Он умирал на моих руках

Он умирал на моих руках,
Эта тварь позволила себе сдохнуть,
Дорого стоит на самом деле.
Страх, что я видел в его глазах
Испарился, прошел, я оглохнуть
Успел от криков его неподдельно
Искачелеченной души,
Но сам он был спокоен.
Он все знал и сознание глушил
Алкоголем.
 Не скрою, я думал
О нем как о сопернике в битвах
За чью-то ****у.
Но с ним мы топтали одну звезду.
Как и с тобой и с твоими любимыми
Одним ветром мы были гонимы
Мир один нас в себе вынашивал
И никто нас об этом не спрашивал!
В его осенних глазах я видел
Желтый северо-западный ясень,
О как был прекрасен мир
Меж налившихся кровью сосудов
Его прямо в небо сотни мортир
Открывали огонь и трещали шрузы
Рулевые его головы!
Он видел любовь. Но не мы.
Он знал, что не знают великие,
И как бы его не кликали
Уродом, придурком, ничтожеством
Он всем доказал своё тождество:
«Поэты не могут молчать,
Если сердце желает кричать,
Если мир без тебя способен,
То ты без него – ничтожество.»
Достоин он был всего.
Но мир без него спокоен.
Такое вот было тождество.
Он умер, а мы живые,
И осень по венам города
Желчь листьев мотает, гоняет
И я и вы ещё столько наделаем
По поводу и без повода,
Стенами трупов выложим
Свои проводы.
Горы золота осени
В его стеклянных глазах
Мне кричали о незаконченных
Им стихах и идеях.
Он подхватил гонорею
От одной ****и, что отвоевал
У меня. В тот вечер какого-то дня
Я его невзлюбил конкретно,
Но оставил всю чушь незаметно
Догнивать на полочке
Моего маленького и бесполезного
Сознания. Иголочки
Мыслей врывались в мой мозг,
А он в визге черных розг
Говорил мне, что мы…
Нам надо спасаться от чумы
****ства и потребления.
«Это ж надо было так накидаться,
Просить прощения у меня за то,
Что бредит любовью в
Начале двухтысячных лет» -
Думал я.
А он говорил, что он просто поэт
И мы с ним просто друзья.