Диктатура ожидания

Семья Шмелевых жила на третьем этаже коммунального барака – на окраине одного из областных центров Советского Союза.
Супруга – Елена Васильевна была довольно привлекательной, интеллигентной женщиной бальзаковского возраста. Она отличалась мягким и впечатлительным темпераментом и чрезвычайной ранимостью души. Кроме работы в местном музыкальном училище – в должности художественного руководителя, у нее имелись и другие увлечения: вязала, писала стихи и рисовала. Все стены в комнате, где они жили с мужем Геннадием Викторовичем, были украшены ее картинами.
Елена Васильевна была общительной, живой и интересующейся натурой, и первым поклонником и ценителем ее таланта был, конечно же, любимый супруг.
Ее общительность распространялась не только на близких, соседей или коллег по работе, она могла поговорить по душам и с абсолютно незнакомым человеком, если ему требовалась душевная и моральная поддержка, но, с кем бы ни говорила Елена Васильевна, у них всегда находились общие темы.
На работе она менялась и, из мягкой и уступчивой женщины, превращалась в строгого и требовательного худрука, что распространялось и на ее мужа, но, все равно, она оставалась справедливой.
Геннадий Викторович работал в том же музыкальном училище, преподавателем по классу рояля.
В своем муже Елена Васильевна души не чаяла и называла его ласково - Геночкой, но это было за стенами их училища, а на работе он был для нее - Геннадием Викторовичем.
Она нередко присутствовала на занятиях мужа. Нет, Елена Васильевна его несколько не ревновала к молодым воспитанницам, скорее, даже была рада этому. Она говорила: «Общение с молодыми делает моего мужа веселым и омолаживает, а я хочу, чтоб он оставался молодым». Но коллеги по работе, порой, твердили ей, колко: «У Вашего мужа столько молодых и красивых учениц, Вы, Елена Васильевна, не боитесь, что загуляет?»
А она была сдержана и никогда не обижалась и спокойно отвечала им: «Нет, не боюсь, его и не такие красавицы завлекали, а он выбрал меня». Елена Васильевна не была до слепоты наивной, просто, она слишком хорошо знала мужа и доверяла ему. К тому же, еще понимала, что если вдруг Геннадий Викторович захочет уйти от нее, по какой-то причине, ей будет легче, несмотря не на что, его отпустить, а устраивать сцены ревности и истерики, в ее годы, - только смешить людей, но таких причин не было и быть не могло, потому что Геннадий Викторович очень любил свою ненаглядную и единственную Леночку, как он ее и называл всегда.
Вечером Шмелевы возвращались с работы вместе и, несмотря на далеко не юный возраст и быструю утомляемость, они неизменно оставались в хорошем настроенье и приветливо улыбались. Это и был секрет их счастья.
Геннадий Викторович, хоть и отличался скромностью, но был необыкновенно требователен как к подопечным, так и к самому себе. Его нельзя было увидеть небритым или непричесанным. Одежда была чистой и выглаженной, а на брюках красовались стрелки. Он не был денди, просто, его главной сущностью была аккуратность и во многом, это являлось заслугой его заботливой и любящей жены.
По складу характера Геннадий Викторович был типичным интравертом и альтруистом и жил, как и каждый творческий человек, в придуманном, идеальном мире, а деньги для него почти ничего не значили – по сравнению с духовными ценностями.
В июне 1937 года Геннадию Викторовичу исполнялось пятьдесят лет. К этому долгожданному и волнительному событию Шмелевы готовились основательно, а вообще, они все праздники справляли красиво и весело, но никогда в их комнате не бывало шумных попоек, ругани и драк. Собирались родные, друзья, соседи, выпивали тоже, но в меру, а какие душевные песни пели, даже проходящие мимо их серой и невзрачной коммуналки абсолютно незнакомые люди невольно останавливались и слушали, как они поют.
Юбилей Геннадия Викторовича пришелся на субботу. Придя вечером с работы Шмелевы начали готовиться к празднику. Скоро должны были подойти гости. Стол получился не такой роскошный, но был накрыт со вкусом, пришло человек десять приглашенных.
Ровно в девять вечера все сели за праздничный стол. Первым из-за стола, опередив Елену Васильевну, поднялся ее дядя – рабочий человек, бывалый коммунист и, подняв рюмку с водкой, восторженно, воскликнул: «Товарищи, выпьем за Сталина! Ура!» Все гости встали и начали чокаться, а у Елены Васильевны с лица пропала улыбка, поставив рюмку на стол, она, ничего не сказав, вышла из комнаты.
Подойдя к зеркалу в туалете, Елена Васильевна тихо заплакала, она вспомнила, как в двадцать девятом году забрали ее отца, а два года спустя и мать и она ничего не могла сделать для них. Многие ей говорили, что Сталин не при чем и аресты творятся за его спиной, но Елена Васильевна думала иначе и считала, что нельзя не заметить арестов сотен тысяч людей. Ей хотелось задать вопрос самому Сталину: «За что арестовали моих родителей – этих простых и честных советских людей?!» Но свое отношение к данному режиму Елена Васильевна ни с кем не обсуждала, даже со своим супругом. Дело не в доверии или в страхе, а, скорее, в том, что в их семье предпочитали не говорить о политике. Разговоры на политические темы были ей глубоко неприятны и, потому, они могли привести к раздору с мужем, а покой в семье был для нее дороже всего.
Когда подняли тост за Сталина, Елене Васильевне хотелось крикнуть: «За кого пьете? За этого ненасытного кремлевского упыря?»
Первый тост – по ее мнению, всегда должен быть за самого дорогого человека, а Сталин для нее таковым не был и не будет никогда.
Вымыв под краном лицо прохладной водой, Елена Васильевна вернулась к гостям. «А мы то уж думали, что ты нас покинула и упорхнула за другой стол», - шутливо воскликнул ее дядя. А она ему ответила с улыбкой: «Этот стол для меня дороже любого богатого привилегированного стола и был бы таковым, даже, если на нем сейчас были лишь вода и хлеб». После чего встала и подняла тост за мужа. Он нежно ее поцеловал и обнял. Какие только тосты не поднимали за юбиляра и все они были роскошные и красивые, но ни один из них не тронул Геннадия Викторовича до глубины души так, как тост его любимой супруги, хоть он и был заметно скромнее – по сравнению с остальными.
После тостов Елена Васильевна предложила гостям спеть любимую песню ее мужа «Русское поле». Эта идея пришлась всем по душе и Геннадий Викторович запел, и все гости подхватили песню в один голос – хором. Но задушевное пенье прервал внезапный стук в дверь, Елена Васильевна открыла и в комнату вошли трое военных. По форме было видно, что это были сотрудники НКВД.
«Шмелев Геннадий Викторович, здесь живет?», -произнес громко, с украинским акцентом, упитанный капитан.
«Да, это я!», - ответил Геннадий Викторович, вставая из-за стола.
«Вы арестованы, собирайтесь, вот ордер на Ваш арест и на обыск», - сказал капитан и отдал приказ своим подчиненным приступить к обыску в комнате.
«А в чем меня обвиняют?», - встревожено спросил Геннадий Викторович.
«Узнаете на месте!», - ответил ему капитан.
 Елена Васильевна, по своему трагическому опыту, понимала всю тщетность поиска правды и справедливости, в данном случае, но не смогла безучастно наблюдать за происходящим, пришли за очередным родным ей человеком.
«Объясните мне, что здесь происходит? В чем виноват мой супруг? Он – честный и порядочный человек и уважаемый преподаватель музыки в нашем музыкальном училище! Это какая-то ошибка! Как Ваша фамилия, капитан?! Я буду жаловаться!», - кричала истошно Елена Васильевна, при этом ее сильно трясло. Гости стали расходиться.
«Ничего не знаю, я лишь выполняю приказ вышестоящего руководства, с ними и говорите, а на меня орать не надо!», - ответил сердито капитан, после чего прикрикнул строго на двух сержантов, которые вели обыск в комнате: «Внимательней смотрите там, не пропускайте ничего!»
Геннадий Викторович подошел к супруге и обнял ее крепко-крепко, словно делал это в последний раз. «Ну же, Леночка, дорогая, успокойся, все будет хорошо, не волнуйся, береги себя! Ты же знаешь, что я не в чем не виноват, разберутся и отпустят, может уже сегодня?!»
Закончив обыск и, ничего подозрительного не найдя в комнате, на арестованного Геннадия Викторовича надели наручники и начали уводить. Выходя из комнаты, он обернулся и сказал своей жене: «Что ж, пока, не горюй, Леночка, я вернусь!»
Елена Васильевна накинула платок на плечи и выбежала следом на улицу. «Черный воронок» тронулся с места и поехал и она вдруг поняла, что забыла сегодня сказать мужу самое главное: «Я тебя люблю, Геночка!» Она не могла простить себя за это.
Елена Васильевна, с горьким отчаяньем, смотрела вслед машине, в которой увозили не только мужа, а ее Веру, Надежду и Любовь. И после того, как автомобиль скрылся за поворотом, она еще стояла и смотрела вдаль и не хотела верить в произошедшее.
Вернувшись в свою комнату Елена Васильевна никого, кроме дяди и племянницы, уже в ней не застала. И они тоже собирались уходить.
«И вы уходите?», - сквозь слезы у них спросила она. Племянница молча подошла и стала ее утешать: «Тетя Лена, держитесь, не унывайте, мы с Вами, мы верим, что все обойдется, отпустят, куда они денутся, ведь Геннадий Викторович – честный человек. Если хотите, могу остаться с Вами».
«Нет, нет, Валюша, иди, со мной все нормально, твой муж будет волноваться. Да, и я хочу побыть одна», - вытирая слезы, сказала Елена Васильевна.
Когда родственники ушли, она лежала на диване и смотрела, не сводя глаз, в одну точку на потолке. Перед ней прошли все годы прожитые вдвоем с мужем. И снова она вспоминала, как арестовывали родителей и плакала, а потом на какое-то время успокаивалась и новые воспоминания безжалостно рвали ее душу и она плакала, час за часом, и сама не заметила, как уснула.
Всю ночь ей ничего не снилось, а когда она проснулась ранним утром, то первая мысль, которая мелькнула в ее голове, была о муже. Она увидела, что его рядом нет, но ей так хотелось думать, что Геннадий проснулся раньше нее и куда-то вышел ненадолго и вот-вот войдет в комнату и скажет, как обычно: «Доброе утро, Леночка!» Но суровая реальность вчерашнего вечера оказалась сильней ее желаемых фантазий, Елена Васильевна не смогла сдержать слезы и зарыдала громко, а чтоб не услышали соседи, как она плачет, накрылась с головой одеялом.
Все воскресенье она ничего не ела и  лишь думала о  Геннадии Викторовиче и плакала.
Вечером, в восьмом часу, в ее дверь раздался стук. Елена Васильевна, забыв обо всем, соскочила с дивана и радостно открыла дверь, думая, что вернулся муж и, увидев перед собой соседку, живущую напротив, хотела обратно захлопнуть дверь, но несмотря на то, что никого, кроме Геннадия Викторовича ей видеть не хотелось, она, все же, проявила корректность и впустила соседку в комнату. Та села на диван и,  взглянув на Елену Васильевну, произнесла: «Я вчера видела, как уводили Геннадия Викторовича, это ужасно! Месяц назад арестовали мужа Ивановой Галины из тринадцатой комнаты, так и с концами, а еще через месяц и ее забрали».
«Что Вы хотите этим сказать, Наталья Николаевна?», - нервно спросила Елена Васильевна.
«Вы, конечно, меня извините, я лишь хочу сказать, что в любое время могут и за Вами приехать. Хоть я Вам этого не желаю, но, все таки, будьте готовы ко всему».
Соседка не была плохой женщиной и никому не желала зла и со Шмелевыми у нее были дружеские отношения, а этими словами лишь хотела как-то предупредить или морально подготовить ее к худшему, но, в такой момент, слова предостережения и поддержки, неумело выраженные соседкой для Елены Васильевны прозвучали убийственно и враждебно. Она – женщина, сдержанная и старающаяся никогда не давать эмоциям воли, вдруг соскочила с места и крикнула: «Да, как Вы, Наталья Николаевна, можете мне сейчас говорить об этом? Мой супруг ни в чем не повинен, а арестован!»
  Соседка, по поведению Елены Васильевны, поняла, что сказала что-то не то и хотела ее поскорее успокоить: «Эх, Елена Васильевна, дорогая моя, простая и добрая Вы душа, но не надо быть такой наивной. Ивановы ведь тоже были милейшими людьми, Вы же их знали лично, а выяснилось, что они – германские шпионы, а Ваши родители – честнейшие люди были. Эти Ивановы языка то немецкого не знали. Кто-нибудь разобрался, отпустил их?!»
«Знаете что, Наталья Николаевна, Вы похоже, зашли ко мне ковырять мои  - без того незаживающие кровавые болячки? Вам лучше уйти!», -строго произнесла Елена Васильевна и открыла настежь входную дверь.
«Простите меня», - тихо сказала соседка и покинула комнату.
После ее ухода Елене Васильевне стало еще хуже. Воспоминания прошлого, арест мужа и слова соседки, с новой силой, в ее голове перемешались в гремучий коктейль, который мог взорваться в любую секунду душераздирающим воплем отчаянья, но, вместо этого, схватившись за голову руками, она молча опустилась на колени перед диваном и заплакала, ее плач напоминал еле слышный вой раненной волчицы.
Она ни столько боялась ареста, сколько ей было обидно за то, что ломаются с треском судьбы людей не в чем неповинных и порядочных, а она остается лишь невольной свидетельницей человеческих трагедий, неспособной их предотвратить. В воскресенье Геннадий Викторович домой не вернулся. Всю ночь Елена Васильевна провела в бессонных муках, вздрагивая от звука каждой подъезжающей к дому машины, она вставала и подходила к окну, чтоб убедиться в том, что не подъехал злосчастный «черный воронок» и снова ложилась, но не могла уснуть, слышала в голове слова соседки, ей даже показалось, что в дверь постучались, но открыв ее, она увидела, что никого нет.
Когда в понедельник утром прозвенел будильник, Елена Васильевна долго не могла взять в толк – приснился ей этот звонок или она слышит его на яву? И, лишь увидев, что за окном расцвело, поняла, что наступило утро, но для нее лично его никак нельзя было назвать добрым, а надо было вставать и идти на работу.
Поднявшись с дивана, Елена Васильевна ощутила ужасную слабость во всем теле и дикий  голод, и чуть не упала на пол. Взяв кастрюлю с позавчерашним супом, она, с трясущимися руками и полузакрытыми сонными глазами, пошла на кухню. На кухне стояла привычная суета, все разогревали пищу и торопились по своим делам. Увидев ее, соседи начали перешептываться, но она делала вид, что не замечает этого. Вслед за ней в кухню вошел сосед из двадцатой комнаты. Это был седой человек пенсионного возраста, который отличался несдержанным, грубым и очень ворчливым характером, и ругал всех – направо и налево.
Увидев на кухне Елену Васильевну, он спросил у нее, недовольным тоном: «За Вами еще разве не приехали?» Она растерянно взглянула на него, не зная, что ему ответить, но он на этом не останавливался: «Ничего, приедут, врагов развелось, как сорняк, корчуем, корчуем, аж, с гражданской войны, а выкорчить все никак не можем, пригрели вшивую интеллигенцию на собственной шерсти! Но ничего, наши органы не дремлют!»
 От услышанного, к горлу Елены Васильевны подступил ком и на глаза навернулись слезы. Она схватила миску с супом с плиты и быстро ушла из кухни. И стоило ей войти в свою комнату, как из ее глаз неудержимо хлынули ручьями слезы обиды, отчаянья и безысходности. Елена Васильевна плакала даже тогда, когда ела суп. Слезы падали в бульон, придавая ему солоновато-горьковатый вкус, а она с голодухи этого не замечала, принимая за естественный вкус супа…
    Придя на работу, в музыкальное училище, Елена Васильевна в коридоре встретила директора.
«А, Елена Васильевна, зайдите ко мне прямо сейчас», - произнес директор, со строгим выражением лица. Она поприветствовала его, но, он в ответ, лишь молча отвел взгляд. Ей стало понятно, что предстоял болезненный и неприятный для нее разговор, связанный с арестом мужа.
Когда Елена Васильевна вошла в кабинет директора, он произнес: «Я в курсе ареста Вашего супруга, а Вы сами знаете, за что арестовали его?!»
«Нет, Сергей Александрович, меня никто не поставил в известность, но мне интересно было бы узнать это», - ответила она.
«Ваш супруг – Геннадий Викторович, в стенах нашего учебного заведения, играл джаз! Это запрещенная законом буржуазная музыка, главное, ни от кого он не скрывал, как будто, так и надо, и один из учащихся, случайно услышал и дома рассказал родителям, а они оказались работниками местного обкома и сообщили куда надо и этот же воспитанник Вашего мужа сообщил еще кое-какие любопытные сведения. Оказывается, Геннадий Викторович общался с иностранцами. Понимаете, он бросил тень на наше училище, теперь многие будут думать, что в этих стенах может быть враг».
Слова директора вызвали бурю возмущенья у Елены Васильевны, и она взорвалась: «Это недоразумение! Мой муж не с какими иностранцами дел не имел, если б это было так, я была бы в курсе, он был у меня всегда на виду, да, и времени у него на посторонние дела не было. Он играл разную музыку, но, чтоб джаз, я никогда не слышала! Я знаю, что Геннадий Викторович с удовольствием играл музыку советских композиторов и классиков, сама слышала! Неужели Вы, Сергей Александрович, столько лет проработав с моим мужем, сомневаетесь в его честности и как Вы можете думать, что он – враг?! Вы же сами не раз ставили его в пример перед коллегами и называли настоящим советским музыкантом и хорошим преподавателем музыки!»
«Успокойтесь, Елена Васильевна, я бы рад Вам верить, а как же факты и показания свидетелей? Тем более, делом Геннадия Викторовича уже занимаются соответствующие органы, если бы информация дошла только до меня, я мог бы закрыть глаза на все из уважения к Вам и Вашему мужу, но, увы, это теперь вне моей компетенции».
Елена Васильевна хотела возразить, но решила промолчать. Она поняла, что Сергей Александрович, со своей директорской должностью и авторитетом в коллективе, был всего лишь ничтожным винтиком в огромном тоталитарном механизме, который тоже в любой день и час могли открутить и выбросить, как ненужный, заменив новым.
«Елена Васильевна, сейчас наверху решается вопрос о Вашем увольнении. Вы поймите меня правильно, я Вас не гоню, а лишь хочу помочь. Увольтесь по собственному желанию, но Вы, конечно, можете остаться, просто, мне известно, как это бывает: вызовут на ковер и проведут через все горнилы унижения и позора, все косточки промоют. А Вы, Елена Васильевна, женщина творческая, с тонкой нервной организацией, Вам тяжело будет пройти через это. Простите, но это все, что я могу сделать для Вас», - после сказанного директор опустил глаза и о чем-то задумался.
Елене Васильевне стало больно от того, что ей, примерному, добросовестному худруку, грозит увольнение. Она посвятила годы жизни и отдала все силы служению родному училищу, воспитанники были для нее, как собственные дети. Шмелевым не удалось завести детей, поэтому, всю свою не реализованную любовь они дарили им. Но самое обидное то, что один из тех, на кого она смотрела, как на сына, с такой легкостью, предал ее мужа и своего преподавателя.
Но, как бы ни было больно, Елена Васильевна решила не ждать указания сверху об ее увольнении, а уйти по собственному желанию. Ей так хотелось, даже в такой горестный для нее час, сохранить лицо.
Покидая училище, она спросила у директора: «А, все таки, кто донес на моего мужа? Хочу напоследок посмотреть ему в глаза».
«Во-первых, Елена Васильевна, не донес, а сообщил, а во-вторых, не стоит Вам встречаться, зачем трепать себе и ему нервы? Этот юноша – настоящий комсомолец, он лишь проявил сознательность и сделал то, что на его месте сделал бы каждый честный советский гражданин», - ответил ей директор.
Услышав это, она промолчала, где-то в глубине души, Елена Васильевна чувствовала свою правоту, но безучастность и бессилие других делало ее еще слабее, превращая в беспомощную тряпичную куклу, не способную противостоять даже личному горю.
Выйдя из музыкального училища, Елена Васильевна отправилась в областное управление НКВД, чтобы повидаться с Геннадием Викторовичем.
В автобусе, следующим по данному маршруту, она увидела одну из воспитанниц мужа - Светлану Снегиреву. Светлана смотрела в окно и делала вид, что не замечает ее.
«Здравствуй, Света!», - произнесла Елена Васильевна, но на ее приветствие Светлана ответила недовольным молчанием.
«Ты не узнаешь меня, Света?!», - переспросила Елена Васильевна.
«Узнаю, Вы – жена врага народа, а я еще училась у Вашего мужа, мне стыдно, что он был моим преподавателем!», - сердито произнесла Светлана и снова отвернулась к окну.
Елена Васильевна никак не ожидала такой ядовитой змеиной злобы – от столь юной и хрупкой девочки, она схватилась за сердце и чуть не упала, но кто-то из пассажиров подхватил ее за плечи и помог сесть на одно из свободных мест.
«Что с Вами, женщина? Вам плохо?», - спросил он у нее.
 «Нет, спасибо Вам, мне уже лучше», - ответила ему Елена Васильевна.
«Но, все равно, вот возьмите, помогает», - сказал пассажир и, достав из пузырька таблетку успокоительного средства, протянул ей.
«А тебе, девушка, не помешало бы перед этой женщиной извиниться, она тебе в матери годится, постыдилась бы хоть, наверное, и родной матери так грубишь?!», - возмущенным голосом, грозно глядя на Светлану, произнес тот же пассажир.
«Я не извиняюсь перед женами врагов народа. Мой папа воевал в гражданскую – в армии Буденого, имеет боевые награды, сил не жалея, трудился на стройках Родины, а эти выродки, как пиявки, впились в тело нашей страны и сосут ее кровь. Я, как комсомолка, сделаю все, чтобы вывести их на чистую воду!»
«Ну, ты даешь! Такая молодая, а уже злая и языкастая!», - произнес, опешивший от слов Светланы, пассажир и вернулся на свое место.
Елена Васильевна, несмотря на плохое самочувствие, не могла не возразить ей: «Света, ты очень ошибаешься, ну, вспомни, разве Геннадий Викторович тебя чему-то худому научил? Ты же была лучшей его ученицей».
«Не успел научить!», - цинично и сердито ответила Светлана и направилась к выходу. Елена Васильевна бросила ей вслед: «А если б это был твой отец, ты бы тоже от него отреклась?» Света промолчала. «Как из таких юных, с виду безобидных, и жизни толком не видевших, девочек и мальчиков, получаются гюрзеподобные, фанатичные и угодные правящему режиму существа? Губят на корню и молодость и человечность», - думала Елена Васильевна. На ее месте, кто-то другой обиделся бы на Свету и возненавидел ее, но даже после таких слов, услышанных в адрес мужа и в свой, она не затаила злобы, а горько пожалела Светлану, понимая, что это говорила не юная девочка, а засевший в ее мозгах хитрый и могущественный демон сталинской идеологии.
В НКВД Елене Васильевне в свиданье с мужем отказали, ссылаясь на то, что следствие пока не закончено и запрещены любые контакты подследственного с внешним миром, но, зато, следователь ведущий дело ее мужа – майор Варфоломеев Анатолий Николаевич, охотно согласился с ней побеседовать.
«Здравствуйте, Анатолий Николаевич, мне сказали, что Вы ведете дело Шмелева Геннадия Викторовича», - сказала Елена Васильевна, войдя в кабинет следователя.
«Здравствуйте, проходите, садитесь!», - произнес следователь.
Елена Васильевна села напротив него.
«А Вы кем будете подследственному Шмелеву?», - спросил следователь. «Я, Шмелева Елена Васильевна, его супруга», - ответила она.
«А даже так!», - произнес следователь Варфоломеев. – «Следствие идет, работаем, Ваш супруг молчит, упрямится, клянется в том, что ни в чем не виноват, а у нас есть показания свидетелей, но он все на своем».
«Я говорила с директором музыкального училища и в курсе того, что на моего мужа заявил его же воспитанник», - сказала Елена Васильевна.
Следователь, закуривая папиросу, произнес:
«И не только он».
«А кто еще?», - спросила Елена Васильевна.
«Это не так важно сейчас, важнее то, что свидетели видели, как Ваш муж общался с иностранцами и что-то им передал, а, кроме того, он играл джаз, прямо в классе, а Вы, как художественный руководитель, должны были знать, что это – запрещенная буржуазная музыка, но ничего не предприняли. Может Вы заодно?! Свидетели еще слышали, как Ваш муж называл джаз – свободной музыкой. Выходит, музыка, советских композиторов – музыка рабов?! Да, советский музыкант не то, что играть джаз, он и думать о нем не должен».
Следователь говорил быстро и гневно, и Елена Васильевна не решилась вставить и слова возражения. И, лишь, поймав некоторую паузу, она сказала: «Я уверенна, что Геннадий Викторович не виноват! Это я Вам говорю, как жена и худрук, мало ли что мог там придумать воспитанник моего мужа. Это клевета! Может Геннадий Викторович поставил ему плохую оценку, а тот ему отомстил таким образом?!»
Следователь затянулся дымком папиросы и, ухмыльнувшись, произнес: «Согласен, что клевета возможна, но этот юноша – комсомолец и будущий коммунист. Неужто Вы думаете, что в советский комсомол принимают лгунов и клеветников?! Но это уже, Елена Васильевна, клевета с Вашей стороны в адрес комсомола и партии!»
«Я не клевещу, поймите меня правильно, я лишь говорю, что это возможно, и Вы обязаны все проверить, Анатолий Николаевич», - сказала Елена Васильевна.
«Ладно, допустим! Но, как я уже говорил, это – не единственный свидетель, есть свидетель весомее и мы не можем, ему не верить!»
«И кто же это?», - спросила Елена Васильевна.
«Вы его очень хорошо знаете, это директор Вашего училища, он рассказал мне довольно интересные вещи», - ответил следователь.
«Какие?» , - с любопытным удивлением переспросила Елена Васильевна, она была поражена услышанным. Следователь продолжил: «Он так же слышал, как из класса Вашего мужа доносился джаз, но, в отличие от Вас, проявил партийную сознательность и поставил нас в известность, заметьте, первым, вот, что значит – настоящий советский гражданин и коммунист!»
«Какая подлость, сам сегодня говорил мне, что закрыл бы глаза и не выпустил бы информацию за пределы училища, если бы узнал об этом только он. А сам?!... Еще был другом Геннадия Викторовича, ставил его в пример всему училищу, а, в итоге, утопил, при первом удобном случае. Какой же он поддонок и лицемер этот Сергей Александрович?! – подумала Елена Васильевна и нервно сжала ладони в кулаки, но ее мысли прервал голос следователя Варфоломеева: «А Вы не думаете, Елена Васильевна, что за джазом могло скрываться закодированное в ноты шпионское сообщение, которое он передавал иностранцам, играя на рояле?!»
«Нет, не думаю! Это бред! А что он мог передавать и откуда он брал секретную информацию? Мой муж – скромный, рядовой советский человек. Вы сами себя слышите, Анатолий Николаевич? Вам всюду мерещатся шпионы. Геннадий Викторович, кроме работы, больше не о чем не думал, а Вы намекаете на какие-то шпионские штучки», - ответила возмущенная Елена Васильевна.
«А откуда у Вас такая уверенность?», - спросил у нее следователь.
«Я слишком хорошо знаю мужа, потому и уверена в нем, как в самой себе, а, если даже – по Вашему, что мешало ему передавать закодированные сообщения советской музыкой, и подозрений никаких, а джаз запрещен, подумайте, Анатолий Николаевич», - ответила ему Елена Васильевна.
Следователь взглянул ей в глаза проникающим взглядом и, затушив папиросу в пепельнице, строго произнес: «А зря! Я, вот лично, даже в себе уверен не полностью, но, все таки, завидую Вашей уверенности, а что касается Вашего предположения, так оно не оправдывает Вашего мужа. И даже не заставляет меня ничуть засомневаться в его виновности. Иностранцы выбрали джаз для передачи закодированных секретных сообщений, потому, что для них это проще, а советскую музыку они знают плохо».
От пожирающего его взгляда Елену Васильевну бросало в пот и трясло. Она задавала себе вопросы: «Что со мной? Почему меня трясет, как будто я на допросе? У меня же совесть чистая». Но ответа не находила. Наконец, с трудом, собравшись с мыслями, и, пересилив волнение и страх, она, дрожащим голосом, возразила следователю: «Это уже слишком, я еще раз говорю, я и мой муж люди простые и честные, нам не нужны шпионские истории, и мы далеки от них. И, вообще, Анатолий Николаевич, Вы не хотите разобраться в деле моего мужа, у Вас есть ответы на все вопросы и убеждать Вас в чем-то бесполезно, Вы вбили себе в голову, что Шмелев Геннадий Викторович – шпион и стоите на своем, мало того, у меня такое ощущение, что Вы и меня в чем-то хотите обвинить!»
Следователь хитро улыбнулся: «Елена Васильевна, работа такая, следствие пока идет, мы обязаны подозревать всех и проверять любые факты, если что-то выяснится по делу Вашего супруга, Вы об этом узнаете сразу, а пока идите и свободой наслаждайтесь».
Последние слова следователя сильно напрягли Елену Васильевну, она ясно понимала значение его слов и намеков.
«Конечно, я об этом узнаю сразу, когда за мной придут и свободой предлагает наслаждаться, но только пока, пойду, подышу свежим воздухом», - думала Елена Васильевна, покидая кабинет следователя. Она была, как в тумане, Елена Васильевна ждала от встречи со следователем что-то оптимистическое, надеялась достучаться до него, может и убедить его в невиновности мужа, а вместо этого – тяжелый груз на сердце, трясущиеся руки и хамские, идиотские намеки в ее адрес.
Выйдя на улицу, она почувствовала бешеное головокружение, все плыло перед ее глазами, словно ее раскручивали на карусели, ей не хватать стало воздуха и судорожно заколотило. Она рухнула всем телом прямо на каменные ступеньки и потеряла сознание. И, в этом состоянии у Елены Васильевны появилось странное видение, как будто она снова вошла в управление НКВД, но, обойдя все этажи, никого не встретила и, как не странно, все кабинеты тоже были пустые. Опустившись в подвал, Елена Васильевна очутилась в длинном, полутемном коридоре, где было много железных дверей. Это были камеры битком набитые арестованными людьми. На ее удивление, на дверях не было замков, все были заперты лишь на задвижки.
Она шла по коридору и, подходя к каждой двери, открывала задвижки, подвал заполнялся освобожденными ею людьми. Вокруг были одни незнакомые лица: женщины, мужчины, старые и молодые, но не в одной камере не оказалось ее мужа. Наконец, Елена Васильевна подошла к последней двери и хотела ее открыть, как вдруг увидела, что к ней подошла незнакомая старая женщина и сказала: «Не надо, Елена Васильевна, не открывайте эту дверь никогда».
«Почему?», - поинтересовалась она у незнакомки, - «И откуда Вы знаете меня?» «А Вы присмотритесь ко мне, я Светлана Снегирева – воспитанница Геннадия Викторовича. Простите меня за тот нелицеприятный случай в автобусе, я была с Вами не справедлива, теперь я понимаю, что Ваш муж не в чем не виноват. Я и сама не виновата, видите, во что меня превратила неволя? А я им верила больше, чем самой себе».
Елена Васильевна ужаснулась от увиденного, та Светлана Снегирева – цветущая девчонка и эта – седая, сгорбившаяся старуха были одним человеком. Ей не хотелось верить в это. «Но как и почему?», - шептала она себе под нос.
«Если Светлана стала такой, что же тогда с моим мужем? А может я не узнала его в толпе освобожденных людей?», - спрашивала она себя, пристально всматриваясь в лица людей, что были вокруг нее, но не в ком не видела хоть какую-то черту, которая бы напомнила ей Геннадия Викторовича.
Не удержавшись от любопытства, Елена Васильевна приоткрыла окошечко последней двери и увидела, что посредине пустой камеры, на деревянной табуретке, сидел сам Сталин и задумчиво смотрел на нее. Она в ужасе, скорее захлопнула окошечко и, отошла от двери зловещей камеры. Елена Васильевна не поверила глазам и была в шоке. Неужели, самого хозяина Кремля ждет суд за все его преступления? Быть может его даже осудят те, кого я выпустила из этих камер?», - подумала она и эта мысль придала ей силы и вселила в нее радость.
«А Вы только послушайте, как чудесно на улице – за этими толстыми стенами играет рояль, какая божественная музыка, она слышна даже здесь – в Богом забытом месте!», - с восторгом воскликнул, подошедший к Елене Васильевне, совсем незнакомый молодой мужчина.
И, действительно, прислушавшись, она услышала музыку. Эта была такая дивная мелодия, словно за роялем играл не земной человек, а ангел, сошедший с небес.
«Быть может, это мой Геночка?!», - подумала Елена Васильевна и побежала вверх по лестнице. Выбежав из подвала на улицу, она увидела на площади толпу народа, которая, обступив музыканта, слушала его завороженно. С трудом растолкав толпу, она увидела перед собой белоснежный рояль, за которым сидел ее муж и с наслаждением играл.
 Елена Васильевна потихоньку подошла к нему и положила руку ему на плечо. Доиграв, он встал из-за рояля и, не скрывая счастья, произнес: «Я знал, Леночка, что ты придешь! Ты, наверное, услышала музыку и нашла меня?!»
«Да, мой дорогой! Я очень рада тебя видеть, как хорошо, что тебя освободили, ты теперь снова можешь играть любимую музыку!», - воскликнула она и крепко обняла супруга, вокруг раздались оглушительные аплодисменты, все радовались их встрече, ликовали и обнимали друг друга.
Геннадий Викторович посмотрел с любовью на Елену Васильевну и тихо сказал: «Леночка, как не жаль, но тебе пора идти домой, чуть позже и я вернусь!»
«Почему, я хочу быть рядом с тобой, не гони меня, пожалуйста», - сказала она и пришла в себя, но, сразу не осознавая происходящего, начала кричать: «Где я? Куда ты исчез, Геннадий? Почему не играет больше музыка? Где весь народ?»
Увидев склонившегося над собой человека в белом, она спросила у него: «Вы – ангел?! Я что умерла?! Если так, почему тогда у меня сильно болит голова?! Ведь мертвые ничего не чувствуют!»
«Нет, я – не ангел», - ответил ей мягким голосом человек в белом, - «я – врач и зовут меня Станислав Борисович, Вы живы и находитесь в больнице, к нам поступили еще два дня назад в бессознательном состоянии. В затылочной части головы мы обнаружили у Вас гематому. Может на Вас напали? Вы что-то помните?»
«Нет, Станислав Борисович, меня никто и ничем не ударял. Помню, был у меня очень неприятный разговор, из-за чего я расстроилась и мне стало плохо, я упала на ступеньки крыльца и больше ничего не помню», - ответила она, но о своем виденье доктору рассказывать не стала.
«Тогда, мне все ясно, Елена Васильевна, гематома на затылке у Вас образовалась в результате падения головой на твердое покрытие, что и вызвало, я думаю, потерю сознания. Вполне возможно, что у Вас сильное сотрясение мозга. Вы были в коме целых два дня и большое счастье, что Вы пришли в себя. Вас можно поздравить со вторым днем рожденье, а что касается людей и музыки, о которых Вы упоминали, когда пришли в себя, так это – всего лишь виденья, в коме они наблюдаются нередко», - сказал доктор.
Слова Станислава Борисовича и приход в сознание, в любом другом случае, очень обрадовали бы Елену Васильевну, но не в этом.
«Так, что же, выходит, свобода и подлинное счастье не возможны в реальности? А все мне только привиделось? Уж лучше бы я не приходила в себя никогда, зато, осталась бы там – вместе со свободными и счастливыми людьми», - с большим сожалением подумала она.
«Что ж это я в больнице уже два дня? А если Геночку выпустили? А он там один, наверное, ищет меня, волнуется, места себе не находит», - мысли наслаивались одна на другую.
«У Вас, Елена Васильевна, похоже, какие-то проблемы в жизни? Вы сказали, что был с кем-то неприятный разговор, вызвавший у Вас сильное душевное волнение», - спросил доктор.
Она чувствовала себя загнанной в угол и не знала, что ответить. Сказать правду о том, что муж арестован – рискованно, а вдруг он изменит свое отношение к ней, как к жене – так называемого врага народа, и Елена Васильевна решила всего не раскрывать, а ответила так: «Да, Станислав Борисович, это связано с моим мужем», - и закрыла глаза.
Доктор задумался и можно было лишь догадываться, о чем он думал. После некоторого молчания Станислав Борисович закрыл свой журнал и собрался уходить.
«Что ж, Елена Васильевна, не буду Вас утомлять своими разговорами, отдыхайте, Вам нужен покой, сейчас медсестра сделает Вам укол, а завтра, я направлю Вас на обследование к невропатологу».
Дойдя до двери, доктор вдруг остановился и, повернувшись к Елене Васильевне, сказал: «Чуть не забыл Вам сказать, вчера приходила Ваша племянница, но, так как Вы были в коме, она ушла».
«А мой супруг случайно не появлялся?», - переспросила Елена Васильевна у доктора, понимая, что задает глупый вопрос, но, все таки, надеясь на положительный ответ.
«К сожалению, нет», - ответил Станислав Борисович и покинул палату.
Через несколько минут в палату вошла старая медсестра в очках.
«Здравствуйте, Елена Васильевна! Я – Мария Егоровна, как хорошо, что Вы очнулись! Боженька есть, Слава Господи! Милостив он, не оставил Вас. Сейчас укольчик сделаю, и Вы поспите немножечко», - сказала медсестра живым бодрым голосом и, перекрестившись, начала резать ампулу.
«Вы, Мария Егоровна, верите в Бога?», - удивленно спросила Елена Васильевна.
«А что Вас так удивляет? Верую и Слава Богу и Вам советую», - ответила медсестра.
«Но, просто, нынче многие и подумать о нем бояться, а Вы не боитесь, а у нас ведь как бы отменили религию и меня Вы совсем не знаете, а если я – одна из них?!», - сказала Елена Васильевна.
«Чего же мне бояться? Ну, арестуют, посадят и если даже расстреляют, но Бога – то не отнимут. Вот, Вы говорите, отменили религию, а как можно отменить свое существование?
Представьте себе, что будет, если дерево останется без корней, оно засохнет и погибнет. Так и люди, отменившие Бога, с виду вроде бы цветут и пахнут, а внутри-то души сухие и омертвелые. Господь, как водица, испил и живешь», - ответила Мария Егоровна, она говорила восторженно и глаза ее светились счастьем.
«Нет, Вы Мария Егоровна, не подумайте, я – не против Бога, где-то в глубине души, я тоже верю в него и родители мои верили. Помню у нас в коммуналке икона висела, изъяли, когда арестовали отца. Вы, Мария Егоровна, говорите, что Бог милостив, если так, тогда почему он моего мужа – честного человека, от ареста не уберег?», - сказала Елена Васильевна и, от собственных слов, на ее глазах появились слезы.
Сделав укол медсестра, с чувством глубокого состраданья и жалости, посмотрела на Елену Васильевну, и, поправив на ней одеяло, сказала: «Только не теряйте веру в Бога, я тоже видела беду и теряла близких. Уныние – это самый тяжкий грех, помните об этом, а  главное молитесь, а я Вас покидаю, отдыхайте, Господь Вам обязательно поможет».
После ухода Марии Егоровны она уснула и увидела продолжение того самого виденья, которое было у нее до этого – в коме.
Перед Еленой Васильевной снова возникло лицо ее мужа, он улыбнулся и она, ничего ему не сказав, не спеша направилась в сторону дома, толпа послушно расступилась, давая ей дорогу. Пройдя метров пятьдесят, Елена Васильевна обернулась и увидела вновь своего мужа, он стоял на возвышенном месте – возле белоснежного рояля и смотрел ей вслед…
Елена Васильевна решила не ждать автобуса и пройтись до дома пешком, как в старые добрые времена отшумевшейся молодости, когда они вдвоем, прохладными вечерами, гуляли с Геннадием Викторовичем по всему городу, обсуждая новости, говорили на разные интересные темы. Каждый дом, каждая улица напоминали о их былых встречах и ей было тяжело противостоять ностальгии, которая невольно выдавливала слезы из ее глаз.
Хоть и расстояние до коммуналки было неблизким Елена Васильевна сама не заметила, как его преодолела и поймала себя на мысли, что при этом ничуть не устала, но ее удивило другое – на всем пути следования, она никого не встретила.
Подойдя к родной коммуналке, Елена Васильевна увидела, что наружные подъездные двери распахнуты настежь, а на всех окнах были решетки.
«Откуда взялись решетки? Что произошло?», - спросила она себя. Сердце в ее груди бешено заколотилось, она поднялась на свой этаж и увидела, что вместо привычных деревянных дверей, ведущих в соседские комнаты, стояли железные двери, закрытые снаружи на тяжелые замки и задвижки.
Елена Васильевна, с диким волнением, направилась к своей комнате, она была открыта нараспашку, словно кто-то в ней побывал и, уходя, в спешке, забыл за собой прикрыть дверь. А еще ее поразило то, что дверь оказалась не железной, как у остальных соседей, а деревянной, но стоило Елене Васильевне войти в свою комнату, как ей послышались громкие и быстрые шаги – кто-то бежал вверх по скрипучей, деревянной лестнице и кричал истошно: «Леночка, постой, умоляю, не заходи в нашу комнату!» Елена Васильевна узнала голос Геннадия Викторовича, она обернулась и хотела выйти из комнаты, но было поздно, дверь, с оглушительным грохотом, закрылась, перед самым ее лицом, словно подул мощный ветер. Но откуда ему было взяться внутри дома? Все окна плотно закрыты. После чего входная дверь, на глазах Елены Васильевны, по чьей-то злой воле, превратилась в железную и кто-то снаружи закрыл ее на замок.
Когда Геннадий Викторович подбежал к двери, то увидел, что она закрыта и на ней весит тяжелый замок. Он пытался его открыть, но замок не поддавался и тогда, в отчаянье, он начал колотить по двери руками и ногами, и кричать: «Лена, зачем ты меня не послушалась?! Я же просил тебя остановиться?! Что же теперь будет с нами?!»
«Прости меня, дорогой мой, я не успела выйти из комнаты», - ответила Елена Васильевна и заплакала ,ей стало больно не за себя, а за него. Она слышала, как он беспомощно метался за дверью, но ничего не мог сделать. Тогда, она подошла вплотную к двери и сказала: «Не переживай, Геночка, ничего не поделаешь. Это я виновата, не казни себя! Зато, ты жив и свободен, а для меня – это главное. Не грусти, у тебя еще есть музыка – вольная и крылатая, как ветер. Так иди же и играй ее, да, погромче, чтоб я тоже слышала, мне будет легче».
Геннадий Викторович ни смог сдержать слез, но Елена Васильевна этого не видела. Он прижался щекой к железной двери и, с болью в душе, кое-как, пытаясь не разрыдаться, произнес: «Но без тебя, ангел мой, в сердце моем нет музыки и я, ни смогу даже сесть за рояль, зная, что ты в беде».
«Ты сможешь, Геночка, я верю. Найди в себе силы – ради тех, кто обрел свободу и ради тех, у кого ее нет. А я тебя всегда буду ждать здесь, ты только не забывай меня», - сказала Елена Васильевна дрожащим от слез голосом.
«Ты плачешь?», - спросил ее Геннадий Викторович. «От счастья плачу, я не боюсь решеток, мне легче быть в неволе и знать, что ты свободен, чем наоборот», - ответила Елена Васильевна и подошла к окну. Ей в глаза ударил яркий свет, и она зажмурилась. Елена Васильевна стояла с закрытыми глазами и слушала, как неспешно удаляются шаги ее мужа, и, когда они полностью стихли, она услышала, откуда-то с улицы доносящийся, громкий женский голос, который был ей знаком: «Елена Васильевна, просыпайтесь, уже утро!» она проснулась и, открыв глаза, увидела, что в палате горит свет, а медсестра – Мария Егоровна готовит очередной укол.
«Доброе утро, Мария Егоровна!», - произнесла Елена Васильевна и, сладко потянувшись, зевнула.
«Доброе утро, как Вам спалось?», - спросила медсестра.
«Отлично, я выспалась, вот только сон странный приснился, на душе, после него, грустно и тревожно. Я тут подумала, чувствую себя уже хорошо, мне бы, Мария Егоровна, домой уйти, меня несколько дней дома не было, возможно, вернулся супруг, а ключа от комнаты у него нет, будет где попало слоняться».
«Бог с Вами, Елена Васильевна, о чем Вы говорите?! Вам еще нужно лечиться, вот подлечитесь с недельку и, пожалуйста, с Богом, а Ваше облегчение – временное обманчивое состояние, в любое время может стать плохо, уж поверьте мне, медсестре с тридцатилетним опытом!»
  Сделав укол, Мария Егоровна покинула палату, а мысли об увиденном сне не давали Елене Васильевне покоя. Она вновь и вновь прокручивала сон в голове, пытаясь понять его значенье.
Ее мысли прервал доктор Станислав Борисович, вошедший в палату.
«Елена Васильевна, как Ваше самочувствие, как спали?», - спросил он.
«Спасибо, Станислав Борисович, спалось хорошо, чувствую себя бодро», - ответила она и хотела было заговорить с ним об уходе домой, но он ее опередил: «Мария Егоровна, очень возмущена тем, что Вы изъявили желание покинуть больницу, я тоже был удивлен, услышав это. Что Вас так беспокоит?»
«Доктор, Вы меня извините, но мне, действительно, нужно домой, мало ли что может случиться, муж потеряет, волноваться будет», - ответила Елена Васильевна.
«Я Вас, конечно, по-человечески, понимаю, но Ваша племянница знает, где Вы, если что, передаст Вашему мужу. Меня больше тревожит состояние Вашего здоровья, тем более, вам не мещает обследоваться у невропатолога, направление я уже написал, так что, прямо сегодня, можете идти к нему. Давайте, с домом повременим», - сказал доктор. Но Елена Васильевна упрямо стояла на своем: «Я, все-таки, Станислав Борисович, настаиваю на выписке. Не отпустите, сама уйду – прямо в больничной пижаме, уж поверьте!»
«Вы, Елена Васильевна, не понимаете, что подводите меня под монастырь, а если, что с Вами? Что я скажу тогда? Нет, я не имею права больного человека отпускать, если даже у него дом горит!», - в голосе доктора нотки вежливости сменились нотками строгости.
«Станислав Борисович, я подпишу любой документ, хотите, оставлю расписку? Только отпустите», - настойчиво твердила Елена Васильевна.
«Да, Вы точно сумасшедшая, Ваше право, если Вам плевать на собственное здоровье и на мои слова, я Вас неволить не буду. Перед уходом, обязательно, зайдите ко мне. Одежду получите у кастелянши», - сказал строго доктор и вышел из палаты…
Елена Васильевна, уходя из больницы, зашла в кабинет доктора. «Вы так и решили уйти?», - с грустью и сожалением спросил у нее Станислав Борисович.
«Я, в любом другом случае, задержалась бы в больнице хоть на месяц, но я Вам объяснила, иначе не могу», - ответила она.
После некоторого молчания доктор произнес: «но, все же, если станет хуже, обратитесь в больницу или позвоните мне. Вот, выписал Вам лекарства, обязательно, принимайте их и помните о том, что я сказал, а теперь подпишите расписку и идите, Елена Васильевна».
Покинув больницу, она направилась сразу на автобусную остановку. Маршрут был долгим и лежал через весь город, в автобусе была жуткая давка и духота. Ей в толпе становилось дурно, Елена Васильевна готова была выпрыгнуть из автобуса прямо на ходу и пешком идти домой, но, кое-как, из последних сил, обливаясь потом, борясь с тошнотой, головокружением и слабостью, она, все же, доехала до своей коммуналки и в какой-то степени, даже пожалела о том, что ушла из больницы, но мысли о муже были сильнее этого.
Приблизившись к дому, Елена Васильевна оглядела внимательно все окна, ища глазами решетки, и, увидев, что их нет, испытала некоторое облегчение.
Поднявшись на свой этаж, она пробежалась взглядом по дверям соседей, затем, подойдя к двери собственной комнаты, остановилась и решила постучаться к соседке, что жила напротив.
Когда Наталья Николаевна открыла дверь, то очень обрадовалась, увидев Елену Васильевну, и воскликнула: «Здравствуйте! Какая радость, что Вы вернулись! А тут уже слухи пошли по дому, что Вас, следом за Геннадием Викторовичем, арестовали, как хорошо, что это не так!»
 Елена Васильевна увидела неподдельную радость на лице соседки, это было именно то, что ей так не хватало, и она тоже хотела ей улыбнуться, но, вместо этого, чуть не заплакала.
«Я в больнице была, Наталья Николаевна, в эти дни. Ходила в наше областное НКВД, просила свидания с мужем, не разрешили, был неприятный разговор со следователем, так расстроилась, что попала в больницу, вообщем, сплошное хождение по мукам, врагу не пожелаю», - произнесла Елена Васильевна.
«Но и хорошо, что все обошлось, главное, что Вы живы! Знаете, позавчера Ваша племянница Валя приходила, Вас искала, долго к Вам стучалась, у меня про Вас спрашивала, но я не знала, что ей сказать, так она и ушла».
«Да, Валя приходила в больницу, я была бессознанья, увидеться с ней не вышло. А мой супруг не возвращался?», - спросила Елена Васильевна у соседки. Наталья Николаевна была удивлена ее вопросом, но не показала своего удивления и ответила так: «Нет, к сожалению, Елена Васильевна, Вашего супруга не было. А это хорошо, что, несмотря не на что, Вы верите и надеетесь на лучшее! А знаете, что соседей, которые жили под Вами, вчера арестовали, обоих – и жену и мужа?! Какой кошмар, одним днем живем!»
«Вы, Наталья Николаевна, правы, осталось только решетки на окна установить и двери заменить на железные», - произнесла, с гневом и возмущеньем Елена Васильевна, как бы продолжая мысль соседки.
После этого она открыла дверь и вошла в свою комнату. В ней стоял тяжелый, затхлый воздух. На столе образовался слой пыли, на нем можно было писать… Открыв форточку, Елена Васильевна подошла к пыльному столу и указательным пальцем правой руки написала имя Сталина, затем взяла тряпку и быстро смахнула всю пыль со стола, вместе с ненавистным ей именем.
«Ах, если бы, вот так же легко, несколькими движеньями, можно было все изменить вокруг и в своей жизни, и стереть с лица эпохи всю пыль и грязь, что превращают живых людей в призраков», - подумала Елена Васильевна и, со злостью, швырнула пыльную тряпку в мусорное ведро и в этот  момент, она почувствовала резкую боль в голове, все поплыло перед ее глазами и она, не дойдя полметра до дивана, рухнула на пол и потеряла сознание. К ней снова вернулось то самое виденье, которое было у нее в больнице, она, словно смотрела многосерийный фильм, каждая серия которого имела новое бредовое продолжение...
После того, как Геннадий Викторович ушел, не сумев вызволить ее из коммунального заточения, Елена Васильевна вдруг ощутила пустоту в душе и поняла, что еще много, нежных и теплых слов ему не сказала.
«И предвидится ли еще случай мне это сделать?», - думала она. Ее охватило отчаянье и, подойдя к окну, Елена Васильевна схватилась обеими руками за решетки и зарыдала. Безысходность и безнадега были для нее страшнее жестокости. Она могла бы выдержать любые пытки палача, но только бы не чувствовать себя слабой и беспомощной.
Елена Васильевна, сквозь пелену слез, долго смотрела вдаль улиц и домов, но город был пуст, словно вымер, и лишь откуда-то издалека доносилась красивая музыка. Она улыбнулась и воскликнула: «Мой Геночка играет! Я тебя слышу, играй, всем жестоким ветрам и ненасытным хищникам, назло!» Услышав, как играет муж, Елена Васильевна почувствовала силу, да, такую, что потянув на себя тяжелые, железные решетки, вырвала их и отшвырнула от себя с такой легкостью, словно это был лишь лист фанеры. Она распахнула окно и в комнату ворвался свежий, пьянящий ветер, который вмиг разогнал весь затхлый воздух! Звуки музыки стали громче. Елена Васильевна восторженно крикнула: «Играй, играй, еще громче, я вырвала решетки с окна нашей комнаты, я – свободна, твоя музыка придала мне силы!» она почувствовала себя счастливой победительницей, потому, что ей, в отличие от соседей, удалось сделать свободной от решеток их комнату.
Но ее восторг прервал подъехавший к дому автомобиль. Взглянув в открытое окно, она увидела у подъезда «черный воронок». Его дверцы открылись, из него вышли трое в военной форме и направились внутрь коммуналки.
«Вот и все! Сначала они сделали из моего дома тюрьму, а теперь и сами приехали!», - подумала Елена Васильевна, ее пробирала дрожь – это был страх и он усилился, когда она услышала громкие нарастающие шаги по лестнице. «Они уже поднимаются, сейчас откроют мою дверь, меня выведут во двор и расстреляют».
Шаги стихли возле ее двери. «Ну вот, теперь уже точно все», - полушепотом произнесла Елена Васильевна, и ее взгляд упал на портрет мужа, который нарисовала она сама.
«Геночка, ты играй, дорогой, играй, а я, кажется, отжила. Скоро ты услышишь выстрел, но ты играй и не отвлекайся», - с болью в сердце произнесла Елена Васильевна и рукой дотронулась до лица Геннадия Викторовича, на портрете…
И так совпало, что в это время, в реальности, в ее дверь, действительно, постучалась соседка Наталья Николаевна. Что она хотела? Остается лишь догадываться. Елена Васильевна пришла в себя от ее стуков в дверь, но, не осознав этого, она приподняла голову и, пробежав затуманенным взглядом по комнате, подумала: «Как странно, почему я на полу? Они стучат в мою дверь, а почему стучат? Разве у конвоиров нет ключей? И музыка больше не играет, выходит, они и до тебя, Геннадий, добрались? Надо вставать на ноги, скорее, а как сильно болит голова, сейчас, наверное, она расколется, как орех!»
Говоря врачебным языком, состояние Елены Васильевны объяснялось спутанностью сознания или сумеречным пограничным состоянием, вызванным психологическими переживаниями, и травмой головы.
Поднявшись с трудом на ноги, она увидела, что окно закрыто. «А кто закрыл окно? Решеток нет, но это понятно! Я их вырвала, тогда, где они?», - подумала Елена Васильевна, путаясь в мыслях, и вновь оглядела всю комнату внимательно.
Шатаясь, она подошла к окну и открыла его настежь, и увидела, стоящий около дома, какой-то автомобиль, но, так как уже стемнело, и ничего толком не было видно, Елена Васильевна приняла его за «черный воронок».    
Стук в дверь усилился, Наталья Николаевна, встревоженная тем, что дверь никто не открывает, начала ее толкать снаружи.
«Они уже открывают мою дверь? Что торопитесь, опричники проклятые?! Не дамся! Я в двух шагах от свободы, сейчас воспарю над землей, а вы навсегда останетесь цепными псами», - несвязным, дрожащим голосом произнесла Елена Васильевна, после чего она забралась на подоконник, и со словами: «Я свободна, я буду жить», - бросилась вниз, прямо на каменную мостовую…

          
   
   
 
   
   
    
      
Проклятый лес
Я - не любитель берёзового сока, но в этом году – в майские праздники, решил сходить в берёзовый лес и добыть хоть немного сока, и сделать приятное своим близким.
Я взял топор, банку, чуть-чуть еды и двинулся в путь. Погода в тот день выдалась сказочно-красивая, на небе не было ни облачка, а солнце светило так ярко, что было почти невозможно открыть глаза и я пожалел о том, что не взял солнцезащитные очки.
Пройдя всё село, я вышел к опушке леса. Наш  березняк не такой большой и густой, скорее, он напоминает парк, в нём всегда можно встретить прогуливающихся людей.
Войдя в лес, я ощутил приятную, спасительную прохладу, несмотря на то, что было лишь начало мая – солнце жарило нещадно. Я скинул с себя весь свой нехитрый скарб и присел на маленький пенёчек.
«До чего ж хороша жизнь!» - подумал я, оглядевшись вокруг. Буквально, в двух метрах от себя я увидел муравейник, жизнь в нём кипела бурно. Как их много?! Но не один муравей не чувствует себя потеснённым, обделённым и обиженным и сам не обижает других муравьёв, все дружны и помогают друг другу, а стоит какой-нибудь гусенице заползти в их владения, как все муравьи становятся одной армией и берегись тогда враг, закусают до смерти. А людям есть чему поучиться у этих крохотных обитателей леса.
Ладно, хватит сентимента и философии, я, взяв топор, пошёл искать подходящую берёзу. Такую я нашёл быстро и уж хотел было сделать надруб, как за спиной услышал чьи-то шаги по сухой прошлогодней листве.
Обернувшись назад, я увидел какого-то старого человека, на вид он напоминал мне бомжа. Длинные, седые волосы свисали до плеч, густая борода и усы, практически, скрывали всё его лицо, а на нём  были какие-то грязные лохмотья, от которых жутко пахло.
«Что, юноша, решил свежего берёзового сока испить?», - спросил он меня.
«Да, а что?», - ответил я.
«Нет, нет, ничего, пей, если хочешь - твоя воля, но, прежде, присядь и послушай то, что я тебе скажу».
«Вообще-то, старик, я спешу», - и стал было уходить прочь, как услышал за спиной:
«Сядь, сядь, не торопись, если не послушаешь меня сейчас, потом спешить будет некуда, юноша». Мне его слова показались странными, я даже подумал, что мне он угрожает, но промолчал. И, лишь потом, я понял значенье им сказанных слов.
«А что, старик, давай поговорим», - сказал я и присел на пень, незнакомец сел напротив меня и, взглянув мне в глаза, спросил: «Табачком не богат?»
«Нет, не курю», - тут же ответил я ему. «Правильно делаешь, парень!»
Я присмотрелся к нему, он был так жалок, измучен и видно давно ни крошки в рот не брал. Ничего не говоря, я протянул  ему пакет с едой, он опустошил  всё  его содержимое на моих глазах, за несколько минут, мне даже показалось, что он совсем не разжевывал пищу, а лишь глотал.
«Вот благодарствую, мил человек, а вчера подходил к двум женщинам и к мужику, в этом же лесу, которые, как и ты, пришли за берёзовым соком, да и я ничего сказать не успел, так они меня такими словами, ещё и палкой по спине треснули, бомжом поганым обозвали, но и другие  люди, конечно, меня не жаловали, а ты понял и едой угостил, мне и просить не пришлось, доброе у тебя сердце. А всё дело в том, что я, вот уже целую вечность, пытаюсь поведать людям одну историю, которая произошла на самом деле, но общение не с кем не складывается, какое там общение и близко подойти не дают и если даже не бранят, то, просто, уходят прочь, равнодушно махнув рукой».
«Извини, конечно, дед, а ты кем будешь?» И, он мне, иронично улыбнувшись, ответил: «А ты и сам поймёшь – кто я, когда закончу  свой рассказ, а может и раньше, коль догадлив».
«Так вот, слушай внимательно. Ещё до войны жила в этих местах одна семья - маленький мальчик, его родители и бабушка с дедушкой, жили весело, дружно и счастливо. Но, словно кто-то сглазил их счастье, члены семьи стали пропадать без следа, по-одному, каждый год - в мае месяце. И исчезали тогда, когда уходили в лес за берёзовым соком. Вначале -  дедушка, потом - через год бабушка, а вслед за ними - друг за другом исчезли и родители мальчика. Всем селом искали, но, как в воду канули, а когда начали пропадать целыми семьями, поднялась настоящая паника, люди боялись выйти на улицу, а о походах в лес и говорить нечего. Ходили невероятные слухи, думали о маньяке, о разбойниках и даже о волках - людоедах, только слухи эти не подтвердились. А мальчика забрала к себе его родная тётя.
Но, вот он вырос, и, в один из майских дней, захотелось ему сильно сходить в лес, сока берёзового попить. Он так спешил в лес, что складывалось впечатление, будто что-то его туда тянуло с огромной силой.
Пришёл он в лес, подошёл к первой попавшейся берёзе и рубанул топором, что есть сил по её стволу, а деревце взмолилось пронзительным голосом его пропавшей матери: «Ой, сыночек, что ж ты делаешь? Остановись, мне больно, не руби меня, пожалуйста, это я - твоя мама, не пей сока, это - моя кровь. И, действительно, по кроне раненной берёзы стекал на землю не прозрачный сок, а красная, похожая на кровь, пенистая жидкость. И, от всего увиденного и услышанного, юноша в ужасе уронил топор прямо себе на ногу, из ноги хлынула кровь и, попав на землю, она смешалась с красной жидкостью, которая стекала по стволу берёзы. Он разорвал свою футболку и скорее перевязал рану на ноге и хотел было уже идти домой, как вдруг понял, что не может даже сдвинуться с места, ноги, словно приросли к земле. Взглянув на свои ноги, он увидел, что они срослись между собой и превратились в берёзовый ствол, который позже поглотил  и всё его туловище до самой макушки головы. Но, в селе, никто кроме родной тётушки и не заметил исчезновения юноши».
«Ух, и страшная история, старик, а с другой стороны – печальная, я аж, прослезился, что-то мне не по себе. Но ведь в России столько березняков и подобного я ещё не слышал. Здесь пахнет каким-то колдовством или проклятием?!»
«Да, ты прав, на этой роще есть проклятие».
«А какое, если не секрет?» - сгорая от любопытства, переспросил я старика.
«Не секрет. Но вот, слушай. Ещё при царе Николая II жил недалеко отсюда один богатый купец второй гильдии – Антон Николаевич Трифонов и была у него жена молодая, красивая – Марьей звали. Ох, как он её любил, всё бросал к её ногам: и шёлк, и золото, и серебро, какими только подарками не одаривал, на руках носил. Но она полюбила одного молодого дворянина - из землевладельцев. Но однажды, кузнец их выследил и в гневе убил любовника жены. Марья от горя удавилась, а родные убиенного пошли к местному колдуну и наслали проклятие на Трифонова, чтоб он до конца дней своих и после смерти не знал покоя и прощенья, чтоб его душа бродила одиноко среди живых и не встречала ничего, кроме призренья и ненависти. Так и бродит его душа, неприкаянно, до сих пор, в облике старца в грязных лохмотьях, в этом лесу.
А жену купца запретили хоронить на кладбище, сказали, что самоубийство – тяжкий грех, и самоубийцам место за оградой кладбища. Больно было купцу от людских слов, но некуда деваться, не закапывать же жену, как собаку, за оградой.
Он дождался, когда стемнеет и, на собственных руках, принёс тело покойной жены в эту берёзовую рощу и похоронил её под самой красивой берёзкой. Вон, она стоит! Все называют её «Марьиной» берёзой! Но ты слышал сам, наверное?!»
«Слышать то, я слышал, только не знал откуда у берёзы взялось такое трогательное женское имя?»
«Ну вот, теперь знай, парень!»
«А что было дальше, старик?»
«А вот, что! Целую неделю купец сидел и оплакивал Марью у её могильного холмика. И так он домой и не вернулся, его тело рядом с могилкой и нашли. Одни - жалели Трифонова, называли Марью неблагодарной стервой, девкой гулящей, другие - ненавидели, осуждали мол, душегуб, не по - христиански это, и человека убил и жену довёл до петли, вот, и настигла его кара господния - за грехи тяжкие. А проклятие колдуна оказалось мощным и, как заразная болезнь, быстро перекинулась от купца на весь лес».
«Слушай, старик, неужели никак нельзя снять это проклятие?»
«Можно то, оно можно, мой юный друг», - с улыбкой ответил мне старик. – «Но, прежде, ты ответь мне лишь на один вопрос, это важно: «А ты точно поверил тому, что я тебе рассказал? Или только слушал из вежливости и делал вид, что тебе интересно?»
«Ох, конечно же, поверил, старичок, и не сомневайся, очень жаль, по - своему, и купца и его жену и всех, кто пропал в этом лесу, - грустная история, а весь ужас то в том, что это - не выдумка, а самая настоящая быль».
«Спасибо тебе большое, добрый человек, вот, ты мне и помог, будь счастлив!»
После сказанных им слов, по лесу стремительно пронёсся весёлый ветерок, и стало так ярко-ярко, что я закрыл глаза от света ладошками, а когда их убрал, то никакого старика уже не было, а вокруг меня была толпа людей, все они радостно мне улыбались, а лес заметно поредел.
Мне было всё понятно: этот старик и был тем самым купцом Трифоновым и я сам - всего лишь, проявив элементарную человечность и понимание, смог снять великое проклятие. И это сделал я - обычный, бренный человек, сумевший вернуть душе купца, проклятой черным колдуном, покой и вырвать из берёзовых оков сотни людей.
А там, где сидел старичок, стояла полная банка берёзового сока.
Больше этого старика никто не видел, а я часто прихожу со своей женой к Марьиной берёзе и прошу у Марьи счастья в любви для нас и для всех людей – ныне живущих на белом свете.


 

Урок молчания
Аня открыла ключом дверь и вошла в свою квартиру. Навстречу к ней, из кухни, вышла  её мать и, вытирая руки фартуком, с довольным выражением лица, произнесла: «Анечка, доченька, ты уже вернулась? Это так вовремя, обед уже готов, переодевайся и за стол».
Войдя в свою комнату, Аня небрежно швырнула сумку с тетрадками в угол, и, тут же, не переодеваясь, скорее включила любимый ноутбук. Пока он загружался, она набрала номер телефона подруги.
Аня училась в колледже информатики и вычислительной техники, но мечта её не была связана с выбранной профессией, она, как и миллионы молодых людей, мечтала стать известной артисткой…
«Доченька, выходи, обед стынет!» - крикнула из кухни мать. Аня была так увлечена телефонным разговором с подругой, что даже не слышала этого. Мать ещё несколько раз позвала её, но Аня, словно оглохла, и матери ничего не оставалось другого, как зайти в комнату дочери и строго сказать: «Аня, ты что ждёшь официального приглашения на обед?! Сворачивай болтовню, подруга не убежит, если не выйдешь через минуту, всё отдам бездомной подъездной кошке, уж она себя не заставит ждать».
Аня, недовольно цыкнув, попрощалась с подругой и, не спеша, с ворчанием, потащилась на кухню.
И так каждый день. Все дни Ани были похожи друг на друга, словно близнецы, но, несмотря на монотонность своей жизни, она воспринимала каждый день, как что – то новое и интересное.
А что было после обеда, хорошо зная Аню, было нетрудно догадаться. Быстро покушав, она сразу возвратилась к себе в комнату и, распластавшись на кровати, кому – то позвонила.
 Наговорившись с друзьями и подругами, Аня, тут же села за ноутбук и зависла в Контакте. Когда мать открыла дверь её комнаты и попросила сходить за хлебом, то у Ани снова стало плохо со слухом. Сколько нужно было усилий, чтоб оторвать её от компьютера и отправить в магазин.
Аня домой вернулась только через четыре часа и на строгий вопрос матери: «Ты где была столько времени, магазин в пятнадцати минутах от дома?» Аня ответила: «Встретила одноклассницу, разговорились».
«А ты не думала, что отец придёт с работы и будет кушать без хлеба, эгоистка чёртова?!» - крикнула мать в лицо дочери.
Мать не знала, как бороться с этим, как изменить дочь и сделать её послушной и ответственной.
Что касается отца, то он работал на местном заводе и уставшим, поздно возвращался домой, так что, ни сил, ни возможности влиять на дочь у него практически не оставалось…
Склонив голову, Аня пошла в свою комнату и, в это время, в квартире зазвонил телефон. Аня, забыв про упрёки матери, тут же выскочила обратно из комнаты и с криком: «Это, наверно, меня!» подняла трубку. Она проговорила всего лишь пятнадцать минут, чем очень удивила мать. После разговора дочери по телефону, она подошла к ней и сказала: «Аня, ты меня сейчас удивила, я время специально засекала, ты уложилась в какие - то пятнадцать минут. Обычно, твои разговоры растягиваются намного дольше».
«Мама, хватит иронизировать! Просто какой - то  парень номером ошибся, вот и всё! Ничего в этом такого нет!», - ответила с чувством обиды, Аня. Мать до глубины души была ошарашена этим случаем и не знала, что ответить дочери.
Родители Ани ложились рано, так как отец вставал с зарёй и шёл на работу, а Аня, не спешила с этим, сидела за компьютером, или разговаривала по телефону и своими разговорами нередко будила отца с матерью. Доходило и до того, что возмущённые родители силой вырывали трубку телефона из её рук и даже отключали электрический счётчик, чтоб она легла спать. Так и этот вечер не стал исключением. Было ровно час ночи и Аня о чём – то говорила со своим парнем, как всегда, хохотала и шутила, забыв о том, что родители уже спят. Терпению матери пришёл конец, она зашла в комнату дочери и, грозным выражением лица, закричала: «Ты дашь нам спать или нет?! Что, за целый день не наговорилась что ли?! Ну-ка, ложись, попробуй только у меня завтра утром не встать по - первому моему требованию!» Потом она выдернула телефон из розетки и унесла с собой. Ане ничего другого не оставалось, как лечь спать.
Всю ночь ей не спалось, Аня бредила и если даже ей удавалось уснуть, то ей снились кошмары, от которых она просыпалась в холодном поту и лишь часов в пять утра ей удалось уснуть.
Когда мать уходила на работу, разбудила Аню. Она, с трудом, открыла сонные глаза и, встав с кровати, пошла в ванную комнату.
Помыв лицо, Аня принялась чистить зубы и тут услышала незнакомый мужской голос, который окликал её по имени.
Она пошла и открыла входную дверь квартиры, но снаружи никого не было. Прислушавшись, Аня поняла, что тот, кто её звал, находился в квартире.
«Грабитель?!», - мелькнуло тревожно в голове Ани, - «Но если это так, тогда почему он зовёт меня по имени?», - думала она, её пробил холодный пот. Она скорее пошла на кухню и взяла со стола кухонный нож.
«Аня, Аня!», - кто-то продолжал её звать. Она, осторожно на цыпочках, держа в руке нож, вошла в зал, в зале никого не было, но её взгляд вдруг случайно упал на телевизор, экран был освещён, и с экрана на неё смотрел какой-то мужчина. Аня выронила в ужасе нож и хотела убежать, но что-то забрало её силы, она застыла, как памятник, на одном месте и не могла сделать и шага.
«Но телевизор не включён в розетку? Что за чертовщина? Мне наверное это снится?», - думала, трясясь от страха Аня. Но Нечто из телевизора начало её успокаивать: «Аня, успокойся, не бойся меня, я тебе ничего плохого не сделаю, я явился к тебе с пользой».
«С какой пользой? Я напугана до смерти, а вы вообще кто?», - спросила Аня, заикаясь от испуга.
«Кто я? - неважно, важнее то, зачем я здесь?», - ответило Нечто, - «Я знаю твою мечту и могу ее осуществить».
«И о чём же я мечтаю?», - спросила Аня.
«Ты хочешь стать известной артисткой», - ответило Нечто.
«Да, Вы шутите, наверное? Откуда Вам это известно? Это только в сказках встречается», - воскликнула удивлённая Аня.
«Не веришь?!» - возмутилось Нечто, - «А помнишь свою одноклассницу Иру? Она с детства мечтала сниматься в кино, а в итоге, её мечта сбылась. Ира теперь учится во ВГИКе. Тут без меня не обошлось».
Аня, заинтригованная словами Нечто, словно оттаяла и страх её отпустил, она подошла ближе к телевизору.
«Да, я хочу, чтоб моя мечта сбылась, но что мне для этого нужно делать?», - спросила Аня.
«Сущий пустяк, тебе нужно будет в течение всего сегодняшнего дня и до завтрашнего утра не проронить ни слова и молчать, как рыба, и при этом не забывать заниматься своими привычными делами», - ответило Нечто.
Аня была опьянена этим предложением, и она радостно воскликнула: «Конечно, я легко выполню Ваши условия и стану звездой!»
«Но для этого мы с тобой заключим тайное соглашение, о котором ты никому не должна говорить», - сказало Нечто, - «Сейчас, Аня, на экране появится текст, прочти его внимательно, это и будет нашим с тобой контрактом». После этих слов Нечто исчезло с экрана и на нём появилось текстовое сообщение: «Я, Сорокина Анна, обязуюсь молчать до завтрашнего утра и не проронить ни слова, где бы я не находилась и чем бы не занималась, если я выполню условие данного контракта, стану знаменитой на всю Россию певицей и мне будет дарован неслыханный ранее чудесный голос, но, если условие будет сорвано, я потеряю навсегда голос и возможность говорить. Если ты принимаешь условия контракта, поставь кровавый отпечаток большого пальца правой руки на экране».
«Какие пустяки, считай я уже звезда сцены!», - воскликнула легкомысленно Аня и, иголкой, уколов палец до крови, прикоснулась им к экрану.
На экране сразу появились слова: «Условия приняты, время пошло», а пятно кровавое исчезло без следа, словно испарилось.
Аня поняла, что больше уже ни слова сказать не имеет право, даже в случае суровой необходимости и её начали одолевать тревожные мысли: «А как я буду весь день общаться с друзьями и подругами? А если меня вызовут к доске? Я притворюсь больной, пусть думают, что у меня опухло горло». И это была действительно единственная уважительная причина, оправдывающая её немоту.
Аня решила придти в колледж со звонком, чтоб ни с кем лишний раз не встретиться в коридоре. Когда она вошла в аудиторию, все уже сидели за партами, преподавателя ещё не было. Аня скорее заняла своё место и в аудиторию вошёл преподаватель. Первая пара занятий - по расписанию, была биология.
Преподаватель открыл журнал и объявил всем, что сейчас будет опрос вчерашней темы.
Аня хорошо знала этот предмет, но сегодня ей было не по себе. «А если вызовет? Притворюсь больной? Но если не поверит и поставит двойку, приняв моё молчание за хитрую симуляцию? Вот обидно, а ведь вчерашнюю тему я усвоила отлично и знаю её назубок». - Мысли бешено носились в голове Ани, и от страха ей хотелось забиться под парту.
Преподаватель водил глазами по аудитории: «Желающих нет?», - спросил он. Среди учащихся стояла мёртвая тишина. «Ну, что, пойдём по списку?!», - сказал он и вызвал первого по алфавитному порядку. Аня вздохнула с облегчением, но первый отвечающий был не готов к уроку. «А сейчас, он спросит второго, а это – не я», - подумала Аня и расслабилась. И в это время преподаватель произнёс: «Сорокина Анна, пожалуйста, к доске!» Услышав свои имя и фамилию, чего в данный момент никак не ожидала, она встала растерянно из-за парты и подошла к преподавателю. Аня начала показывать пальцем на горло, с кислым выражением лица. Преподаватель спросил её: «У Вас болит горло?» Аня кивнула головой: «Да». «Но хоть немного Вы говорить можете?», - переспросил преподаватель. Аня, кивком головы, дала понять, что «нет».
«Ладно, сядьте за первую парту и напишите, всё, что знаете по вчерашней теме», - ухмыльнувшись, хитро сказал преподаватель и протянул ей чистый листок бумаги. Аня очень обрадовалась и написала всё, что знала, получив оценку «пять», на удивленье преподавателя.
На остальных уроках Аню к доске не вызывали. Все однокурсники поняли её проблему с горлом и, спрашивая Аню о чём-либо, довольствовались её жестами и кивками головы.
После окончания занятий, на крыльце Аня встретила своего парня Дениса, который учился в этом же колледже, но на один курс выше.
«Привет, Аня! Как дела? Я очень по тебе соскучился», - произнёс он и поцеловал её. Она кивнула головой и улыбкой показала, что ему рада. «Почему молчишь? У тебя всё в порядке?», - переспросил Денис.
Аня снова улыбнулась и, кивком головы, ответила «да», потом она показала на своё горло, и хрипом изобразила, что не может говорить.
Денис был сильно расстроен этим, он так хотел услышать её голос, но больше была расстроена Аня. Ей хотелось поговорить с ним обо всём, сказать о том, что любит его.
«Но вечером мы встретимся?», - спросил Денис. Ане хотелось встречи, но она так боялась сегодня лишний раз с кем-либо видеться, даже с ним. Страх ее заключался в том, что она не была уверена, что случайно не проронит слова.
Аня кивнула головой, «нет». Денис расстроился. Он подошёл к ней и спросил: «Ты меня, Аня, не любишь? Может у тебя появился другой?» Ане было больно от его вопросов.
«А если просто развернуться и уйти? Пусть обижается, а завтра, когда срок контракта с Нечто закончится, всё ему и объясню», - подумала Аня, но, увидев грустные глаза Дениса, ей стало не по себе от собственных мыслей. – «А вдруг серьёзно обидится и не так поймёт? А ведь я его люблю больше жизни».
«Нет, я встречусь с ним вечером, чего бы мне это не стоило!» - твёрдо решила Аня.
«Так мы встретимся вечером или нет?», - переспросил снова он. Аня согласилась на встречу и кивнула головой.
«Тогда до вечера!», - сказал Денис и пошёл на занятия, а Аня отправилась домой.
Войдя в свою квартиру Аня, как всегда, в прихожей увидела мать.
«А ты уже вернулась, дочка?» - сказала она. Аня, в ответ, промолчала и, с кислым выражением лица, показала на горло.
«У тебя болит горло и ты не можешь говорить?», - спросила встревоженная мать. Аня кивнула головой и пошла в свою комнату. Мать, озабоченная состоянием дочери, побежала на кухню и начала по шкафам искать лекарства, собрав целую кучу известных ей препаратов от боли в горле, она направилась в комнату дочери.
Ане было непривычно одиноко и скучно, она не могла никому позвонить.
Мать занесла в ее комнату лекарства и положила на стол. Аня не стала упрямиться и отказывать ей в их приеме и послушно принимала все, чтоб не вызвать подозрение и лишних вопросов со стороны матери.
После приема лекарств, мать настойчиво стала гнать Аню к врачу. На часах было пять часов вечера, а ей этого и нужно было, поэтому она охотно согласилась и началась собираться. Мать вряд ли отпустила бы дочку на встречу с парнем, зная, что у нее проблемы со здоровьем, а тут такая возможность, под видом посещения врача сорваться на свидание.
Аня отправила смс-сообщение  Денису с предложением встретиться не в девять часов вечера, как обычно, а в шесть. Через две минуты от него пришло ответное смс, он был согласен и очень рад этому.
Полшестого вечера, взяв все необходимые для посещения врача документы, Аня направилась на встречу с Денисом. Мать, увидев радость на ее лице, была безумно счастлива, что дочь наконец-то стала послушной и ответственной и посещение врача теперь для нее не является неприятным занятием.
Аня и Денис обычно встречались в центре города – в их любимом кафе «Ромашка», что на пересечении улиц Пушкина и Молодежной. Они сидели за одним и тем же столиком – у окна, пили сок, смотрели на проходящих мимо людей и говорили на обычные, повседневные темы, затем вдвоем отправлялись в парк, который был излюбленным местом паломничества всех влюбленных.
Аня торопилась на встречу, ей не терпелось увидеть своего парня, она пришла на место встречи чуть раньше Дениса, и на пересечении улиц стала его дожидаться. Денис не заставил себя долго ждать и появился на горизонте минут через десять после ее прихода.
Он стоял на противоположной от нее стороне улицы и, вместе с другими пешеходами ждал зеленого света светофора, чтобы перейти дорогу. Наконец, машины остановились перед зеброй и все стали переходить по ней дорогу, Денис шел последним; Аня махнула ему рукой и он ответил ей тем же. В этот момент одна из машин, не дождавшись красного света, сорвалась с места и сшибла Дениса, его отбросило в сторону. Проехав еще несколько метров машина остановилась. Из нее с трудом вылез пьяный водитель и, взглянув на лежащего парня, что-то недовольно пробурчал, потом обратно сел в машину и уехал.
Аня, после наезда на Дениса несколько секунд стояла на одном месте, как вкопанная, не желая верить в то, что произошло. И когда в ее голове рассеялся туман, и пришло полное осознание всего ужаса случившегося, она громко закричала: «Нет!!!» и побежала к лежащему посреди дороги, в луже крови Денису. Подбежав к нему, Аня упала на колени и, плача, начала кричать, что есть сил: «Помогите, кто-нибудь! Пожалуйста, вызовите скорую помощь, я умоляю вас, человек умирает!».
Вокруг собралась толпа людей, какая-то женщина из толпы жалостливо произнесла: «Какой молоденький, вот так горе родителям».
Аня продолжала рыдать, склонившись над телом Дениса, время от времени, она смотрела по сторонам, чтоб узнать – не подъехала ли неотложка, но ее до сих пор не было. Ане казалось, что прошла целая вечность. И она снова начала кричать: «Что вы стоите, как столбы? Помогите! Вызовите скорую, неужели вам его ничуть не жаль?». Потом Аня опустила свой взгляд на Дениса и грустным голосом произнесла: «Как же так? Ты меня слышишь? Открой глаза, прошу тебя! Только не покидай меня! Я тебя люблю! Держись!»
Из толпы вышел какой-то мужчина лет сорока и начала успокаивать Аню: « Не теряйте веру – главное, все будет хорошо, скорую помощь и полицию я уже вызвал, в любом случае, Вы ему ничем не поможете…».
Когда приехала неотложка и Дениса на носилке погрузили в нее, Аня тоже следом залезла в машину скорой помощи.
«Девушка, Вам сюда нельзя, выйдете», - сказала одна из медсестер.
«Мне можно, я – его невеста!», - ответила уверенно Аня.
«Да, пусть едет с нами, все равно в больнице понадобится информация о пострадавшем», - заступился за нее молодой медбрат.
По дороге в больницу Аня в какой-то миг начала трезво осознавать, что сорвала условия контракта заключенного с Нечто, ее словно обдало кипятком.
«Что же теперь будет со мной? Неужели, я завтра онемею навсегда? Какой кошмарный ужас! Но я ненарочно, я весь день почти молчала, разве я виновата, что у меня случилось горе? Ну, как я теперь буду жить без голоса?», - думала она, и дикое отчаянье овладевало ею.
«А если, все-таки сделать вид, что ничего не было, и я молчала целый день! Включу дурочку и все, не ходит же этот Нечто за мной по пятам и свечку не держит, авось пронесет!», - эта шальная мысль, в какой-то мере, сняла напряжение с души Ани и успокоила ее, но больше до завтрашнего утра она решила не проронить ни слова.
После того, как Дениса доставили в больницу, его сразу направили в операционную. Аня долго сидела в коридоре и не могла найти себе места. Наконец, из операционной вышел врач и, сняв с лица медицинскую маску, не спеша подошел к Ане.
«А Вы кем будете пострадавшему?»,- спросил он.
Аня достала из кармана блокнот с ручкой и написала на чистой странице: «Невеста».
«А что у Вас с голосом? Вы не говорите?», - переспросил врач.
«Горло болит, а как состояние моего жениха?», - написала на листочке Аня.
«Состояние средней тяжести, жить будет, ничего организм молодой, справится, есть, конечно, не скрою, переломы и сотрясение мозга, я думаю, денька через два-три Вы сможете его навестить и даже поговорить с ним. А пока девушка, надо бы сообщить его родным».
Аня вырвала из блокнота чистый листочек бумаги и, написав на нем домашний номер телефона Дениса, протянула его врачу…
Аня вернулась домой поздно вечером и, войдя в свою квартиру, увидела очень обеспокоенную мать.
«Ну, где тебя так долго носило? Я сто раз пожалела о том, что не пошла с тобой. Больше одну тебя никуда не отпущу! Что сказал врач? Ты была у него на приеме?», - спросила она.
Аня положительно кивнула головой и пошла в свою комнату, мать направилась следом.
«Доченька, что сказал врач? Он тебя осмотрел? Что-нибудь прописал?».
Аня взяла листок бумаги и ручку и написала: «Все нормально, была у врача, пока рекомендовал полоскать горло морской солью, а завтра велел снова прийти, обещал выписать антибиотики».
Мать, прочитав то, что написала дочь, переспросила: «А почему была так долго? Больница работает до восьми».
Аня не знала, что ответить и написала первое, что ей пришло на ум: «Народа было много».
Мать не стала больше устраивать ей допросы и лишь спросила: «Ужинать будешь?». У Ани, не было не аппетита, ни настроения. Она отрицательно кивнула головой и, чтобы мать не придиралась, прополоскала горло морской солью и пошла спать.
Аня долго не могла уснуть, она вновь и вновь прокручивала в голове всю картину сегодняшней трагедии, но, наконец, сон победил ее мысли и переживания.
Проснувшись на следующее утро, она не пошла сразу в ванную комнату, а сидела на кровати и снова думала о вчерашнем и казнила себя: «Если бы я не встретилась с Денисом, ничего бы с ним плохого и не случилось бы, во всем виновата только я».   
«И зачем мне надо было заключать контракт с этим Нечто? Сегодня я навсегда потеряю голос, и какой там петь, говорить то не смогу. С колледжем придется распрощаться. Денис, конечно, выздоровит, но зачем я нужна ему немая?». Ей становилось жутко от собственных мыслей. Аня осознавала, что ей прямо сейчас предстоит разговор с Нечто, она оделась и, трясясь от страха, вышла в зал и села в кресло – напротив телевизора.
На часах было двадцать восемь минут девятого. Она сидела, и не сводя глаз, вглядывалась в темный экран. Ровно в полдевятого экран вспыхнул, и в нем появилась голова Нечто.
«Здравствуй, Аня!», - сказало оно.
Она, в ответ, кивнула головой.
«Не бойся, можешь говорить!», - произнесло Нечто, и Аня поздоровалась вслух.
«А что у тебя, Аня, голос дрожит, словно ты в одном платье стояла на морозе?», - спросило с иронией Нечто. Она лишь повела плечами.
«Волнуешься, боишься? А чего бояться, если выполнила условия контракта?», - произнесло Нечто.
От его слов ей стало еще хуже.
«Ну, ладно тебе, не бойся, давай лучше подведем итоги», - сказало Нечто и громко рассмеялось.
Аня, увидев строгий, проникающий в нее взгляд Нечто, потеряла самообладание и начала слезно причитать: «Пожалуйста, выслушайте меня и постарайтесь понять. Я сорвала наше соглашение, простите, если сможете! Я бы выполнила условия до конца, если бы не несчастный случай с моим парнем, он мне очень дорог, все произошло на моих глазах, я и не сдержалась, вырвалось».
«А это ничего не меняет», - ответило равнодушным холодным голосом Нечто.
«Но как не меняет?! Пощадите меня, не лишайте голоса, как же я буду жить без него? Кому я нужна немая? У меня родители, любимый парень, колледж, мои близкие не переживут этого!», - продолжала причитать Аня.
«Контракт – есть контракт! Я не заставлял тебя насильно подписывать его кровью, ты знала, на что идешь и с условиями была изначально ознакомлена. Аня, не пытайся меня разжалобить и не надо прятаться за вчерашним трагическим случаем, а парень, если любит не уйдет и от немой», - Нечто говорило спокойно, но это спокойствие не успокаивало, а бросало в безнадегу.
«Ну, зачем Вам мой голос? Что будет Вам от того, если лишите меня способности говорить?», - с отчаяньем сказала Аня.
Она поняла, что Нечто и не собирается идти на уступки и поэтому не хотела больше умолять его о прощении.
«Тогда заберите мою жизнь, быть немой для меня, - подобно смерти, потому, что вся жизнь моя и мечты, и надежды связаны со способностью говорить», - сказала тихим голосом Аня и закрыла глаза. В комнате повисла тишина и через несколько минут Нечто сказало: «Успокойся, Аня, мне не нужен твой голос, живи, говори, пой, но мечту твою я исполнять не буду, если очень захочешь, и сама достигнешь цели и добьешься успеха. Молодец, что созналась в том, что сорвала условия контракта и не стала отпираться.
Кстати, твоя одноклассница Ира, которая учится во ВГИКе, не пошла на заключение контракта со мной, похоже испугалась. Так, что ее успехи – это ее личная заслуга, просто она сильно захотела, чтобы сбылась мечта и вот, - она сбылась, я здесь не причем. Но урок, Аня ты получила, и я думаю, он будет для тебя важнее любого урока, который ты получишь еще в жизни. Прощай!», - сказало Нечто и экран погас, но Аня этого не заметила. Она сидела уставившись в одну точку и молчала, находясь под глубоким впечатлением от слов Нечто. Придя в себя, Аня посмотрела на темный экран, и ей стало стыдно за то, что она не поблагодарила Нечто и не попрощалась с ним, но, тем не менее, она тихо сказала: «Большое Вам спасибо!» После этого экран телевизора вспыхнул на мгновение и погас. «А Вы меня слышите, прощайте!», - сказала Аня и посмотрела на часы. Было уже одиннадцать утра, она поняла, что опоздала в колледж…

















« Язык природы»
       Я в совершенстве владею  языком животных и растений, ну прямо, как герои некоторых русских народных  сказок. И, покидая стены моего скромного жилища, я слышу много любопытного и забавного  вокруг себя, но, что это -  мое богатство или проклятье?!
      А все началось в один из обычных летних дней. Вышел я погулять и встретил возле скамейки соседского кота и тут он меня спрашивает: «Ты почему сегодня выбросил остатки съеденной тобой копченой рыбы? Третий день мой хозяин не кормит меня, мог бы и порадовать ты бедного кота.»
 Я был в шоке и не поверил ушам. Как такое может быть в реальном мире, где давно доказано, что животные не могут говорить  по- человечески?!.
 Да и трезв…  А может я заболел? Нет, нет конечно…  И я вспомнил как закручивал лампочку и разряд тока швырнул меня с табуретки на пол. Я минуты две был без сознания. Неужели это и стало той причиной появления во мне способности понимать язык природы?
  Иду далее через парк и вдруг слышу тихий жалобный писк, похожий на мышиный. Осмотрелся никого…  снова писк; оказывается, я наступил на белую красивую ромашку. Она приподняла голову и грустным голосом мне говорит: « Где только, глаза у вас , люди, надо под ноги смотреть. Не наступите, так гадать начинаете на любовь. Вчера у меня была подруга, а сегодня утром ее не стало, шел один юноша через парк и вырвал ее и начал гадать, повторяя одно и тоже,  как сумасшедший: «Любит, не любит, любит, не любит?!» Все лепестки повыдирал бедняге. А причем здесь мы - цветы? Неужели, нельзя было ему пойти к своей  девушке и спросить у самой о ее чувствах?
Потом, я встретил бездомную собаку, березку, которую кромсали топором ради глотка березового сока и долго с ними говорил о жизни. После этих разговоров, я надолго потерял сон, и покой. И слова их не выходили из моей головы: столько боли и страданий, а ведь в этом виноваты мы – люди!
Наверное, было бы лучше если бы я не  получил эту способность от высших сил? А может это миссия – донести до людей голос природы, сделать их добрее, поставить их на место растений и животных, и дать им почувствовать их страдания? Но с другой стороны, я был бы таким же, как все - корыстным, жестоким и жадным, и мне было бы наплевать на остальных. Знаете, если б я поймал золотую рыбку, в одном из желаний я бы обязательно загадал, чтобы все люди знали язык  природы, от которого берут начало  все другие языки, в том числе и те, на которых говорим мы - люди!


















« Люди звезды»
А вы знаете, что звезды чем-то похожи на людей?
       Кто- то услышав это, очень удивится и спросит: «Чем же? Звезды такие огромные и горячие, и на расстоянии миллионов световых лет от нас, а мы такие маленькие и такие ничтожные по сравнению с этими немыми вселенскими монстрами».
       Подумайте и поймете, что в моих словах есть какая- то скрытая истина.
       Мы приходим в этот мир и светим, как звезды, Кто – то ярко, кто – то еще ярче, но когда гаснем – не исчезаем совсем, а свет наших душ видят и чувствуют наши родные и близкие. Память живет долго и умирает медленно. И чем ярче мы сияли, при жизни, тем дольше будет жить память о нас.
Так и звезды, сияют и гаснут. У каждой звезды, как у человека, своя история зарождения и  гибели.
Но, даже погибая на бесконечных просторах вселенского океана, они не исчезают, а свет их летит до нас еще миллионы лет. Да! Именно так. Если вы мне не верите, проживите миллион лет и взгляните на небо и некоторых звезд вы, может быть,  и не досчитаетесь.
А яркость наших душ доказывать не надо. Эту теорему давно доказала жизнь. И вы сами.
        Так проживите свою жизнь так, чтобы, однажды погаснув, не исчезнуть насовсем из памяти тех, кто знал и любил вас  когда-то. Светите ярко.






« Ветер в кармане»
Раньше в моих карманах, гулял ветер и у него  было  много места для этого. Но однажды я вдруг почувствовал, что в карманах установилась тишина.
 « Куда же подевался тот беспокойный ветер?»- подумал я. «Может я его чем- то обидел? Да, нет, ничем! И не прогонял, как я помню».
Точно, он улетел в карман моего соседа, у которого вечные проблемы с финансами. Потому и карманы у него просторней моих. Кстати, он на днях заходил, просил денег,  взаймы до среды, но я ему  отказал. Видимо в это время, ветер из моих карманов незаметно перелетел в его и забыл ко мне дорогу? Но разве это плохо? Конечно же, нет! Ах, если бы ветра так всегда покидали наши карманы и больше никогда не возвращались в них.
Теперь в моих карманах очень тесно, не разгуляешься. То кожаный кошелек набитый деньгами, то мобильный телефон эксклюзивной модели, то еще какая - нибудь безделушка, но, бывает, засуну руки в карманы и становится уныло, а ведь ветер целовал мои руки, баловался.
Я, нынче - человек не бедный и ветер, что гуляет в карманах- не мой товарищ. Но лишь бы этот забулдыга из соседней квартиры не обижал его никогда.









«Пока он спал»
        Я работал в одном пионерском лагере и это был не первый год моей работы. Много ребят прошло через наш лагерь. А в этом году к нам на работу устроился новенький вожатый- совсем молодой парень лет двадцати. Звали его Артем.
         По его рассказам я понял, что он сам не раз отдыхал в этом лагере и тогда еще для себя решил, что обязательно  станет вожатым!
         Артем был вежливым молодым человеком, но кое-что мне в нем очень не нравилось. Он был толстым и совершенно далеким от спорта человеком, любил покушать, а самое ужасное- у него воняло от зубов.
          Я не раз хотел поговорить с ним насчет его проблемы и что-то меня останавливало? Наверное  мне не хотелось его обидеть и оттолкнуть от себя?
           Работа вожатого давалось ему с трудом нужно было всегда быть примером для юных ребят.
           Время от времени, я становился свидетелем того, как ребята посмеивались над ним. Мне было жаль его, но своих чувств я не показывал.
           Дни летели быстро и я не заметил как прошла неделя. Был последний день июня и по-графику, после отбоя, я заступил на дежурство по лагерю.
           Моя задача состояла в том, что я должен был периодически обходить все корпуса, где спали пионеры. Обойдя всю территорию лагеря, я заглянул в корпус, где спали вожатые.
           Убийственно хотелось спать и я прилег на свою кровать. Но вдруг услышал еле слышный писк. Первое, что пришло мне в голову-мыши? Но писк не прекращался не на минуту.
          Я привстал с кровати и начал прислушиваться, звуки доносились со стороны кровати, где спал тот самый толстяк Артем.
          Я по-тихоньку подошел к его кровати и склонился над его изголовьем, было не по себе: «А вдруг проснется»? Но он спал мертвецким сном.
           Я не ошибся, звуки действительно шли от кровати Артема.
           Мне показалось, что это была тихая человеческая речь! Но кто в темноте мог разговаривать?
              А может завелись крохотные сказочные существа? Скажем гномы.
             Да, нет! Не может быть! Я склонился еще ниже над толстяком и услышал…
             «Разлегся, спит, бочка, хоть бы подумал о  своем здоровье!» «Ну ты, сердце, даешь, он же раб, своего желудка!» « Да, ты рот прав!»- ответила сердце  «Я из него раба не делал»- проворочал желудок-«Мне еды то нужно совсем немного, и сам устал все это переваривать- гамбургеры,  котлеты, эту колу, весь покрылся язвами и гастритами, да он и сам об этом не подозревает , я кричу ему, кричу, а он не обращает  никакого внимания на мои крики».
     «Слышь, желудок, -это я- кишечник! Ты все перевариваешь и спихиваешь мне, а я расхлебываюсь. Совсем меня замучил этот колит, скоро превратиться в хронический, а он не понимает, хоть к врачу сходил бы».
      «Ты там, желудок прекрати скидывать мне все переваренное, и ищи другие пути».
      «А что я?. Природа не дала иных путей. Это рот виноват, пускает сюда всякую дрянь, пограничник он или не пограничник? Сжал бы зубы по-крепче и все».
       Ха!ха!ха! Нашли крайнего! Голод не тетка и не такие ворота откроет без ключа».
       «Да что ты все там оправдываешься? Мы с кишечником уж точно знаем, что все идет к нам через тебя, хоть постыдился бы, вчера пустил жирный гамбургер, сегодня соленые огурцы, щелочную фанту и имени не спросил!. Пожалей нас пожалуйста!».
       «Я-не мозг, чтоб контролировать все процессы в организме, я- лишь рот, все вопросы к Мозгу.
       «Ей, Мозг, ты слышишь нас?! Это мы обращаемся к тебе-Рот, желудок и кишечник».
       «Чего вам надо? Я за целый день так надумался, еще вы» «Ты у нас главный и мудрый и извилин у тебя по-больше, чем у нас-вместе взятых»
      «Говорят, ты Мозг, контролируешь все!»
      «Да, контролирую и что теперь?»-ответил Мозг. «А вы что, Господа Пищеварительные органы хотите меня сделать крайним? Кушать хочу не я, а ты, Желудок, и перевариваешь тоже ты, потом все сбрасываешь в кишечник».
       «Я - Мозг, я думаю, не царское это дело возиться с едой».
       «И тут, в один голос начали возникать зубы; «Фу, мы так воняем, хоть раз бы этот бегемот почистил нас, фу, еще этот кариес покоя не дает, вон до сих пор остатки пищи лежат за третьим зубом»
        « А я знаю, кто виноват»- сказал рот, «Во всем виноват уши. День и ночь по радио и телевизору говорят о правильном питании, а они не слышат» А может и не хотят слышать»?»- ухмыльнулся  ехидно Пищевод.
        «Вы дадите спать или нет»? Нашли время разводить демогогию». Все я слышу, и информацию тут же передаю  мозгу, у него и спрашивайте»!
       «Ну что скажешь, Мозг? Истина на лицо!»-воскликнули Кишечник и Желудок?»
       «А может его нет?»-пошутил Рот. «Был бы, контролировал бы хозяина , как следует!»
       «Да что вы все на меня бочку то катите? Если я Мозг-значит главный и во всем виноватый?».
        «Мы бочку не катим, бочка спит, мы хотим найти правду»- крикнули   все хором.
        «Правда у Совести, а Совесть Спит, так разбудите ее, пусть она ответит, как ее хватило на то, что наш хозяин так ожирел?»
         «Я здесь и все слышала»- отказалась «Совесть, «А думаете, не мучаюсь, все время прошу его заняться спортом и меньше кушать? Но одной меня не хватает»
        «Он-раб не мой , а Желудка, вот с него и спрашивайте».
        «Что? Да тебя Совесть, действительно не хватает в нашем хозяине, иначе не говорила бы такое». «Я сам в плену язв и гастритов, вот отрежут половину меня и будете тогда скучать без моей компании».
        «А что у нас молчат Глаза?»-крикнули уши. «Они все видят, значит и виноваты в том, что видя какую дрянь ест Артем, тем не менее, мирились с этим».
       «Ну не будет нас и что? !Он будет ориентироваться по запаху, у носа и спрашивайте»
      «Ага, и до меня добрались, что тревожите мои бедные ноздри? Я чувствую только то, что пахнет, но я не знаю-вредно Это или нет? Нужно это есть или нет? И давайте уж спать, болтуны»
       «Классно отмазался нос, хоть и думает одними ноздрями»- сказал Пищевод.
       Спор был долгим и шумным, но не к чему он не привел.
      Взглянув на часы, я понял, что пора трубить: «Подъем»
      Но разговор, услышанный мной, пока все спали, навсегда засел в мою память.
      А может, когда я сплю, мои органы тоже ведут жаркие беседы и ругают меня на чем стоит свет, но я этого никогда не услышу, если буду таким же невнимательным к своему здоровью, как этот толстяк Артем.
















Исповедь гвоздя

     Я – обычный гвоздь. И, как забили меня в стену двадцать лет назад, так и забыли. Сижу я в этой стене, и выдернуть не хотят и не используют, только стену испортили. Ржавчина потихоньку поедает мою железную плоть. Но свою шляпку я пока не потерял, хотя, все обитатели дома давно потеряли головы.
     Мой хозяин, когда вбивал меня в стену, был еще совсем юным мальчиком, но не смотря на свой возраст, он вбил меня надежно и шляпку не повредил.
Теперь он зрелый, женатый человек и сын уже взрослый, но, в отличие от отца, этот молодой человек, ни одного гвоздя в стену не вбил. Приходит из школы, садится за «ноутбук» и сидит целый день, даже про еду забывает, а уж про домашние дела и учебу, и говорить нечего.
     Мать совсем извелась: кушать варит, мусор выносит и в магазин бегает. На каждую просьбу: «Сынок, помоги», - юноша отвечает: «Мама, подожди, сейчас добью монстров, достигну нового уровня и помогу».
Хотя о каком уровне можно говорить, не отрывая задницу от стула?
     К вечеру мать выбивается из сил и тут начинается такое: с работы приходит папаша – тот самый юноша, вбивший меня в стену, как всегда, уставший  и под градусом. Не успев войти в дверь, он кричит: «Почему тишина, есть кто-нибудь живой?! Что не видите – хозяин пришел с работы?!»
Уставшая жена, еле волоча ноги, ковыляет к двери и видит перекошенную от злости пьяную морду своего мужа. Да, именно морду, потому что, лицом ее назвать сложно.
     «Ты опять напился, ну, куда в тебя влезает столько?» - раздраженно, с трудом сдерживая слезы от отчаянья, начинает голосить она: «Надоело, хватит! Один – целый день сидит за компьютером, какие - то новые уровни достигает, другой – приходит пьяным с работы и что-то недовольно предъявляет».
     «Сынок, ну-ка, выйди на кухню! Это я – твой папа! Ты что маме не помогаешь?» Сын в ответ с ворчанием: «ну, что еще?» «Выйди, сынок, мужик ты или не мужик?» Сын, с недовольным видом, выходит к отцу.
«Сынок, я каждый день батрачу, чтоб ты жил счастливо, учился и не в чем не нуждался, а ты сидишь за компьютером и маме не помогаешь, домашнее задание, наверное, не сделал? Покажи дневник, сверкни пятерками перед отцом». Мальчик покраснел: «Я дневник потерял, папа». «А голову ты не потерял, щенок?» - завопил пьяный отец и послал оплеуху по щеке сына. Сын прослезился от обиды и побежал в свою комнату.
     «Не трогай сына!» - заорала мать. «Где-то шлялся допоздна, пьянь поганая, приходишь домой и качаешь тут права!»
     «Не понял юмора! Я дома хозяин или тараканы?» - выругался отец семейства. «Я ухожу к другу, будем пить до утра». Муж уходит, хлопнув дверью.
     Но не всегда было так неспокойно в этой семье. Я еще помню те времена, когда молодой хозяин женился и привел в дом молодую, красивую жену. Даже я, гвоздь, весь из железа, не остался равнодушным к ней.
     Их первая брачная ночь, буквально, прошла на моих глазах. Я видел, как они зачали сына и, ночами напролет, мечтали, говорили о любви, строили планы.
     Но видно, от времени ржавеют не только гвозди, но и покрываются ржавчиной непонимания и семейные отношения. Мне так хочется им помочь, дать совета, помирить, но я – всего лишь гвоздь.
     Я часто думаю о том, что происходит в этой семье. Жалко мальчика, у которого, несмотря на достаток, почти нет смысла жизни. Он напоминает меня, но его никто никуда не вбивал, а он сидит на одном месте – перед компьютером, как-будто гвоздь, вбитый в табуретку.
     Жаль его мать. Очень добрая, хозяйственная женщина, а помощи не от кого, ни на грамм. Так и тянет она весь семейный быт одна.
     А вот отца семейства нисколько не жаль. Разве можно жалеть здорового, зрелого мужика, отдавшего всю душу зеленому змию?
     Конечно, он работает, обеспечивает семью, и наверное, как-то по-своему любит и жену и сына.
     Я не от времени заржавел, а от слез, что выплакал, наблюдая за этой семьей, но меня постоянно посещают мысли и фантазии. А каким бы я был мужчиной, если бы, в один прекрасный день, кто-нибудь рядом со мной вбил молодую, стройную и красивую гвоздочку? Хоть я и старый, ржавый и невзрачный гвоздь, но, поверьте, я сделал бы все, чтобы эта красотка в шикарной шляпке обратила на меня внимание и даже потеряла покой.
     Да, я ржавый, но никогда наши с ней отношения не покрылись бы ржавчиной непонимания.
     Одни люди, из-за дня в день, окружают своих близких любовью и заботой, а другие относятся к ним неблагодарно, бесятся от жира, а у меня никогда не было близкой души, и, поэтому, я молю Бога, чтобы мои мечты воплотились в жизнь. Уж я – простой, железный гвоздь, окружил бы свою единственную женщину, такой любовью, о которой живые люди только мечтают.











































Неизбежность
     В день моего рождения лучший друг подарил мне Машину времени. Это была маленькая вещь с ремешком, напоминающая внешне наручные часы. Я был очень тронут столь загадочным подарком. Мой друг при этом пошутил:  - «Сбылась твоя мечта, у тебя появится возможность встретиться лично со всеми литераторами прошлого». Я очень удивился и спросил его:
- «А ты не шутишь, это – не розыгрыш?! Ведь машина времени - фантастика».
 - «Фантастика?! Да, ты совсем отстал от жизни, я ее изобрел. Не веришь?! Надеваешь ее на запястье, набираешь дату и пункт назначения и хоть в прошлое, хоть в будущее. Только не потеряй, иначе, не вернешься».
     Именины прошли на славу, гости разошлись и я остался один. И тут я подумал:  - «Неужели, мой друг говорит правду и это – машина времени, но почему она такая маленькая?» А было интересно. Я открыл крышечку и увидел таймер, а перед ним ряды цифр и букв. Любопытно, но куда в прошлое или в будущее?
     Весь вечер я провел в размышленьях, одна мысль была увлекательней другой, влекла загадкой. Значит, я могу путешествовать во времени и меня посетила идея, сорвать дуэль Пушкина и Дантеса. Сколько бы он еще мог написать новых замечательных произведений? Хорошая идея, но с чего начать? И имею ли я право вмешиваться в ход событий, какими бы благими не казались мои намеренья?
     Легко набрать дату, но я так мало знаю о той эпохе, что меня там ждет? И как сделать так, чтоб дуэль не состоялась? Одна мысль наслаивалась на другую, и я решил повременить.
     Что случилось? Струсил? Да, нет, если что-то решил, я это сделаю, не нужно спешить, нужна хоть какая-то информационная подготовка. Не по ягоды же я собрался, все-таки – девятнадцатый век.
     Всю ночь я не спал, сидел в Интернете, часов в шесть утра я вырубился прямо перед компьютером и мне приснился сон, как я, пронзив время, оказался в 1837 году. Александр Сергеевич раздражался на все мои предложения отказаться от дуэли и мне казалось, что я вот - вот получу по зубам. Но его дворянское воспитание и этикет не позволили бы ему сделать это. Хотя в наше время можно схлопотать и за случайный взгляд. Снилась Наталья Гончарова – супруга Пушкина. За все мои попытки ухаживать за ней, я был вызван Пушкиным на дуэль.
     Я проснулся в холодном поту и вспомнил, что наступила пятница, а именно сны с четверга на пятницу вещие.
     Господи, а если все случится, как в моем сне? Дуэль с Пушкиным не в моих планах. Так не хотелось бы из спасителя гения превратиться в его убийцу и смерть от пули Пушкина не прельщает меня тоже.
     Но я себя мысленно успокаивал: - «Ну, да, ладно! Мало ли что может присниться во сне? Если верить снам и жить нечего».
     Пообедав, я, все же решил, что мной задуманное надо осуществлять, ах, как не терпелось мне скорее отправиться во временное путешествие. Одевшись по-зимнему, согласно времени года моего предстоящего путешествия, я набрал 25 января 1837 года и город Санкт - Петербург, и нажал на кнопку «Пуск».
     Вокруг меня начал изливаться яркий, красивый свет, было ощущение того, что я нахожусь внутри ослепительного шара. Тут меня затрясло, закружило, и я потерял сознание.
      Очнулся я в каком-то парке – возле беседки, вокруг меня стояли березы, а повсюду лежал снег. Дикий холод пробирал мое тело насквозь даже через теплый пуховик. Но внезапно нахлынувшая мысль, была еще острее холода:  - «А вдруг я промахнулся, попал не в ту эпоху или еще хуже застрял в межвременье?»
     Я встал с трудом на ноги и, дрожа от холода, кое – как побрел по узенькой дорожке, которая вывела меня к большому красивому дому с белыми колоннами.
     Подойдя к парадному входу, я постучал в дверь. Ноги мои тряслись, но я не мог понять – от холода или от страха?
Дверь с треском отворилась, и я увидел седого человека в зеленом камзоле.      - «Что изволите, сударь?» - спросил он меня. И я, заикаясь от волнения, произнес:  - «Александр Сергеевич Пушкин тут живет?»
- «Барин, Александр Сергеевич, в покоях и никого видеть не желает»
- «Мил человек, я издалека, замерз, пусти погреться, не то я прямо перед входом сдохну от холода, как собака»
- «Барин никого впускать не велел, идите своей дорогой, сударь» - строго произнес слуга.
     И тут я решил пойти на хитрость.  - «Посмотри на меня, видишь красный тулуп на мне?» - указывая на свой красный пуховик, сказал я.
 - «Такие нынче носят только статские советники при дворе Его величества Государя императора».
     Лицо слуги напряглось:  -  «Да, странно, таких нарядов прежде видеть не приходилось, простите, господин, что ж вы сразу не сказали? Одну минуту, Ваше Превосходительство, сейчас доложу».
      Слуга уходит и мое волненье усиливается, что будет дальше? Мне даже захотелось убежать, но почему-то, то ли ноги не послушались, то ли сам не захотел, я остался на своем месте.
     Дверь отворилась, и слуга бодро произнес:
-  «Барин в гостиной, следуйте за мной, сударь!».
     Слуга привел меня в светлую и уютную гостиную посередине которой стоял Пушкин. Он был человеком среднего роста, кудрявым, с длинными и пышными бакенбардами. В реальной жизни он мне показался более симпатичным, чем на портретах. При виде поэта, я сильно вспотел, мысли путались и я не знал, что сказать, но он меня опередил.
 - «Мой камердинер доложил мне, что прибыл Статский Советник Его Величества. Странный у вас наряд, ваше Превосходительство, раньше мне не приходилось видеть Вас при дворе».
- «Я приветствую Вас, Александр Сергеевич, прощу прощенья за беспокойство» - с дрожащим от волненья голосом ответил я.
- «Я слушаю Вас, господин, Статский Советник, чем так удостоился Вашего внимания?» Пушкин был спокоен, и смотрел мне прямо в глаза, и мне стало стыдно за то, что я повесил лапшу самому гению литературы.
 - «Александр Сергеевич, я не Статский Советник, простите меня за столь наглую ложь, но я все объясню Вам, только выслушайте меня, пожалуйста!» - «Даже так! Я не знаю, кто Вы, да еще к тому же Вы мне солгали в моем же доме – это наглость с вашей стороны, Вас наверно не учили хорошим манерам».
- «Да, я начинаю понимать, в чем дело? Вас подослал ко мне этот старый интриган и хам  Геккерн. Значит, он и Дантес хотят накануне дуэли вывести меня из равновесия или заставить отказаться от дуэли, представив меня перед всем светом трусом».
- «Нет, нет, Александр Сергеевич, никакой Геккерн меня не подослал к Вам. Я – из двадцать первого века, хоть это звучит нелепо, но я знаю, что ждет Вас в ближайшие дни». И я ему рассказал про дуэль и про то, что он будет 27 января тяжело ранен на дуэли с Дантесом в живот и умрет в страшных муках 29 января 1837года, еще я поведал Пушкину о том, что прилетел с целью спасти его от дуэли. Я долго рассказывал ему о том, что в будущем все любят и восхищаются его творчеством, что его именем названы города и улицы по всей России, а на уроках литературы изучают его произведения и заучивают наизусть стихи.
 - «Да, Вы, милейший шутник и льстец, и хорошо подкованы, знаете мои стихи. Думаете, что таким образом сможете задеть мне душу и отговорить от дуэли?! Все-таки, кто Вас подослал?» Эти слова Пушкина, как нож пронзили мое сердце. Он не поверил ни одному вышесказанному моему слову.
  - «Александр Сергеевич, откажитесь от дуэли, Вас убьют, Вы очень дороги России». Пушкин, помолчав, произнес:  - «Эти слова вложили в Ваши уста мои враги, слишком заученно Вы говорите, сударь. Они так уверенны, что убьют меня? Какая самоуверенность!»
 - «Я не от врагов, я – Ваш друг, поверьте, я действительно из будущего». И мне пришлось рассказать ему все, что он делал 25 января. «Александр Сергеевич, сегодня Вы собираетесь с госпожой Вревской Епраксией Николаевной пойти в Эрмитаж. А утром вы написали письмо Геккерену и сегодня же Вы обратились с письмом к Александре Ишимовой, предлагая ей взяться за переводы для «Современника», если хотите, могу пересказать Вам содержание письма. Да, кстати, Вы сегодня еще ненадолго заходили к Крылову». Лицо Пушкина напряглось:  - «Кто Вы? Откуда знаете про письма? Я про них никому не говорил. Невероятно! Но как?! Мне действительно хочется поверить Вам, но что-то не могу».
Подойдя поближе к поэту я снова начал повторять ему, как сумасшедший:  - «Ну, теперь-то Вы почему не хотите мне поверить? Хотя бы взгляните на мою одежду, в Ваше время такую не носят. Вы же, Александр Сергеевич, вращаетесь в высшем свете и всегда бываете в курсе всех новинок. Откажитесь от дуэли и Вы будете жить, творить и напишите еще много гениальных произведений». - «Уходите, Вы меня ошарашили, но я не знаю, верить Вам или нет? Отказавшись от дуэли я выставлю себя трусом, на кон поставлена честь и моя и моей супруги. Дуэль все равно состоится несмотря не на что. Убьют, значит такова моя судьба! Я не хочу, чтоб мои противники смеялись и потешались надо мной писали письма, называя меня трусом и рогоносцем. Все сударь, уходите. Никита, голубчик, проводи гостя! И советую Вам больше не появляться в моем имении, иначе я сам вызову Вас на дуэль».
- «Не поверил!» - первая мысль, которая мелькнула в моей голове и это несмотря на все мои невероятные доводы. Что же это: слепое неверие или безысходность перед поединком? Он может отказаться, а дуэль? А как бы я поступил на его месте? В наше время другое понятие о чести.
Покинув имение Пушкина, я побрел по узенькой дорожке, неизвестно куда. Вокруг стояли березы, под ногами хрустел снег, а январский мороз огнем обжигал лицо.
     Дорожка вывела меня к каким-то домам, от прохожего я узнал, что это город Санкт – Петербург. Мимо проехала с грохотом карета, в которой сидела юная барышня, такое я видел только в кино. Было так непривычно спокойно. Я привык к толпам людей, к пробкам на дорогах, а тут только одна карета и это в Санкт – Петербурге – в главном городе России.
     В моих карманах были деньги, но это были современные российские червонцы. Выручило одно: на пальце я всегда ношу золотую печатку. Мне пришлось ее заложить в первом попавшемся ломбарде за тридцать рублей – приличная сумма для пушкинской эпохи.
     Нужно было где-то остановиться, хотя бы на пару дней. Поужинав в какой-то таверне, я снял номер в гостинице за углом, которую мне порекомендовал человек из таверны.
      Добравшись до кровати, я тут же уснул, даже не сняв с себя пуховик.
Когда я утром проснулся, первая мысль, что мелькнула в голове была о том, что сорвать дуэль невозможно, отговорить  Пушкина вчера у меня не вышло, но что же делать? Встретиться с Данзасом? Нет, это глупо. И если даже он поверит мне и попросит Пушкина отменить дуэль, и пойти на примирение с Дантесом, Александр Сергеевич его не послушает, хоть и Данзас ему хороший друг.
      Неужели это замкнутый круг и я прилетел зря? Да, нет, не зря, даже если ничего не получится, я смогу гордиться тем, что видел самого Пушкина. Но этого было мало. А может быть встретиться, с другой стороной дуэли – Дантесом? Но если даже он теоретически согласится пойти на примирение с Пушкиным, ему придется сделать это через извиненья и признания собственной неправоты.
     Для офицера той эпохи – это было сложно, скорее он бы выбрал смерть.
Все варианты отпадали одна за другой. В душе появилось какое-то отчаянье.
 - «Ну, зачем тебе это надо? Увидел Пушкина, пообщался, вдохнул дух эпохи, все, возвращайся в свое время» - кричал мне мой внутренний голос.
     Но завтра уже дуэль, а я ничего не сделал для ее предотвращения.
мелькали и самые невероятные мысли: убить Дантеса, похитить Пушкина и забрать его в мое время. Но все же эти мысли не находили одобрения в моей душе. Весь день – 26 января – накануне дуэли, я провел в бесплодных размышленьях, и из гостиницы никуда не выходил.
     Но вот и наступило 27 января – день дуэли. Она должна была состояться в пятом часу пополудни. Место поединка было назначено секундантами за Черной речкой возле  комендантской дачи. Время на гостиничных часах показывало ровно девять часов утра.
     Признавшись себе в том, что дуэль сорвать не получится, я все-таки решил принять в ней участие в качестве зрителя. Но на площадку, где состоится дуэль меня, конечно, по ее строгим правилам, не пустят секунданты. Но я не мог себе отказать в том, чтоб собственными глазами стать свидетелем этого трагического события в истории России.
     Поэтому, зная, где будет дуэль, я решил приехать туда хотя бы минут за сорок до ее начала. Выйдя из гостиницы, в три часа дня, я поймал извозчика. Было очень холодно, несмотря на ясную погоду, дул сильный ветер. Запрыгнув в сани, я крикнул ямщику: - «Поехали!»   
Ямщик меня переспросил:  - «Куда изволите Вас везти, сударь?»
 - «К Черной речке, через Комендантскую дачу, - самая близкая дорога ».
Сани рванулись с места и понеслись, до назначенного места я добрался быстро, буквально минут за двадцать. Я нашел самый большой кустарник, окружавший здесь площадку, залез в него и стал ждать, когда приедут дуэлянты. Время тянулось мучительно долго, я почувствовал, как от холода сводит ноги и руки, лицо горело огнем.
      Сани обеих сторон прибыли в одно время. Секунданты вышли из саней и отправились искать удобное место для дуэли. Они нашли такое в нескольких десятках метров от Комендантской дачи. Как раз на той площадке, вокруг которого и были кустарники, в которых  я прятался.
       В сторонке сидел Пушкин, закутанный в длинную шубу, похожую на медвежью, он молчал, по-видимому, был очень спокоен, но в нем выражалось сильное нетерпение приступить скорее к делу.
      Секунданты, избрав место для дуэли, утоптали снег на том пространстве, которое нужно было для поединка, и потом позвали противников.
      Противников поставили в шагах десяти друг от друга, подали им пистолеты, и по сигналу, который сделал Данзас, махнув шляпой, они начали сходиться.
      Пушкин первый подошел к барьеру и, остановившись, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес не дойдя до барьера, одного шага прицелился и, вот-вот готовился выстрелить, но в кустарнике , где я сидел, треснул сучок от того, что мои ноги затекли и я хотел занять более удобное положение, отвлекшись на миг на треск сучка, Дантес слегка повернул голову в мою строну и тут грянул выстрел, но пуля Дантеса попала Пушкину не в живот, а в плечо. Схватившись рукой за раненное плечо, Пушкин упал на колени.
      В этот  момент Дантес начал кричать: - «Господа, мне помешали прицелиться, моя рука дрогнула, там кто-то есть в кустах». Секунданты пошли в мою сторону.
      Я, дрожа от холода и страха, начал набирать дату моего времени и пункт назначения.
     И тут меня затрясло, вокруг стал изливаться яркий свет, я оказался внутри ослепительного шара и потерял сознание.
      Когда пришел в себя, я увидел рядом с собой моего друга, который подарил мне эту Машину времени.
- «Что со мной?» - спросил я его.
 - «Слушай, ты куда-то летал?» - друг был очень обеспокоен. – «Я не думал, что ты сделаешь это, не проконсультировавшись со мной ».
- «Да, извини, не удержался, но ты не поверишь, я был у самого Пушкина, говорил с ним, был свидетелем дуэли».
      Мой друг повел пальцем у виска, - «Ну, и дурак ты, никогда не вмешивайся в ход событий, ты лишь человек, а не повелитель Времени. Дай мне слово, что больше не будешь повторять этого без меня»
- «Хорошо, обещаю» - ответил я своему другу, сняв с запястья чудо-аппарат, я убрал его подальше.
      Мой друг ушел, а мне не давала покоя мысль о том, что было дальше?
Я видел, как Дантес выстрелил и попал Пушкину в плечо, но исторические источники говорили о ранении в живот. А может я, все-таки, как-то повлиял на ход дуэли? Но я не видел, как стрелял Пушкин.
     А если я, все же повлиял, значит, это изменило ход события и отразилось на будущем, и обязательно засвидетельствовано в исторических материалах и в биографии Пушкина.
      Конечно! Все можно найти в Интернете! – мелькнуло в моей голове.
Я вошел в Интернет и прочел следующее: «Дуэль Пушкина и Дантеса состоялась 27 января 1837 года за Черной речкой возле Комендантской дачи, в результате которой Пушкин был ранен в плечо, после чего Пушкин ранил Дантеса в руку, но в 1947 году, - ровно 10 лет спустя, состоялась новая дуэль Пушкина с Дантесом, где поэт был ранен тяжело в живот и скончался в страшных муках два дня спустя. А еще нашел воспоминания Пушкина, где он писал о том, что накануне дуэли к нему приходил какой-то помешанный человек в странной красной одежде, похожей на шубу и говорил о странных вещах, пророчил мне смерть на дуэли, но мне почему-то хотелось ему поверить».