Дневник 52 Червь сквозь сердце моё проползёт

Бывают и у учителя дни, когда – «ни слов, ни музыки, ни сил». Проползет через сердце червь сомнения. Возвышаешься над детьми, слушающими ли музыку, читающими книгу, пишущими ли сочинение, слушающими стихи, и внезапно прекрасное словно обратится к тебе другой стороной, что от лукавого. «Сладкий яд искусства»…
Думаешь: расширяя художественную впечатлительность учеников, не закладываешь ли собственными руками мину замедленного действия в их души? Ранимость, мнительность, чувствительность… Сладко так и больно льется «Пастораль» Свиридова, с дрожью в голосе читаешь страницы романа «Войны и мира», встречу Пьера с падшей Наташей в конце второго тома. Чувствуешь, как твои «слёзы» тревожат детей, и они напрягаются над страницами книги, как чеховские героини из «Студента», наклоняют головы, чтобы скрыть и свои слёзы. Медоточишь, льешь сладкий елей искусства…
Думали ли о роковом искусе продуктов творчества сами художники, сами творцы? Не только думали, но некоторые из них и играли обольстительной стороной своего дара.
Сколько гимназисточек опьянялись музыкой стихов Блока! Блок знал об этом. Знал ЭТУ сторону своих стихов. Может, в его отчаянном «Молчите, проклятые книги, я вас не писал никогда!» отголоски и такого понимания. Не знаю. Но мы знаем, что по мере его роста и движения судьбы голос обретает его так необходимую степень мужества. И как только он обретает мужество, мысль, почву, так сразу с древа его возмужавшей поэзии слетают, как осенние листья, почитательницы лиловых и голубых туманов. Туда, в общем-то, и дорога им.
Думаешь о степени, о мере мужественности и сентиментализма (если можно так сказать) при преподавании литературы и других предметов гуманитарного цикла. Поразить сердце детей и оставить их стойкими, мужественными перед правдой жизни. Научить отделять красивое от красивости, сладкое от слащавого, игры в «искус» от подлинного… Может, тогда и мучишься, тогда и накрывает тень сомнения, когда сам перегибаешь палку, когда из самого прет маниловская елейщина?
Лет двадцать назад, наверное, еще как-то подумалось после прослушивания знаменитой песни «Наутилуса» «Я хочу быть  с тобой…»: сколько же бедных мальчиков и девочек наложат на себя руки под эту песню, как это было, например, в случае со смертью Сергея Есенина. Маяковский в одном из лучших посвящений погибшему  поэту написал, задумавшись, в сущности, над тем же, что и я сейчас:

Подражатели обрадовались:
                бис!
Над собою
        чуть не взвод
                расправу чинил.
Почему же
              увеличивать
                число самоубийств?
Лучше
         увеличь
                изготовление чернил! 

Никаким кощунством, издевкой, цинизмом в контексте стихотворения последние слова не кажутся: – стихотворение проникнуто огромной болью, сочувствием, пониманием места Есенина как Поэта в русской литературе.
Те из нас, кто любил Есенина, помнят, как обволакивал душу «яд» его поэмы «Черный человек». Как сладко и щекочуще ее читать именно молодым. «Дохлая, томная лирика» – вот оценка самого поэта строк, читаемых «прыщавой курсистке».
Если говорить о «наивной безответственности» за слово, которой «страдают», скажем, авторы песни «Я хочу быть с тобой» (естественно, ни в чем не виноватые), то она и преодолевается сочетанием (странным и порой хрупким балансом) смелой привычки смотреть на всё в «неподкупном свете дня» и – все-таки! – способностью пленяться искусством, обнаружением своей страсти и пристрастности.