
 – Ну, кто так натирает?! Ты крови моей захотел, сссука?! Нет, вы только посмотрите: в натуре, обурели слоны!!!

 Его голос срывается и переходит в визг. Кажется, еще мгновение – и он запоет дискантом:
 – Шевелись, сучонок! Живее шевелись! Я тебе щас покажу, мля, как НАС натирать учили!!!

 Он хватает натирки и начинает бешеный шейк. Скользит так секунд десять, причитая:
 – Вы поняли, уроды, КАК натирать надо?! А? А?! Я ВАС спрашиваю!!!

 А ловко у него получается, – нам трудно спрятать улыбки, – не потерял навык!

 – Ты че скалишься, щен поганый? Че скалишься?!

 Запыхавшийся Бодя хватает натирки и начинает прыгать вокруг Сереги, пытаясь хлестнуть ими по лицу. Да только руки коротки!

 Страсти накаляются. Публика на взводе.

 Серега смотрит на него сверху вниз, а потом не выдерживает и посылает его подальше – тихонько так, чтобы один Бодя слышал.

 – Ты кого нах послал? Это ты меня, котла, нах послал?! – от неожиданности он задыхается еще больше, отчаянно хватая ртом воздух, а потом начинает визжать в истерике и с еще бОльшим остервенением пытается натереть натирками ненавистное Серегино лицо...

 И вдруг – оживает радио.

 Это проснулся местный киномеханик – дедушка Толян, педик из клуба. Алла Пугачева, по которой Толян сходит с ума и которую, по причине внешнего сходства, частенько пародирует на армейских утренниках (это его коронный номер!), чувственно поёт:

 Знаю, милый, знаю, что с тобой:
 Потерял себя ты, потерял...
 Ты покинул берег свой родной,
 А к другому так и не пристал...

 Публика оживилась: вот, мол, музычку дали.

 И тут, пытаясь перекричать Примадонну, дежурный по роте младший сержант дедушка Паша в легкой эйфории от бессонной ночи в наряде торжественно орет благим матом:

 – Объявляется белый танец! Дамы приглашают кавалеров!!!

 Он смотрит на нас, интригующе улыбаясь. Публика замерла. Все внимание на танцплощадку, где молодежь, вся в мыле, продолжает танцевать шейк.

 – Белый танец, бля! Кому сказал! Вы че, духи, в уши дОлбитесь?!

 Слышали мы про этот прикол с белым танцем! Посматриваем друг на дружку исподлобья...

 На сцене снова возникает Бодя-психопат из Иркутска. Славный малый! За плечами – первый год службы. Лихо он по нему проехался!..

 – Вы че, щенки, совсем нюх потеряли, че ли? – снова визжит он. – Слыхали же: дамы – приглашают – кавалеров!

 На его лице – блаженная ухмылка, в полоумных глазах – понятный одному ему восторг...

 – Приглашаем! Приглашаем! Время пошло! – орет дежурный, и публика вторит ему.

 – Ну, давай, что ли? – уныло говорит Сереге Лева из Одессы. – Давай, а не то снова бить будут...

 Все подружки по парам. В ритме танца. Натирают полы.

 Пугачева:
 – Без меня тебе, любимый мой, земля мала, как остров.
 Без меня тебе, любимый мой, лететь с одним крылом...

 И на припеве:
 – Ла-ла, ла-лааа, – подхватывает довольная толпа. – Ла-ла, ла-лааа...

 Мы – семеро нормальных пацанов из Украины, студенты из Киева – развлекаем здесь полсотни идиотов. Зачем? Почему? За что? – роятся мысли в голове. – Хорошо, что после обеда заступаем в караул! В первый раз. В армии, как и в жизни, всё бывает в первый раз...

 – А ты че застыл, Иностранец? – это ко мне. – Тебе что, особое приглашение нужно?!

 Я был седьмым-лишним и поэтому остался без пары.

 «А если бы и не остался, – думал я, – стал бы я вас развлекать! Еще чего!»

 Коренастый, моего роста дедушка Паша подошел ко мне вплотную и задышал в лицо табачным перегаром. В глазах дежурного по роте была неприязнь и усталость. Я бы мог сказать ему: ага, жду, мол, твоего приглашения. Да не поймет ведь.

 – Пусть пригласит женщину! – скандировали зрители. – Даму! Даму!!!

 – Пригласи ее! – строго сказал Паша, указывая взглядом на табуретку, мирно стоящую возле кровати. – Иначе придется приглашать ее, – и его красноватые глаза указали на прикроватную тумбочку.

 Я промолчал и вернулся к своему шейку.

 – Слы, урод, я не понял: я че, в игноре?.. – процедил сквозь зубы сержант.

 «Праздный ум – кузница дьявола...»

 Я продолжал танцевать в гордом одиночестве. Алла всё пела. И пары кружились в танце – до смешного неуклюже.

 – Ты ищи себя, любимый мой, – хоть это так непросто.
 Ты найдешь себя, любимый мой, – и мы еще споем...

 Я представил себе педика Толика, который сейчас, должно быть, самозабвенно подпевает своему кумиру, примеряя свой любимый и единственный парик и предвкушая радость следующего шлягера, которым он поразвлечет ребят.

 «Армия – это трагикомедия», – подумал я, любуясь глянцем на линолеуме, который уже блестел так, как об этом мечтал старшина Дрочук.

 – Приглашай – или будут проблемы! – пригрозил мне дежурный по роте.

 «Драма – как, впрочем, и всё в этой жизни...»

 – Паша, да он же тебя и в х.. не ставит! – возник ниоткуда фигаро по имени Бодя, которого в роте звали просто – Бес.

 – Исчезни, Бес! – грозно сказал Паша, резко хватаясь за табурет и поднимая его вверх. – Ну, смотри, хохол, я тебя предупредил...

 «Или все же трагедия?..» –

 промелькнуло у меня в голове, когда я смотрел на деда Пашу, который раскинулся на глянцевом полу цвета гнилой вишни, укрывшись своим табуретом.

 Публика возмущенно орала. Меня оттащили в сторону. Стали поднимать дежурного по роте. Но тот, вероятно, очень устал, и подниматься ему было совсем неохота.

 – Ты че, охренел, Иностранец?! Он же в наряде! И сержант к тому же! – хрипел всё тот же Бодя Бес. – Теперь держись, боксер, – тебе кранты! После караула...

 Он улыбнулся недоброй улыбкой, показав свои кривые зубы, черные от «Примы» и «Беломора».

 Я помню, как сказал ему:
 – Исчезни, Бес.

 И, как ни странно, он исчез. До срока...


 На следующий день измотанные до предела из-за нервных бессонных суток, мы вернулись в роту после своего первого караула.

 Через полчаса после отбоя не слишком громко звучит команда:
 – Духи! Бегом в умывальник! По одному!

 И с разных сторон знакомое шипение, похожее на стон:
 – Дууухиии, вееешайтесь!..

 В армии часто бывает так, что история повторяется. Такое себе «дежа вю», словно ты это видел однажды...

 ...Не прошло и полгода, как семеро молодых умывались, харкая кровью. Смывая красные пятна со старой эмалированной раковины, я говорю своим друзьям:

 – Опять подставил вас. Простите, мужики! Не сдержался...

 Молчит на этот раз Серега из Черкасс. И Юрка-киевлянин молча проверяет свои ребра. А Лева из Одессы вздохнул и грустно так говорит:

 – Да ладно, Игореха... Хотя... – вздохнул он еще раз, – мог бы и пригласить...

 Еще никогда нам не было так больно смеяться.


 Надо признаться, после этого случая меня пальцем больше никто не тронул. Дескать, бешной. Да и третий раз – не к добру. Умывальники прекратились: нас решили «учить» по Уставу. То ли дедушки были хлипкие, то ли кто-то стучал втихомолку. Потому что мы знали, что в соседних ротах беспредел продолжался до тех самых пор, пока наши ребята не отслужили полгода и не стали, наконец, «черпаками».



 ЛЕСТНИЦА НА НЕБЕСА


 И еще одну песню мне никогда не забыть. Это было уже в другом месте и при иных обстоятельствах. Мой друг Серега, раненный осколком в грудь, лежал на земле, истекая кровью. Он смотрел мне в глаза, пытаясь улыбнуться, будто хотел попросить о чем-то. И, задыхаясь, переводил взгляд в небо, словно ждал от него помощи. Небо было чистым: ни единого облачка. Такое небо было только в сентябре. И только в тех краях. Сейчас я думаю, что ему просто хотелось надышаться небом...

 Помощи ждать было некогда. И подмога пришла не скоро. Я наложил повязку из того, что было. Но это не помогло, потому что рана была смертельной. Прижав руку к его груди и зажимая рану, я пытался остановить кровь, будто это могло помочь. Я всё время с ним говорил. Уже не помню о чем. И заставлял говорить его. Я помню, как он сказал:

 – Так много песен знаешь, Игореха. Но ты никогда не пел мою любимую...
 – Какую, брат? Давай сейчас спою...
 – А помнишь «Лестницу на небеса»?
 – Классная песня, Серега. Но я ее не пою...
 – Как жаль... – простонал он, закрывая глаза.
 – Я выучу – и обязательно спою тебе. Только не умирай, старик!
 – Давай тогда «Дом восходящего солнца»*... – еле слышно сказал Серега.

 И я начал петь. И я пел до тех пор, пока билось его сердце... Он ушел на втором куплете: “My mother was a tailor. She sewed my new blue jeans…”* А дальше я петь не смог...

 Я слышал, как он сказал, уходя: «Я помню... синие джинсы... Обними за меня маму...» И оставил свой взгляд в небе...

 Я выучил “Stairway to Heaven”*, как обещал Сереге. И с тех пор вот уже много лет, приходя на его могилу, я зажигаю свечу – и пою ее. Два раза в год. В день его рождения. И в час его ухода.


 * “The House of the Rising Sun” (Дом Восходящего Солнца) – песня рок-группы “The Animals” (1964)
 * “Stairway to Heaven” (Лестница на небеса) – песня рок-группы “Led Zeppelin” (1972)
 * «Моя мама была швеей. Она сшила мне синие джинсы...»



 P.S. К ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ


 Вчера заходил на кладбище проведать старого друга. На могиле – звезда героя и православный крест. Он вернулся домой весь в медалях и в цинке, но умер легко, подорвавшись на мине. Да, ему повезло...

 Вместе выпили с ним из фляги, закурили по беломору, слушая тишину, а потом вспоминали наш дворик, нашу старую школу, первый курс универа и ни слова – про ту войну. Я видел его улыбку и бесят, что жили в глазах. А когда его голос затих, я сидел у могилы и думал о том, что однажды мы все будем здесь – каждый, до одного. Если нам повезет...

 Помню, как, уходя, он сказал: поживи за меня, братишка. А я всё живу и мыслю, кто из нас оказался удачливее. И с возрастом всё острей понимаю, как чертовски невыносимо жить за себя и того парня.


 ***

 Из книги «Как мы служили». «Первая четверть: слоны, или духи»

 Примечание. Все персонажи и события, описанные выше, вымышлены, а совпадения имен и фамилий случайны и являются плодом фантазии автора.