Баллада об Епифании Светешникове ярославском купце

      
    Епифаний Светешников,
Званный в народе Надеей,
После баньки распарясь,
Хлебая копорский чаёк,
Пот стирая со лба,
Отдуваясь, лицом багровея,
С мужичонки невзрачного
Давний выспрашивал должок.

    Было в доме угарно.
Надсадно трещала лучина;
На полати за печкой
Сверчок свою песнь выводил.
Заливались собаки,
Луна занималась над тыном…
Епифаний сопел.
В пол проситель глаза опустил.

    – Ты чего ж, человече,
С сумою пустить меня хочешь?
Эвон нищих вас сколько,
А я ж помогай вам один…
Я монету не лью.
Всё трудом, всё заботой. Короче:
Месяц сроку…
И сверху копейку на каждый алтын.

    – Епифаний Андреев,
Помилуй, да видано ль это?
Вот останни портки,
Где же взять мне такую деньгу?
Видно вышла судьба…
Знать, сживёшь меня ныне со света…
Отправляй на правёж,
Уплатить я тебе не смогу.

    Епифаний подумал:
"Правёж, это дело такое…
Мужичонку забьют,
А деньжонок своих не вернёшь.
Слушай, что говорю,
А словцо моё будет такое:
На три месяца девку
В усадьбу работать пришлёшь".

    Мужичок в ноги бух,
"Хорони тя Христос, благодетель,
Дай те Господи блага,
Избавь от напастей и бед.
Наш заступник, надёжа ты наша,
Отец и радетель…"
Только где-то в глубинах души
Отдалось: "Мироед".

    Посетитель ушёл,
До земли рассыпая поклоны.
Епифаний поднялся,
Лучину в светце заменил.
Потянулся до хруста
И, встав перед Спаса иконой,
Двоеперстным крестом
Благочинно себя осенил.

    «Грешен, Господи, аз.
И обманывал, и был беспощаден…
Знак подай Иисусе,
Как эти грехи искупить,
Чтобы в царстве небесном
Найти и покой, и отраду?
То ли в скит удалиться,
То ль церкву в посаде срубить.

    Не срубить, а воздвигнуть.
Воздвигнуть из красного камня,
Чтобы берег высокий
Собою тот храм украшал,
Чтоб стоял на века
В честь нелёгкой победы недавней…
Чтоб потомок глядел
И, любуясь, меня вспоминал.

    Да. Пожалуй, годится.
Оно – неплохая идея.
Вот людишек покличем,
А там и приступим с добром».
А наутро поднялся купец
По прозванью Надея
И для дела московских
Велел созывать мастеров.

    Мастера собрались.
Встал Надея, оправил рубаху,
Всех глазами обвёл,
Поклонился и стал говорить:
"Много горя Расее
Доставили чёртовы ляхи.
В честь победы над ними
И надобно церкву сложить.

    Вы деньгу не считайте,
Я золота не пожалею.
Пусть стоит как надгробье
И смердам простым, и князьям.
И когда поминать станут их,
Может, вспомнят Надею.
Деньги дал ополчению,
Неуж пожалею на храм".

    Руку об руку били,
Когда порешили согласно.
Обветшалую церковь,
Чтоб место очистить, снесли.
И расти начал храм
Ежедневно, да нет, ежечасно,
Словно красный цветок
Поднимаясь из лона земли.

    Встал могучий подклет,
Здесь купцовым храниться товарам;
На подклет – четверик
Лаконичен, изящен, высок.
Галерея оделась уже
В полукружия арок.
Встанут нищие в ней,
Чтобы вымолить хлеба кусок.

    Церковь сводом накрыли
И встали на нём барабаны,
Словно руки, взметнувшие
Луковички куполов…
А знакомый кузнец,
Молоточком стуча непрестанно,
Со старанием для храма
Выковывал крылья крестов.

    А потом богомазы
Внутри этот храм расписали
Житиями святых.
Богомольцы дары понесли.
А торговые люди
Заранее шапки снимали,
Проводя в астраханские земли
Свои корабли.

    И в далёких краях
В день такой, как сегодня, весенний
Колокольщик голландский
В расплав серебро добавлял,
Что бы сладок  был звон,
Чтоб в нём слышалось ангелов пение;
Чтоб, как голос всевышнего,
Бархатный гром рокотал.

    Благозвонный тот груз
Не одну добирался неделю.
Долог путь.
Ямщики лошадей погоняли, спеша.
Довезли и подняли.
Подвесили, будто серёжки надели.
Разобрали леса.
Боже мой, до чего ж хороша!

    Прихожане шептали:
«Ну, надо же, экое диво;
Как невеста на выданье встала
Скромна и стройна.
Вроде б очень проста,
Но, как сказочный терем, красива.
В память битвы минувшей,
Как будто бы крепость, грозна».

    И прибило однажды волною
На берег икону.
Лик Николы Угодника
Был намалёван на ней.
Знать, то весточка свыше…
И храм посвятили Николе,
Покровителю странников дальних,
А также торговых людей.

    Заливал этот храм
Всю округу малиновым звоном.
Годы шли. Раз под осень
Пред самым отходом ко сну
Постучали в крыльцо.
И с усатым посланником конным
Весть примчалась к Надее:
Явиться в царёву казну.

    Знал Надея причину
Такого вот срочного зова:
Взял должок у казны и немалый,
Пустил в оборот;
Скоро будет доход.
Срок прошёл, ну так что же такого,
Он всегда возвращал,
Он и в этот раз тоже вернёт.

    Почему же тогда
Так кручина-тоска его гложет?
Почему неспокойно на сердце
От самых дверей?
Эх, Надея, Надеюшка,
Кто же тебе-то поможет?
Кто от ямы спасёт?
Кто избавит от жгучих плетей?

    Встрепенулся купчина:
"Какие тут могут быть плети?
Я же в царскую сотню
Который годок уж вхожу.
Пусть я родом не вышел,
Богатством зато я заметен.
Отслужил я немало,
Немало ещё отслужу".

    В Переславле окликнул Надею
Кабатчик знакомый,
Угостил медовухой –
Сладка, но уж дюже крепка…
"Я царя выбирал…
Я в казне завсегда… я как дома…"
Побыстрее отправили,
Бед не накликал пока.

    А в приказе,  как раньше,
Не встал казначей краснорожий.
С злой ухмылкой прошамкал
Беззубым проваленным ртом:
"Ты Епишка забыл… ты же подлого рода.
Ишь тоже, Надёжа…
Коль должок не привёз,
Так ступай, познакомься с кнутом".

    Подскочили холопы.
Крепки и немалого роста.
Руки с хрустом назад,
И, своим же стянув кушаком,
Аки татя тащили по улице
Царского гостя.
В избу пыток втолкнули,
Поставили пред палачом.

    Боль была и обида.
Обида, пожалуй, сильнее:
Мало ль разных услуг
Он оказывал, бывало, казне.
Крест с трудом сотворив,
Снял кафтан и рубаху Надея,
Лёг на лавку.
И кнут заплясал на широкой спине.

    Был палач невысок,
Рябоват, чуть раскос, сухопарый.
Бил с оттяжкой.
Скамья окропилася алой росой.
Бил без злости. Работал.
Отмеривши сотню ударов,
На беднягу плеснул
Из ведёрка студёной водой.

    Воротилось сознание,
А с ним и вся боль воротилась.
Чем-то страшным дохнуло
С угрюмых задымленных стен.
Он лежал неподвижно,
Одна только мысль шевелилась:
"Лучше б взяли вдвойне,
Ну а мучить, зачем же, зачем?

    Я ж не мучил…"
А кнут снова начал свой танец.
Словно шелест листвы
Оторвалось с запёкшихся губ:
"Лихо хлещешь, стервец…
Где ж ты так… наловчился… поганец…
Поубавь свою прыть…
Ведь до смерти забьёшь, душегуб…"
   
    Вспомнил тут Епифаний
Своё босоногое детство,
Пролетевшее птицей
На волжских крутых берегах.
Как, играя в сраженья
С ватагой мальчишек соседских,
Обжигаясь крапивой,
Торили пути в лопухах.

    Не трава, в этих схватках
Валились татарские кони.
Князем был он в игре,
Живота не щадил своего.
Но Мамай каждый день
Уходил от ребячьей погони.
Утешались: вот завтра
Уж точно поймаем его.

    Вспоминал, как отец,
Приучая к торговому делу,
Добивался, чтоб отроку
Правила были ясны:
"Ты обид не спускай,
В деле будь осторожным, но смелым.
Только в долг не бери,
Упаси тебя Бог, у казны.

    "Что ж, Господь, не отвёл ты
Мою неразумную руку…
Город строил в низовьях…
Усолье… торговый оплот…
Словно татя кнутищем…
И некому взять на поруку…
Вот какой получился
В судьбине моей поворот"…

    А палач в третий раз принялся
За кровавое дело,
Как и раньше без злости,
Спокойно и ровно дыша.
"Всех прощаю… простите….
Прощайте…" – и дёрнулось тело.
Закатились глаза. Вот и всё.
Отлетела душа.

     Приодели купчину холопы,
Взвалили на дроги,
На дорожку присели;
Неспешно пошёл меринок
Мимо Троицкой лавры,
Давно уж привычной дорогой,
Где когда-то купцу
Был знакомым любой бугорок.

     Вроде б путь не велик,
А тащились почти что неделю.
В кабаки заезжали,
Чтоб чаркой раба помянуть…
В милой церкви своей
В небольшом Благовестном приделе
Гость царёв навсегда
Отыскал свой последний приют.

     Отрыдали родные,
И церковь отплакала тоже.
Много лет пролетело,
И люди другие живут.
Много в памяти стёрлось,
Ушло и забылось. Но всё же
Эту церковь Надеинской
Все и поныне зовут.