Он шёл из подъезда...

Он шёл
                из подъезда
                на улицу
                к людям,
из заспанных
                кухонь
                на свежий
                озон.
Он верил,
                уставший,
                что там
                он добудет
и вид,
            и скамейку,
                и чистый
                газон.

А там
            ловеласы –
                прыщи,
                да молодки
с брезгливостью
                рвут
                поколения
                нить –
– О! Кто б
                собеседником
                мог ему
                быть?
Когда
            он, как лоцман
                подводошной
                лодки,
всплывал
                на поверхность –
                с кем по-
                говорить.

Дворовая
                жизнь –
                дерзновение,
                смелость –
сутулый,
                дрожащий,
                а всё ж
                Цицерон!
Способный
                всегда
                разбубнить
                свою зрелость
качелям
                скрипящим
                с достоинством
                в тон.

Никчёмные
                люди!
                Больные
                невежды!
Когда б вы
                вступили
                со мной
                в разговор,
тогда бы
                намокли
                не только
                одежды,
и крыши,
                и клумбы,
                и то
                что там между –
киоск,
             и скамейка,
                но даже
                забор…

Да, что
            говорить!
                В этом море
                иллюзий
мы сами
                себе
                выставляем
                табу
и видим
                собратьев лишь
                только
                «в гробу»,
и бредим,
                как бредят
                от тяжких
                контузий:
«уж я то, вот,
                дую
                в ба-альшу-ую
                трубу»…

Вот дверь
                отворил он
                в сомненьях
                рукою,
поморщился
                кисло,
                повёл
                головою,
несмело
               движение
                сделал
                ногою…
Как вдруг! –
                толи хворь,
                толь высокий
                порог –
земля
            поднялась,
                закружилась
                юлою,
со всем
               что ни есть
                и наотмашь
                плитою
его
        саданула,
                родимая,
                в рог!