Гость

Помещаю у себя на страничке гениальнейшую, на мой взгляд, вещь.
Автор пишет под псевдонимом - Минь Фу.


Гость

Тусклый вечер играл в заколдованный мир
Поздней осени. Темное, изморосившись,
Небо дом обнимало, и пасмури пир,
В одиноких сердцах на судьбу обозлившись,
Совершал ритуал подношенья к лицу
Скучной книги страниц, и за окнами лужи
Под шуршащими шинами были то уже,
То расплывчатей. И собирали пыльцу
Пчелы грусти с цветков утомленья, и вера
В настоящее меркла, и времени мера
Изменяла привычкам, и врали часы,
И в просторе скрещенные две полосы,
Как слепые прожекторы в небе беззвездном,
Не несли утешенья дневному уму,
Ибо выдумка вряд ли заменит ему
Силу вспомнить однажды о чем-то серьезном.

И, нелепые речи свои бормоча,
Я над скучною книгой боролся с зевотой.
Моя комната, кислая, как алыча,
Занималась обычной своею работой,
То есть полным бездействием. Плотный туман,
Несмотря на закрытые окна, снаружи
Просочился в жилище мое, и к тому же,
Как ключи упускает дырявый карман,
Я утратил те мысли о вечном, которым
Посвящал себя полностью в мокрую пору,
И бездарно задумался о мелочах,
Ощущая чугун утомленья в плечах.
А еще я мечтал в этом оцепененье
О весне, потому что большая зима
Приближалась, и это пугало весьма.
Я мечтал о весне. Я алкал оюненья.

И стемнело за пыльным оконным стеклом,
И померкли надежды в тиши беспробудной.
Я, нытье исчерпав, задремал за столом,
Окунувшись лицом в пояснения к нудной,
Пресыщающей повести, и календарь
С издевательским снегом на глянце бумаги
Мне приснился-придумался. Веки во влаге
Обреченности я разлепил и фонарь
Пустоглазый увидел напротив, и резко
Я вскочил и задернул свои занавески,
Чтоб не видеть ни улицы, ни горожан,
Никого, ничего. Я не мерз, но дрожал,
И предчувствие острое то ли потери,
То ли смерти сверлило под грудью, и я
Вдруг отчетливо понял; за дверью стоят
И с терпением ждут, что откроются двери.

Я открыл и в прихожей включил было свет,
Только свет не включился, и в темени оной
В двух шагах я с трудом различил силуэт
Незнакомца в одежде настолько просторной
И не свойственной веку, что “все это сон”-
Я решил в тот же миг и встряхнул головою:
Некто так же безмолвно стоял предо мною,
И лицо его мокрый скрывал капюшон.
И глаза к темноте попривыкли немного,
Я на пару шагов отступил от порога,
И мурашки бежали толпой по спине,
Любопытство со страхом боролись во мне.
Пригласив его жестом войти, отогреться,
Я свечу отыскал и зажег и на стол
Чай со снедью поставил. Он молча вошел,
Молча сел у стола. В тишине мое сердце

Громыхало, как поезд, и разум слова
Путал с образом слов, вызывающим звуки,
Наполнялась печалью душа; голова,
Будто все, чем богаты все в мире науки,
Поместилось в нее, тяжелела, и боль
В свои цепкие сети неловкое тело
Принимала, тянула, в ушах шелестело,
Словно частыми взмахами крылышек моль
Задевает висящую ткань, и от свечки
По стене убегали теней человечки
И фигурки. А гость никуда не спеша,
Очевидно, оценивал, сколь хороша
Принесенная снедь - сухари из батона,
Пил глотками короткими чай и молчал.
До сих пор я лица его не различал,
Впрочем, он ни на миг не поднял капюшона.


И уже под упрямую лобную кость
Ледяными шарами кошмарная тайна
Закатиться готова была мне. Но гость
Осторожным движением, как бы случайно,
Приподнял капюшон, и при слабом огне
Я увидел лицо его. Странно знакомо
Было это лицо. Созерцаньем влекомы,
Так мы видим картину известную, не
Вспоминая названья и автора имя,
А когда он по имени назван другими,
Забываем свое ощущенье. И он
На меня посмотрел, приподняв капюшон,
Так внимательно, долго и так откровенно,
Что неловкость минуты, минуя предел,
Нас почти что сроднила. Он долго глядел.
И безмолвия мрамор пропитывал вены

И извилины. Ждать уже не было сил,
Когда сам догадается он объясниться.
“Как зовут вас?”- я шепотом сиплым спросил
И добавил: “Надеюсь, мне это не снится,
Слишком было бы просто и ясно тогда
Объяснить ваш приход... Впрочем, дело не в этом.
Много странностей снится ночами поэтам,
Правда, чаще кошмары и та ерунда...”-
Я оставил, как есть, незаконченной фразу,
Сам почувствовав чушь изреченного сразу.
Он внимательно слушал, не перебивал.
И дрожащими пальцами я доставал
Сигарету из пачки и дымом давился,
И, уже не надеясь услышать ответ,
Предлагал ему лучшие из сигарет,
Жестом он отказался, но не удивился.

И ответил мой гость: “Разве ты меня звал?
Разве ты меня ждал с фонарем у порога?
Или как-то иначе по мне тосковал
В одиночестве, в горе иль в дальней дороге?
Я без зова пришел и без спросу уйду.
Но сначала свеча догорит, и Аврора
Приподнимет восточную часть кругозора,
Как случается к счастью лишь дважды в году...”-
Я узнал его голос! Бывали мгновенья,
Он нашептывал мне. “Это дух вдохновенья!”-
Я решил, и решению наперерез,
“Падший ангел я или возвышенный бес,
Не одно ли и то же в твоем одичанье?”-
Он сказал. - “Вы читаете мысли?”-“О, да!
К сожаленью - поскольку раздумья всегда
Человек заполняет поистине дрянью”.

Как оживший, плясал над свечой потолок,
Напряженно внимали тяжелые стены
Непривычным речам. Долгий свой монолог
Начал гость с осужденья войны и измены,
С осужденья великих и малых грехов.
И бесстрастен был голос его, и покойны
Его руки, и тело на стуле достойно
Он прямил и не горбил. Из древних стихов
Он читал тем же тоном премудрое что-то
О нечаянной радости у эшафота.
Он всю ночь говорил, говорил, и слова
Было трудно запомнить. Лишь чувства едва
Мне запомнились те, что слова вызывали,
Но и этого много, ведь жизнь такова,
Что не так интересны дела и слова,
Как мечты, воплотимые в яви едва ли.

Долго гость говорил. Знанье, как благодать,
Снисходило ко мне. И жестокость глагола
Позволяла томиться и явно страдать
Без боязни, что плачущий выглядит голо.
И с обрыва рассказа виднелась река,
Вереница пловцов, подгоняемых плетью,
И, как серые мыши, сырые столетья
Берега покидали оравой... Тоска
Расползалась по тверди, как сонные воды,
Но огонь вдохновенья в лампаде Свободы
Неизменно горел, помогая идти.
Шелестела страницами Книга Пути,
И высокие чувства над блеклой толпою
Поднимали немногих с необщим лица
Выраженьем... И Сын, упрекая Отца:
“Почему оставляешь?”-стонал, и тупое,

Чтобы боль причинить посильнее, копье
Проникало под ребра, и женщины выли
И детей прикрывали руками; тряпье
На себе разрывая, в отчаянном пыле
Сквернословил пророк. И внезапная мгла
Небеса пожирала, и рдели зарницы,
И рыдала во мгле как умела блудница
И молилась на склоне холма как могла;
И вода очищенья лилась. Чудо-ливня
По великому городу пенные бивни
Грязь и глину несли, чистоту возводя
В степень высших законов... А после дождя
Выяснялось, что в городе стало грязнее,
Что кого-то напрасно казнили, что власть
Поменялась - но снова плохая, и пасть
Ниже некуда, ибо религия с нею...

Открывалось, как дверь, пониманье морей-
Океанов любви. Золотые ворота,
Соблюдая законы открытых дверей,
Пропускали в блаженство, и миг поворота
Не морщины и тени кидал на чело,
Но улыбки и ласки... Однако, темнело
Впереди непонятное что-то, и тело
Изнутри изнывало, и новое жгло,
Словно злая крапива, коварное чувство,
И язык постигал мелкой кривды искусство;
Было то хорошо, то сомнительно, то
Вовсе плохо, и не был известен итог,
И ронял свои зерна сомнения колос,
Восхищались собою слепые мечты,
Были дали красивы, а недра пусты...
И свеча догорела, и смолк его голос.

И опять тишина воцарилась в моем
Малом мире, но тяжести как не бывало.
В доме пахло покоем. В оконный проем
Заглянула звезда лучезарная. Стало
Бесконечно легко. Светлой тайны печать
В благодарной улыбке бесшумно воскресла,
И скользнула по зеркалу тень и исчезла
Насовсем, и хотелось вскочить и кричать,
И бежать по неузнанным улицам, скверам,
Площадям, по людским неприкаянным сферам...
Эта ночь, проведенная с гостем вдвоем,
След глубокий оставила в сердце моем.
Помолчав, он продолжил свободные речи;
“Мне пора уходить, сожалею весьма.
И, поскольку тебе неприятна зима,
Я весну подарю тебе в память о встрече.

Ты и сам не поймешь, что случилось с тобой
В миг, когда, поступившись привычкой, впуская
Незнакомца в свой дом, повстречался с судьбой
Некой вечности. Может быть, скука, такая
Беспредельная, сделала шаг за тебя,
Может, это-наитье, поймавшее время...
И неважно сие. Ты ведь святости бремя
Не несешь. Ты живешь, о минуте скорбя
Никому не полезной. Твой промысел лирный
Воспевает не велий наш мир, но всемирный
Предвещает потоп. Ты сознанием хвор.
Но, однако, ты выдержал весь разговор,
Превозмог свой смертельный испуг у порога
И внимательно слушал меня и, как знать,
Может, даже пытался понять, сострадать.
В эру мрака и скверны - и этого много...

Пусть на добрую память о ночи без сна
С незнакомцем, которому необходимо
Было, чтоб его выслушал кто-то, весна
Снизойдет. Но запомни: далекое мимо
Не проходит. Все связаны. С края на край
Нитью тянется общее. Каждый в ответе
За любое событье на всем Божьем свете.
И прекрасен сей гнет, и суров этот рай.
Но тебе не понять. Ты не столь бескорыстен
И не столь умудрен, чтоб зависеть от истин,
Принесенных другими, тебе все равно...
Когда я удалюсь, посмотри за окно”.
Опуская опять капюшон, как забрало,
На прощанье он руку подал, уходя.
И в ладони чернела дыра от гвоздя,
А в глазах сатанинское пламя играло...

А когда он ушел на прохладной заре,
Я окно распахнул и вдохнул это чудо.
Из-под черного снега трава на дворе
Выползала зеленой змеей, и повсюду
Беззаботные птицы слагали весне
Свои вечные гимны, и клейкие почки
Искривленным ветвям обещали листочки;
И стремленье взлететь над землею во мне
Умножалось желанием непобедимым
Беззаветно любить и в любви быть любимым,
И запомнить навек, что любовь - не игра,
Но гармония. И осознать, что пора
В терпеливой гармонии вихрь окунуться,
Оглянуться вокруг и запомнить черты
Этой эры, и в жажде святой красоты
В поселенье родное однажды вернуться
И испить наконец свою чашу до дна!
Стать возвышенней и человечней!..
И зима поклялась на распятье окна,
Что уходит отныне навечно.
1985-1990