Иерусалимский базар

Бродяга смуглый с торбой холщевой,
продутый ветром, солнцем опаленный,
от суеты отвыкший, сам не свой
по сторонам глазеет изумленно.
Базар -- как праздник! Иерусалим
бурлит с утра пестрее карнавала.
Шатры, прилавки. И неутомим
у каждой двери шумный зазывала.

Вот луки с тетивой воловьих жил
привез из Эфиопии нубиец.

Клинки дамасской стали разложил
седой месопотамский ассириец.

Лукавый продавец бактрийских дынь
торгуется упорно и упрямо,
перемежая скверную латынь
фарси и арамейскими словами.

Немолодой, серьезный армянин,
потомок знаменитых ювелиров,
пытается подделанный рубин
представить раритетом из Офира.
Его клиент, пустынный троглодит,
звеня монет внушительною связкой,
кивает - очень хочет сделать вид,
что что-то слышал о царице Савской.

Ковры и ткани, фрукты и вино,
оружие, одежда, украшенья...
Кедровый лес, боспорское зерно,
оливковое масло и каменья...

Ведет воришку строгий караул.

Под звонкий бубен пляшет обезьяна.

Десятки языков рождают гул.
Базар течет, как воды Иордана.

И, тих среди толкущейся толпы,
сквозь рынок, окружен учениками,
шел тот, чей каждый шаг босой стопы
оставит вечный след на древнем камне...
Но никому нет дела до него,
все суетятся, заняты делами.
Лишь смуглый странник с торбой холщевой
проводит это шествие глазами.
И нищему задаст, дав хлеба кус,
вопрос:
-- Кто этот -- только что прошедший?
-- Галилеянин. Некий Иисус.
-- А кто таков?
-- Так, просто сумасшедший.